В тихом красивом саду Хинодэ ждала, сплошной комок нервов. Едва он постучит в ворота с улицы, ее майко прибежит предупредить ее. Время у нее еще было, поэтому она села в позу лотоса для медитации и ее разум растворился в дзэн. Вскоре она была готова.
Совокупление со Зверем было терпимым. Любопытно, как он отличается от нас, подумала она, сложен не так, как цивилизованный человек, чуть длиннее и толще, но совсем без той твердости и силы, которые присущи жителям Ниппона.
Он так отличается от Сина, гладкого, ласкового и такого сильного. Странно, в ее муже не было ничего от его предка-гайдзина, Андзина-сан, который, два с половиной века назад, принял имя Комода для своей второй семьи в Нагасаки – его первая семья жила в Идзу, где он строил корабли для своего господина, Сёгуна Торанаги.
Хвала всем богам за него. Благодаря ему в свое время появился на свет мой Син, и он был рожден самураем, так же как и наш сын.
Она счастливо улыбнулась. Ее сын уже почти три недели был в пути; двое слуг, сопровождавших его, были надежными людьми. Они уносили с собой кредитное обязательство, выписанное в Гъёкояме на имя матери Сина; этих денег должно было хватить почти на три года. Три года у ее сына будет еда и крыша над головой, как и у его дедушки с бабушкой.
Я обо всем позаботилась, с гордостью подумала она. Я выполнила свой долг по отношению к нашему сыну, Син-сама. Я защитила твою честь. Все устроено. Даже последний вопрос Райко, перед тем как мы оговорили последнее условие окончательного контракта со Зверем:
– Последнее, Хинодэ, что я должна сделать с вашим телом?
– Выбросьте его на навозную кучу, мне все равно, Райко-сан, оно уже обесчещено. Оставьте его собакам.
Книга четвертая
42
ИокогамаВторник, 9 декабря
В предрассветных сумерках катер Струана отвалил от фрегата «Жемчужина» и на всех парах полетел к их причалу. Волны за его кормой были чистыми, он несся на полной скорости, дым из трубы лихо уходил вкось. Ветер был свежий, дул с берега, небо обложили облака, но к полудню оно должно было очиститься.
Бинокль боцмана был наведен на окна Струана. В них горел свет, но он не мог определить, у себя Струан или нет. Тут мотор кашлянул и заглох. Боцману показалось, что содержимое его мошонки подпрыгнуло и застряло у него в горле, все на катере перестали дышать. Через несколько секунд мотор заработал снова, но опять закашлял, потом заурчал, но теперь звук у него был какой-то хромой.
– Господь Вседержитель, Рупер, давай вниз, – прокричал он машинисту. – А вы все, сукины дети, тащите весла на палубу на тот случай, если мы встанем… Боже Милостивый, а у Макфэя аж дым из штанов валил, как он требовал, чтобы у нас все было в полном порядке… Рупер, – взревел он, – в чем там дело, черт меня подери, Рупер! Выводи давай! – Вновь он навел бинокль на окна. Как будто никого.
Но Струан был там, тоже глядя на катер в бинокль. Он не сводил с него глаз с того самого момента, как катер подошел к фрегату. Он выругался, потому что теперь отчетливо видел боцмана, а тот должен был сообразить, что на него смотрят, и легко мог бы подать ему знак, да или нет.
– Не его вина, клянусь Господом, – пробормотал он, – ты сам забыл уговориться с ним о сигнале. Идиот! Ладно, погода хорошая, ни с какой стороны ничто не предвещает шторма, да и в любом случае небольшой шторм не сможет повредить «Жемчужине». – Он перевел бинокль на флагман. Катер адмирала возвращался назад с фрегата. Должно быть, с ним был передан приказ.
Дверь позади него распахнулась. Легкой поступью вошел Чен, неся чашку чая, от которой поднимался пар.
– Здаластвуй, тайпэн. Ва-ша нет спать хейа, чай халосый чоп-чоп?
– Ай-й-йа! Сколько раз тебе повторять, чтобы ты разговаривал на языке цивилизованных людей, а не на пиджине. Или у тебя уши забиты испражнениями твоих предков, а мозги створожились?
Улыбка так и осталась приклеенной на лице Чена, но про себя он громко застонал. Он рассчитывал, что эта его тирада заставит Струана рассмеяться.
– Ай-й-йа, прошу прощения, – извинился он и добавил традиционное китайское приветствие, равнозначное «доброму утру»: – Кушали ли вы уже рис сегодня?
– Благодарю. – В бинокль Малкольм видел, как с флагманского катера сошел офицер и поднялся по трапу. По его поведению тоже нельзя было ничего понять. Черт!
Он принял чашку.
– Спасибо. – В данный момент он не испытывал особых мучений, лишь обычную ноющую боль, вполне сносную: он уже принял утреннюю дозу. За последнюю неделю ему удалось сократить норму приема. Теперь он пил настойку один раз утром и один раз вечером и поклялся, что в будущем станет пить ее один раз в день, если сегодня все пройдет хорошо.
Чай был вкусным. В него добавили свежего молока, много сахара и, поскольку это была первая чашка за день, немного рома – традиция, которую, как рассказывал ему отец, установил Дирк Струан.
– Чен, достань мои толстые брюки и вязаный жакет, и я надену теплый плащ.
Чен удивленно уставился на него.
– Я слышал, поездку отменили, Тайпэн.
– Во имя всех богов, когда ты узнал об этом?
– Вчера вечером, тайпэн. Пятый Двоюродный Брат в доме Главного Чужеземного Дьявола слышал, как тот беседовал с Носом Как Раздавленный Мухомор с Большого Корабля, который сказал: «Никакой поездки».
Сердце Малкольма упало, и он, помогая себе руками, подтащился к окну. И был поражен, когда увидел катер, покачивающийся на волнах в двухстах метрах от берега. Никакой волны за кормой. Он разразился яростными проклятиями, и тут из трубы повалил дым, за кормой появился белый бурун и катер начал набирать скорость. Его бинокль обшарил всю палубу, но он увидел лишь боцмана с перекошенным от крика ртом и весла на палубе на случай новой остановки. При такой скорости катер будет у их причала меньше чем через десять минут.
Чен помог ему одеться. Быстрый взгляд в окно: катер был почти у берега. Он распахнул створки и высунулся наружу, а боцман тем временем выбрался на пирс и побежал так быстро, как только позволял ему его огромный живот.
– Эй там, боцман!
Седеющий моряк совсем запыхался к тому времени, когда подбежал достаточно близко к окну.
– Наилучшие пожелания от капитана Марлоу, сэр, – выдохнул он, ловя ртом воздух, – не изволите ли вы и… и ваша леди, пожалуйста, подняться к нему на борт.
Струан издал радостный вопль. Он тут же послал за А Со, приказал ей разбудить и быстро одеть Анжелику. Потом, понизив голос, сказал:
– Слушай, Чен, и не прерывай меня, а то я сейчас как петарда… – и отдал распоряжения, что упаковать и что приказать А Со упаковать и как доставить сундуки на «Гарцующее Облако» на закате. – Мисси и я будем ужинать на клипере, и вы с А Со тоже останетесь там, и вернетесь в Гонконг вместе с нами…
Чен был вне себя от радости.
– Гонконг! Ай-й-йа, тайпэ…
– … И вы оба будете держать рот на запоре, туже, чем мушиный зад, или я попрошу Чена «Благородного Дома» вычеркнуть ваши имена из семейной книги. – Он увидел, как лицо Чена посерело. Раньше он никогда не прибегал к этой угрозе. Семейная книга была для каждого китайского мужчины его связью с бессмертием, с предками из мистического прошлого и с далекими потомками, когда он сам будет считаться древним предком, и еще дальше. Где бы ни родился китаец, его имя заносили в родословные списки его деревни. Без этого он не существовал.
– Да, господин. Но как быть с А Ток?
– Я сам разберусь с ней. Приведи ее.
Чен направился к двери. А Ток стояла за ней. Он в страхе бежал. Она вступила в комнату. Струан сказал, что принял решение: она отправится за ними на следующем корабле, и точка.
– О ко, сын мой, – ответила она медоточивым голосом. – Что ты решаешь для своей старой матери – это совсем не то, что твоя старая мать считает наилучшим для себя и своего сына. Мы поедем домой. Мы будем молчать. Ни один вонючий чужеродный дьявол не узнает. Разумеется, всех цивилизованных людей заинтересует этот замысел. Мы отправимся домой все вместе. Ты берешь свою шлюху с собой? – Она спокойно вынесла бурю негодования и угроз никогда в жизни больше не произносить этого слова или пенять на себя.
– Ай-й-йа, – пробормотала она, уходя, и слова ее постепенно замирали в отдалении, – твоя старая мать не станет больше называть эту шлюху твоей шлюхой, но, все боги мне свидетели, если не шлюхой, то как мне ее тогда называть, ведь шлюха она и есть. Или мой сын рехнулся?..
Когда он увидел Анжелику, его гнев улетучился.
– Вот это да!
Она была в костюме для верховой езды: сапожки, длинная юбка, туго перехваченная в талии, амазонка, шейный платок, поверх всего накидка, шляпка с зеленым пером, перчатки, но без хлыста.
Когда он увидел Анжелику, его гнев улетучился.
– Вот это да!
Она была в костюме для верховой езды: сапожки, длинная юбка, туго перехваченная в талии, амазонка, шейный платок, поверх всего накидка, шляпка с зеленым пером, перчатки, но без хлыста.
– Я подумала, дорогой, что это лучше всего подходит для морской прогулки, – сказала она с лучезарной улыбкой.
– Добро пожаловать на борт. – Марлоу стоял у конца трапа, великолепный в своем мундире.
Прежде чем вступить на палубу, Малкольм неуклюже ухватился левой рукой за ванты, передав трости Анжелике, и церемонно приподнял свой цилиндр.
– Разрешение ступить на борт?
Марлоу отдал честь и просиял.
– Пожалуйста, вы оба – желанные гости на моем корабле. Вы позволите? – Он подал Анжелике руку, слабея от ее ослепительной улыбки и покроя амазонки, подчеркивавшей ее фигуру, и проводил их на капитанский мостик перед трубой. Здесь он подождал, пока Малкольм устроится в морском кресле.
– Снимаемся с якоря, мистер Ллойд, – обратился он к своему первому помощнику Дэвиду Ллойду. – Четверть румба и так держать.
«Жемчужина» тронулась со стоянки на паровом ходу.
– Как только мы выйдем из бухты, мы прибавим скорости, – сказал Марлоу. – Адмирал приказал нам провести мореходные испытания под паром в виду флагмана.
Счастливое настроение в миг покинуло Струана.
– В виду флагмана? Так мы не собираемся выходить в открытое море, где не видно берега?
Марлоу рассмеялся.
– Полагаю, адмирал любит держать своих «детей» на коротком поводке. Это будет весело и интересно, я обещаю.
Значит, мы на борту, но не за тем, что мне нужно, думал Струан, этот ублюдок настоящий садист! И будь адмирал сейчас с ними на корабле, он был уверен, что пристрелил бы его с полным удовольствием. Ну, может быть, и не пристрелил бы, но я бы хотел, чтобы с этот сукин сын получил по заслугам. Он еще пожалеет, что не помог мне. Когда я вернусь, я все разверну по-старому и буду такой колючкой в его медвежьем носу, что он меня не скоро забудет.
А пока, что же мне делать?
Все были так заняты, что Марлоу и Анжелика не заметили отчаяния, которое он пытался скрыть. Фрегат осторожно пробирался сквозь флот, и немало матросов и офицеров на других кораблях заметили Анжелику, а некоторые из них еще и то, как прекрасно управлялась «Жемчужина». На французском флагмане, двадцатипушечном колесном пароходе, с которым они прошли совсем рядом, матросы засвистели и замахали руками, заставив ужаснуться британских офицеров.
Боже милостивый, подумал Марлоу, до чего же, черт побери, у них отвратительные манеры и ужасная дисциплина! И все равно он благожелательно смотрел, как Анжелика помахала рукой в ответ под гром криков, свиста и улюлюканий.
Чтобы отвлечь ее, Марлоу сказал:
– Мы собираемся провести испытания на скорость, Анжелика, сначала с паровым двигателем, потом под парусами. Нужно дать полную нагрузку на новую мачту, проверить ее. Вы, наверное, не помните, но мы потеряли грот-мачту во время урагана. Видите ли… – Он продолжал говорить, объясняя то и это, отвечая на любой вопрос, который она считала себя обязанной задать.
Сама она лишь притворялась, что ей это интересно. На самом деле она предпочла бы просто помолчать, почувствовать, как морской ветер играет ее волосами теперь, когда она сняла шляпку. Она купалась в этом новом ощущении свободы и хотела, чтобы ветер как метлой смел неистребимую вонь Иокогамы, которая настолько вошла в их жизнь здесь, и в Гонконге, что ее почти перестали замечать, хотела устремить взгляд вперед и помечтать о Ла-Манше, голубом море и родном береге, таком красивом, отправиться домой. Мы, французы, так скучаем по своей стране, а вот англичане, похоже, способны всюду чувствовать себя как дома, и Англия им на самом деле не нужна, не так, как нам Франция…
– Мы ляжем в дрейф в полдень, – говорил Марлоу, такой довольный тем, что он капитан «Жемчужины», – и я приготовил легкий обед в моей каюте, и там есть койка, если вы пожелаете отдохнуть после…
Утро прошло прекрасно. Каждый полчаса корабельный колокол отзванивал поворот, и даже Малкольм забыл о своем отчаянии, когда корабль несся из одного конца залива в другой, разворачивался и снова устремлялся вперед и опять поворачивал.
– Еще момент, и мы остановим машину, и вот тогда уже будет «Поднять все паруса!», – сообщил Марлоу.
– Мне гораздо больше нравится парус, – сказала она, – шум машины так отвлекает и никуда от него не скроешься. Идти под парусами гораздо приятнее, ты не согласен, Малкольм, cheri.
– Да, несомненно, – довольно ответил Малкольм. Он обнимал ее за талию, поддерживая на накренившейся палубе.
– Я тоже так считаю, и с вами согласятся почти все в Британском военном флоте. Разумеется, большую часть времени нам и приходится идти под парусом – ни один корабль не может взять на борт достаточно топлива, и от угля столько грязи! Однако в скверную ночь, когда безопасная гавань лежит прямо по курсу и в пасти шторма, или противник оказывается вдвое крупнее тебя и с двойным превосходством в пушках, но при этом остается парусником, а ты нет, вот тогда ты поешь хвалу старику Стефенсону и британским инженерам за то, что они благословили тебя идти против ветра. Я бы проводил вас вниз, но, как я уже говорил, там везде угольная пыль и шум.
– Я бы очень хотела взглянуть хоть одним глазком. Можно?
– Конечно. Малкольм?
– Нет, благодарю, идите вдвоем, – ответил Малкольм. Он облазил машинные отделения их собственных пароходов еще мальчишкой, и сами машины не заинтересовали его, только их эффективность, стоимость и количество угля, которое они потребляли.
Перед тем как покинуть мостик, Марлоу проверил положение своего корабля и ветер. Они находились в трех четвертях мили от берега, на достаточном удалении от флота и торговых судов.
– Первый помощник, примите руль. Когда мы поравняемся с флагманом, остановите машину и поднимайте все паруса, курс на восток.
– Есть, слушаюсь, сэр.
Малкольм смотрел, как Марлоу ведет Анжелику к среднему трапу. Он почувствовал укол зависти, глядя на его легкую походку, и в то же время его забавляло то заразительное очарование, которым он пытался окутать ее всю. Он расслабился в своем кресле. Море, небо, ветер и простор разгладили хмурые морщины на его лбу. Было так хорошо вновь оказаться в море, так чудесно ощущать себя частью этого мощного, содержащегося в безупречной чистоте, гордого боевого корабля; морское кресло было удобным и надежным, а его мозг подбрасывал ему различные планы, как решить проблемы завтрашнего дня и дней последующих.
Йосс. Я не собираюсь ни из-за чего тревожиться, пообещал он себе. Помни о своей клятве и о новой эре!
После прибытия Горнта в Иокогаму, подобного дару небес, Малкольм возблагодарил Бога за спасение и поклялся, если информация Горнта окажется действительно такой важной, как он утверждал, что отныне и навсегда он будет делать все, что в его силах, и удовлетворится этим. Располагая достаточной информацией, чтобы раздавить Броков, он был вне всякого сомнения уверен, что его мать поспешит поддержать его. Анжелика одна имела для него значение и еще быть тайпэном, но не только по имени.
В ту же ночь что-то повлекло его к зеркалу. Это должно было быть сделано. Какая-то сила заставила его рассмотреть свое отражение, рассмотреть по-настоящему, впервые за многие годы заглянуть в себя по-настоящему глубоко, а не просто увидеть свое лицо.
Он долго стоял так, потом подумал: вот что ты такое, ты все еще сильно страдаешь изнутри, ты не в состоянии полностью выпрямиться, ноги твои не служат тебе так, как должны, но ты можешь стоять, и ты можешь ходить и здоровье твое улучшится. Остальное тело у тебя в порядке, как и твой мозг. Прими это. Помни, что мать и отец твердили тебе с самого детства: «„Принимай свой йосс“, – так всегда говорил Дирк. Дирку отстрелили половину стопы, но это не остановило его, на его теле можно было насчитать дюжину ножевых и огнестрельных ран, он едва не погиб при Трафальгаре, где был „пороховой мартышкой“, полдюжины раз его едва ни уничтожил Тайлер Брок, принимай свой йосс. Будь китайцем, всегда советовал Дирк. Выкладывайся до конца, и пусть дьявол заберет того, кто окажется позади всех!»
Его сердце тяжело застучало. Дирк, Дирк, Дирк. Черт бы побрал Дирка Струана! Ты ненавидел, когда его ставили тебе в пример, ты всегда смертельно боялся, что никогда не сможешь вырасти до этого недостижимого образа. Признай это!
Отражение не ответило ему. Но ответ дал он сам.
– Во мне его кровь, я призван управлять его «Благородным Домом», я тайпэн, я делаю все, что могу, но мне никогда не сравняться с ним, я признаю это, будь он проклят, это истинная правда! Таков мой йосс.