– Касательно этих денег, дорогой друг, я верну их сразу же, как только смогу. Малкольм не дает мне денег, как вам известно, лишь разрешает мне подписывать счета.
– Тогда, возможно, нам следует устроить еще одну «потерю».
– Нет, – ответила она медоточивым голосом и мягко коснулась его руки, увидев, как на его лице тут же выступила краска гнева. – Это не очень хорошая мысль. – Хотя Анжелике удалось в целом выскоблить эту историю из памяти, иногда, особенно по ночам, она возвращалась к ней и мучила ее, и вместе с ней приходило осознание того, что это была ужасная ошибка. – Возможно, я сумею найти другой способ.
– Деньги нужны мне сейчас, среда – крайний срок. Извините.
– Я попытаюсь, я очень попытаюсь. – И она сдержала слово. Вчера она встретилась с Анри Сератаром и слезно просила и умоляла его о ссуде, говоря, что деньги нужны ей на сюрприз для Малкольма, что она навеки останется его должницей, и подписала еще одну бумагу, предложив свое бриллиантовое кольцо, подарок Малкольма в день помолвки, в качестве обеспечения.
Рассудив мудро, она заняла вдвое больше, чем была должна. Сегодня утром она расплатилась с Андре. Он благодарил и благодарил ее без конца. Ей не за что сердиться на него. Он мой добрый и верный друг, и я действительно взяла эти деньги в долг. Зачем они мне тогда понадобились? Я забыла. Sans faire rien,[7] один долг возвращен.
Половину оставшегося она отнесла Макфэю.
– Джейми, вы не отправите это для меня моей дражайшей тетушке в Париж. Она бедствует, как и мой дорогой дядюшка, – сказала она ему, довольная тем, что наконец смогла помочь им, и еще больше довольная тем, что, как она и надеялась, Макфэй рассказал об этом Малкольму. Тот спросил, откуда у нее эти деньги.
– О, я заняла их у мсье Сератара, мой дорогой. Я не хотела просить денег у тебя, и я не могу послать им подписанный счет. Надеюсь, ты не станешь возражать, но я предложила в качестве обеспечения кое-какие драгоценности.
Он попенял ей, пообещав вернуть долг Сератару, и сказал, что Джейми откроет для нее возобновляемый фонд на сто гиней, с которого она сможет снимать деньги по своему желанию, ему лишь понадобится записка, на что она собирается их потратить, и что он удвоит сумму, которую она хотела послать.
Все так просто, когда берешься за дело с умом. Теплая волна прокатилась по ее телу, когда она вспомнила, как отблагодарила Малкольма за его доброту и поцеловала его так нежно, и как он ответил на ее поцелуй. Ей хотелось пойти дальше, о, гораздо дальше.
Движения пальцев отвлекли ее. Их мягкая искушенная чувственность доставила ей удовольствие, она закрыла глаза и вновь очутилась вместе с Колеттой, но это продолжалось недолго. Как всегда, он возник из глубины ее сознания и предстал перед ее внутренним взором яркий, почти живой, и вместе с ним вернулись детали их последней встречи, той самой, когда она была нарочито бесстыдна и делала все, что только подсказывали ей сны и воображение, чтобы спасти свою жизнь, не подозревая, что будет наслаждаться всем этим так же сильно, как и он.
Дражайшая моя Благословенная Матерь Божья, мы обе знаем, что я лишь пыталась спасти свою жизнь – разве это не правда? Но правда также и то – ах, какое счастье, что я могу говорить открыто и обращаться прямо к Тебе, а не прибегать к посредничеству этого ужасного отца Лео, – но правда также и то, между нами, женщинами, что мы должны каким-то образом избавиться от него, и от воспоминаний о тех двух ночах и о том блаженстве, прежде чем они сведут меня с ума.
Райко была раздражена.
– Фурансу-сан, я приму эту частичную выплату, но наше соглашение оговаривало все очень точно, прошу прощения.
– Я знаю. – Андре ненавидел ходить в должниках – для него это была настоящая фобия, – а в ее должниках больше, чем в чьих-либо, не только потому, что мысли о сроках платежей по контракту мучали его по ночам, как кошмары, но еще и потому, что она полностью властвовала над его Хинодэ, и если он не сумеет выдержать эти сроки, она безо всяких колебаний положит конец их отношениям. А тогда он убьет себя. – Скоро можно давать большой платеж. Серьги.
– А, в самом деле? Отлично. – Она улыбнулась. – Отлично. Я полагаю, Хинодэ вам все еще нравится, все еще доставляет удовольствие?
На какой-то благословенный миг все тревоги оставили его.
– Она… все, о чем я мечтаю. Больше.
Райко улыбнулась ему странной улыбкой.
– Неразумно быть столь откровенным, друг мой.
Он с чисто французской беспечностью пожал плечами.
– Вы делать мне услугу жизни. Не могу достаточно благодарить вас.
Ее глаза прищурились на круглом лице, уже отекшем от саке, хотя вечер едва только наступил. Ее макияж был умелым, кимоно – дорогим; вечер выдался холодный, но в ее комнатах было тепло, и вся гостиница выглядела приветливо и уютно.
– Я слышала, ваша гайдзинская принцесса совсем поправилась.
– Да. – На миг Андре вспомнил об Анжелике и ее неизменной чувственности. – Думаю, она делать хорошую Даму Ночи.
Райко склонила голову набок, не устояв перед искушением принять это замечание всерьез.
– Это было бы очень интересно для меня. Я могла бы устроить для нее лучшие цены – самые лучшие, – многие в Эдо заплатили бы большие деньги, чтобы попробовать такую большую женщину. Я знаю одного торговца рисом, очень богатого, очень старого, ей было бы нетрудно его удовлетворить, который заплатил бы огромные деньги, чтобы быть первым, кто исследует столь диковинные Нефритовые Врата. И было бы очень легко показать ей, как потом снова стать девственницей, neh?
Он рассмеялся.
– Я скажу ей, однажды, может быть.
– Хорошо. Лучшая цена, и полная тайна. Этот торговец рисом… Ииии, он бы заплатил! У нее не заметно никаких других признаков?
– Признаков? Каких признаков?
– На разных женщин лекарство действует по-разному, – объяснила Райко. – Иногда оно может сделать их гораздо более… более страстными и более ненасытными. Иногда оно увеличивает их способность понести от мужчины, иногда вовсе лишает их этой способности. Странно, neh?
Всю его веселость как рукой сняло.
– Вы не говорить мне.
– А это что-нибудь изменило бы?
Подумав мгновение, он покачал головой.
Она сделала глубокий глоток.
– Пожалуйста, извините меня, что я говорю о деньгах, но золотой обан больше не покупает столько, сколько золотой обан должен покупать. Наши чиновники обесценили наши деньги, и от этих сыновей обезьяны воняет, как от рыбы на восьмой день, перемешанной со свежими собачьими испражнениями!
– Это так, – согласился он, не разобрав некоторые слова, но уловив суть про чиновников и старую рыбу и разделяя ее отвращение к ним. Сератар отказался выдать ему аванс в счет его жалованья, на который он рассчитывал, сославшись на скудность фондов миссии.
– Но Анри, я прошу лишь то, что вы должны выплатить мне в течение года. Это всего лишь несколько кусочков золота, Анри. Разве я не являюсь вашим самым ценным помощником здесь?
– О да, разумеется, являетесь, мой дорогой Андре, но сколько ни крути кран пустой бочки, вина не получишь – только мигрень!
Он попытался изменить подход, но с тем же успехом. Поэтому для него оставались только два пути. Анжелика или эта вот мама-сан.
– Райко-сан, вы очень умная, подумайте. Должен быть способ нам обоим увеличить обычные деньги, neh? Что мы можем продать?
Она опустила взгляд на стол, чтобы он не мог видеть выражения глаз.
– Саке? – предложила она и налила им обоим. В его честь саке было холодным. Ее глаза превратились в щелки, и она размышляла, насколько ему можно доверять. Настолько, насколько кошка может доверять загнанной в угол мыши. – Сведения имеют свою цену, neh?
Это было сказано самым обычным тоном. Он притворился удивленным, в восторге от того, что рыба так быстро заглотила наживку. Слишком быстро? Вероятно, нет. Попадись она бакуфу, или он своим собственным хозяевам, конец будет один: мучительная смерть.
Сэр Уильям хорошо заплатит за ценную информацию – Анри ни гроша, – да проклянет Господь их обоих!
– Райко-сан, что происходит в Эдо?
– Правильнее спросить, что происходит здесь? – тут же ответила она, приступая к переговорам. – Война, а? Ужасно! Каждый день все больше и больше солдат стреляют на полигоне, из пушек палят, пугают моих дам.
– Прошу прощения, пожалуйста, говорите медленнее, пожалуйста.
– А, прошу простить. – Райко заговорила медленнее, рассказывая, как напугана вся Йосивара. Она набросала перед ним интересную картину встревоженного Плывущего Мира, но не сообщила ничего, что и так не было бы ему известно. В ответ он рассказал ей о флоте и об армии, но тоже только то, что, как он был уверен, она уже знала.
Некоторое время они молча потягивали саке. Потом она сказала, понизив голос:
– Я думаю, некоторые чиновники дорого бы заплатили, чтобы узнать, что планирует вождь гайдзинов и на какое время.
Он кивнул.
– Да. Также думаю, наш вождь платит много узнать, какие силы самураев Ниппона, где, кто ведет, про этого тайро, который шлет грубые послания.
Она широко улыбнулась и подняла чашечку из тончайшего фарфора.
– За новое партнерство. Много денег за немного слов.
Он поднял свою чашечку и добавил осторожно:
– Немного слов, да, но должны быть важные слова и настоящие слова за настоящие деньги.
– Ииии, – протянула она, изображая возмущение, – что я, дешевая шлюха, у которой пусто в голове? Без чести? Без понимания? Без связей, без… – Тут она не выдержала и рассмеялась. – Мы прекрасно понимаем друг друга. Завтра в полдень приходите повидать меня. А теперь ступайте и навестите свою милую Хинодэ. Наслаждайтесь ею и жизнью, пока мы все еще живы.
– Спасибо. Но не теперь. Пожалуйста, скажите, я приду позже. – Он доброжелательно улыбнулся Райко, искренне благодарный ей. – Но вы сами, Райко?
– У меня нет своей Хинодэ, мне не к кому идти, не о ком мечтать, некому слагать стихи, никто не наполнит меня восторгом. Когда-то все было по-другому, теперь я стала умнее, мне нравится саке и нравится делать деньги, делать деньги и саке. Ступайте, – сказала она с грубым смешком, – но завтра возвращайтесь. В полдень.
Когда он ушел, она приказала прислужницам принести еще вина, на этот раз подогретого, и не беспокоить ее. Видя такое дружелюбие на его лице, перемешавшееся с глубокой страстью к Хинодэ, она почувствовала, как в сердце ее поднимается печаль и поэтому прогнала его.
Она не могла вынести, чтобы чужой взгляд измерил глубину ее несчастья и увидел горькие слезы, катившиеся из глаз против ее воли. Она не могла сдержать ни эти слезы, ни печаль, и в то же время презирала себя за эту слабость, жившую в ее сердце и заключавшуюся в мучительной тоске по годам своей юности, по той девушке, какой была когда-то, которая исчезла так недавно, чтобы уже никогда не вернуться.
Это нечестно, нечестно, нечестно, стенала она, поднося к губам чашечку с саке. Я не та старая ведьма, которую вижу в зеркале, я – это я, Райко Прекрасная, куртизанка второго ранга, да, да, да.
– А, Отами-сама, – произнес сёя, – добрый вечер, пожалуйста, садитесь, чай, саке? Прошу прощения, что снова вас потревожил, но я только что получил послание от своих повелителей. Чай?
Хирага опустился на подушечку напротив него в уютной комнате, сдерживая нетерпение, и принял обязательную чашку чая.
– Как вы поживаете? – вежливо спросил он. Сердце его стучало быстрее, чем ему бы хотелось.
– Я в тревоге, Отами-сама. Похоже, на этот раз гайдзины настроены очень решительно, слишком много движения в войсках, слишком много кораблей чистят оружие. Ходят упорные слухи, что еще больше кораблей идут сюда. Может быть, вы слышали что-нибудь от своего гайдзина Тайры?
Хирага подумал об этом. С того самого момента, как был доставлен ультиматум от тайро Андзё, Тайрер и весь состав миссии работали не зная ни сна, ни отдыха. Гневный рев сэра Уильяма раздавался чаще обычного, переводчик Йоганн и Тайрер целые часы проводили взаперти, переписывая письма к бакуфу и лишь иногда обращаясь к нему с просьбой подправить ту или иную фразу.
– 'Регче, ес'ри видеть письмо, Тайра-сама, – всегда говорил он, сгорая от желания узнать, что в этих письмах.
– Да, но… ну… пока вот эту фразу… – неизменно отвечал Тайрер, явно чувствуя себя неловко. Это повторялось изо дня в день и усиливало его беспокойство. Было очевидно, что ему не доверяют, как раньше, и это после того, как он день и ночь учил их язык и столько всего им рассказал. Презренные гайдзинские свиньи, думал он, в страхе, что сэр Уильям в любой день может приказать ему покинуть Поселение – его портрет до сих пор висел в караульном помещении на видном месте, а патрули блюстителей закона со злобной придирчивостью проверяли всех японцев, которые входили или выходили из Поселения.
Эти патрули не следовало допускать сюда. Гайдзины такие идиоты – с их могучим флотом я бы на милю не подпустил к себе «вражеских охранников»! И Андзё тоже идиот, что рассердил их своим высокомерием и столь гнусными манерами, пока их флот еще здесь. Совет старейшин сошел с ума!
– Чиновники гайдзинов многое сообщают мне, сёя, – сказал он, понизив голос, словно опасался, что их могут подслушать. – По счастью, их тайные планы становятся мне известны. Вполне может так получиться, что я сумею вовремя предупредить вас, если вам будет угрожать опасность. Тем временем, я посоветовал им поостеречься тревожить вас и вашу деревню.
Сея ткнулся лбом в татами, без конца повторяя слова признательности, потом сказал:
– Ужасные времена. Война ужасна, и налоги снова повысятся.
Хорошо, подумал Хирага, преодолевая головную боль, вы сможете их заплатить, но это не заставит ни вас, ни Гъёкояму есть меньше или пить меньше, или ваших жен и женщин одеваться менее роскошно, только ваших клиентов. Паразиты! Вы уже нарушаете древние законы против расточительства, позволяя своим женщинам носить в доме запретные для одежды цвета, как, например, красный, шить нижние кимоно такого цвета. Бакуфу поступают глупо, что не наказывают их за это. Когда мы придем к власти, мы им все припомним.
Ну же, старый дурень, не тяни, давай о деле. Я не могу торчать здесь целый вечер и не стану терять лицо, задавая вопросы первым, мне еще нужно заниматься и попробовать прочитать еще одну книгу.
– Возможно, я сумею охранить ваши интересы, – со значением произнес он.
Сея опять поблагодарил его.
– Послание, которое я получил, касалось той девушки, о которой вы спрашивали. Четыре дня назад князь Ёси тайно покинул Киото перед самым рассветом с небольшим отрядом солдат и сам переодетый одним из них. Она отправилась с ним. Также вместе с ними… с вами все хорошо, Отами-сама?
– Да, пожалуйста, продолжай, – сказал Хирага, – продолжай, сёя.
– Разумеется. Также с отрядом, верхом на лошади, отправилась куртизанка Койко, и эта девушка, которая теперь является ее новой майко…
– Ее кем? – выдохнул Хирага, пораженный. Койко и все, что означало для него это имя, зазвенело в каждом уголке его сознания.
– Пожалуйста, позвольте предложить вам чаю или саке? – спросил сёя, видя, какой эффект оказывает на его гостя это известие. – Или горячее полотенце, или позвольте я распоряжусь, чтобы кто-нибудь…
– Нет, продолжай, – сдавленным голосом приказал Хирага.
– Я почти все сказал. Как вам известно, госпожа Койко – самая знаменитая из куртизанок Эдо и теперь спутница князя Ёси. Девушку послали к ней десять дней назад.
– Кто послал?
– Мы пока не знаем, Отами-сама, – ответил сёя, придерживая информацию для другого раза. – Похоже, что госпожа Койко приняла девушку в качестве майко после того, как князь Ёси лично поговорил с ней и дал свое согласие. Она единственная, кроме госпожи Койко, женщина в отряде. Ее зовут Сумомо Фудзахито.
Все верно, едва не вскрикнул Хирага, это то самое коловое имя, которое ей дал Кацумата, – значит, он послал ее в это осиное гнездо, но почему?
– Куда он направился? Князь Ёси?
– Его сопровождают сорок самураев, все верхом, но без знамен, и сам князь Ёси, как я уже говорил, переодет простым всадником. Они выскользнули из Киото перед самым рассветом три дня назад и отправились по Токайдо форсированным маршем. Мои хозяева предполагают, что в Эдо. – Сея был поражен той злобой, которая отразилась на лице молодого человека, но не подал виду.
– Ты говоришь, форсированный марш? Когда они смогут достичь Канагавы? – Это была последняя придорожная станция перед Эдо. – Дней через десять-двенадцать?
– А, да, вы, пожалуй, правы, хотя с двумя женщинами… в послании говорилось, что обе они путешествуют верхом… о, я уже упоминал об этом… и еще да, я забыл, князь Ёси переодет простым асигару, да, я полагаю, они могут достичь Канагавы к этому времени.
Словно в тумане, Хирага проглотил саке, почти не ощущая вкуса, принял еще одну чашечку, поблагодарил сею за сведения, сказав, что они встретятся завтра, и ушел, направившись в лачугу в деревне, которую делил с Акимото.
Снаружи улицы деревни были погружены в тишину. Все лавки закрывались с наступлением темноты. Мягкий свет позади сёдзи в домах и лачугах манил. Уставший и в смятении от услышанного, он снял цилиндр и взъерошил волосы, почесывая макушку, так до конца и не привыкнув еще носить волосы на европейский манер. Правда, неудобства от брюк и жилета он уже почти не испытывал, даже был рад им в это холодное время года. Он энергично работал ногтями, но это не прогоняло из головы боль и не проясняло мыслей, поэтому он сел на ближайшую скамью – сидеть на корточках в тесных брюках было неудобно – и поднял глаза к небу.