Хорошо, словно сказало ему отражение. Но зачем ненавидеть его? Он не испытывает к тебе ненависти. Зачем ненавидеть его, как ты ненавидел его всю свою жизнь, ведь ты ненавидел его всю свою жизнь. Разве нет?
– Это правда, я ненавижу его и всегда ненавидел.
Он произнес эти слова вслух, и это потрясло его. Но это была правда, а вся любовь и уважение были сплошным притворством. Да, он всегда ненавидел его, но тогда вдруг, там, перед зеркалом, ненависть исчезла. Почему?
Я не знаю. Может быть, из-за Эдварда Горнта, может быть, он мой добрый дух, который отомкнул мое прошлое и выпустил меня на свободу так же, как и он хочет, чтобы я освободил его. Разве сэр Морган не отравил его жизнь, жизнь его матери и отца? Моей жизни Дирк, правда, не отравлял, но его тень всегда стояла между матерью и отцом и наполняла их ядом – разве это не их йосс, что отец умер, ненавидя его, а мать, как бы она открыто ни боготворила его… в своем сердце она ненавидит его за то, что он не женился на ней.
На капитанском мостике фрегата он вспомнил, как все его тело покрылось холодным потом, вспомнил, как выпил потом виски, но не тот, другой напиток, покончив с этой одержимостью раз и навсегда, осознав еще одну истину: он жаждал этого лекарства и стал его рабом.
Слишком много истин открылось ему тогда. Не так-то легко принять себя таким, какой ты есть, это самое трудное – и самое опасное – задание, какое под силу человеку, стремящемуся обрести душевный покой. Я справился с ним, нравится мне это или нет.
– Первый помощник, – обратился к лейтенанту Ллойду молодой сигнальщик, чья подзорная труба была наведена на его коллегу вдалеке. – Послание с флагмана, сэр.
Двумя палубами ниже машинное отделение напоминало тюремное подземелье, наполненное раскаленным воздухом, пульсирующим грохотом, пылью, вонью и чернотой, которую пронзали квадраты пылающих углей, когда полуголые кочегары открывали дверцы печей под огромными котлами, чтобы подбросить туда еще угля или поворошить внутри кочергой, и снова подбросить.
Анжелика и Марлоу стояли наверху на одной из железных решеток, воздух взлетал к ним, наполненный запахами угля, огня, горящего масла, пота и пара. Тела внизу лоснились от пота – большие животы и перекатывающиеся буграми мускулы – острые как бритва лопаты, скрежеща по металлической палубе, вгрызались в уголь, сложенный в бункеры, и появлялись оттуда полными, потом искуссный швырок – и уголь ровным слоем разлетался по поддону, чтобы тут же вспыхнуть и быть покрытым новым слоем.
Ближе к корме, грохочущий двигатель сиял, смазанный и начищенный до блеска. Там тоже были люди: одни впрыскивали в шарниры и соединения масло из длинноносых масленок, другие подтирали его ветошью, третьи следили за стрелками приборов, помпами и клапанами, пока машина вращала вал гребного винта, перемалывая толщу морской воды. Из-под клапанов со свистом вырывался пар, масло стекало, его подтирали, постоянно следили за поршнями, пальцами, рычагами, подбрасывали еще угля, и Анжелика находила все это ужасно интересным и захватывающим – те, кто был внизу, словно не замечали их.
Марлоу с гордостью показывал рукой и давал пояснения, стараясь перекричать шум, а она отвечала время от времени кивком или улыбкой, легко держа его под руку, чтобы не упасть, не слыша ни слова и нимало не интересуясь его рассказом, целиком захваченная видом машинного отделения, которое представлялось ей некой Валгаллой, нездешним миром мужчин, где машины сочетались браком с ними, становившимися отныне их частью – первобытная и вместе с тем футуристическая картина, где мужчины-рабы ублажали своих хозяек, а не наоборот.
Незамеченный, сзади к ним подошел сигнальщик и отдал честь. Его не услышали, поэтому он шагнул ближе, снова отдал честь, и ее волшебное видение исчезло. Он протянул Марлоу послание, написанное на листе бумаги. Марлоу быстро пробежал его глазами, кивнул и прокричал ему:
– Подтвердить получение! – Он наклонился к Анжелике. – Прошу прощения, но нам нужно идти.
В этот момент внизу прозвенел сигнальный колокол с капитанского мостика. Старший машинист подтвердил полученный приказ. Люди бросились открывать одни краны и закрывать другие, налегая на рычаги и следя за стрелками. Когда сила пара отпустила гигантский гребной вал и машина начала останавливаться, шум стал стихать и кочегары благодарно оперлись на свои лопаты; их грудь ходили ходуном, рты жадно хватали воздух, тяжелый от угольной пыли, они стаскивали с себя полотенца, которые носили, обмотав вокруг шеи. Один из них повернулся к бункеру, громко обругал его, хотя его проклятие все равно утонуло в грохоте, расстегнул штаны и помочился на угли тугой струей, которая превратилась в пар, вызвав бурное веселье остальных. Марлоу торопливо взял ее под руку и повел вверх по трапу. Один кочегар заметил ее, потом другой, и прежде чем она исчезла, уже все они не мигая смотрели на ее удаляющуюся фигуру в полном молчании. Когда она пропала из виду, один из них похабно задвигал телом, вызвав новый всплеск хохота, который вдруг смешался с внезапно повисшим, тоскливым молчанием.
На палубе из-за разом прекратившегося шума и глотка свежего морского воздуха у нее довольно сильно закружилась голова, и она крепче уцепилась за Марлоу.
– С вами все в порядке?
– О да, – ответила она. – Благодарю вас, Джон, это было, знаете, что-то потрясающее.
– О? – рассеянно обронил Марлоу, чье внимание было приковано к матросам на реях и на палубе, поднимавшим и расправлявшим паруса. – Полагаю, так оно и есть, в первый раз. В море, во время шторма им внизу приходится туго. Кочегары и машинисты – это особый народ. – Он подвел ее к Малкольму. – Извините, мне придется оставить вас ненадолго.
Он спустился вниз в свою каюту на корме. Морской пехотинец, охранявший дверь, отдал честь, когда он проходил мимо. Корабельный сейф находился под его койкой. Он нервно отпер его. Послание от адмирала гласило: «Приступить к выполнению запечатанных инструкций 1/А16/12». В сейфе хранились судовой журнал, коды, деньги для выдачи жалованья, учетная книга, дисциплинарный журнал, уставы, манифесты, квитанции, устав военно-морского флота и несколько запечатанных конвертов, переданных ему адмиралом сегодня утром.
Его рука слегка дрожала, когда он нашел среди них нужный. Будет ли это «соединиться с флотом», приготовиться к военным действиям, как он ожидал? Он сел за стол, окруженный стульями, привинченными к палубе, и сломал печать.
– Это было так необкновенно, там внизу, Малкольм. Ужасно по-своему, все эти люди там внизу, просто в голове не укладывается – и если это так на таком небольшом корабле, как этот, то на что это похоже на большом пароходе, например, на таком, как «Грейт Истерн»?
– Это поразительный корабль, Эйнджел. Я видел, как его спускали на Темзе в последний раз, когда был в Лондоне четыре года назад, я тогда закончил школу – Господи, ну и радовался же я, покончив с учением. Он был целиком из железа, четыре тысячи тонн чистой регистровой вместимости, самый большой корабль в мире, намного больше всех остальных. Его построили, чтобы перевозить эмигрантов, тысячами за раз, в Австралию. Ушли недели на то, чтобы спустить его на воду – его спустили боком, это был сущий бедлам, он едва не затонул. Бедный Брунел, который спроектировал и построил его, разорялся много раз, компании, под чьим флагом он ходил, тоже. Этот корабль был проклят, он загорелся уже в первом плавании и чуть было ни пошел ко дну – и это убило его создателя. Черт меня подери, если я согласился бы отправиться на нем куда-нибудь – он проклят, и был проклят, с самого первого листа обшивки… – Он увидел, что на палубе появился Марлоу, и нахмурился. Теперь на лице капитана не было и следа радостного оживления.
Боцман прозвонил восемь склянок. Полдень.
– Я принимаю управление, первый помощник, – сказал Марлоу.
– Есть, сэр.
– Почему вам не проводить мисс Анжелику на нос, может быть, она захочет поближе рассмотреть наши палубные орудия.
– С радостью. Мисс?
Она послушно последовала за ним по трапу и дальше по палубе. Ллойд был невысоким, как раз ее роста, с веснушчатым лицом и руками.
– Вы валлиец, мистер Ллойд? – спросила она.
Он рассмеялся и протянул нараспев:
– Валлиец, как холмы Лландриндод-Уэлл, откуда я родом, глядите сами.
Она рассмеялась вместе с ним и, прижавшись к нему, когда палуба покачнулась, прошептала:
– Почему меня отсылают, как школьницу?
– Этого я не могу знать, мисси. – Его глубоко посаженные карие глаза метнули взгляд через плечо, потом снова обратились на нее. – Капитан хочет поговорить об обеде, без сомнения, или спрашивает его, вашего кавалера, не хочет ли он воспользоваться гальюном, туалетом то есть. Мужские разговоры, – добавил он, и его глаза улыбнулись.
– Он вам нравится, не правда ли?
– Капитан есть капитан. А теперь, пушки, мэм!
Ее смех зазвенел переливисто, согрев сердца стоявших рядом матросов. Марлоу и Малкольм на мостике тоже услышали его и посмотрели в ее сторону.
– Она прелестно выглядит, Малкольм.
– Да, действительно. Так вы говорили? Легкий обед?
– Вас это устроит? У кока первоклассно получаются жареные пирожки с яблоками. – Меню состояло из рыбного рагу, пирога с курицей и солониной и пельменей, холодного жареного цыпленка, сыра чеддер и жареных пирожков с яблоками. – У меня есть пара бутылок «Монтраше» пятьдесят пятого года, охлажденного, которые я приберегал для особого случая, и бутылочка «Шамбертена» пятьдесят второго.
– Живете вы весьма неплохо, – заметил Малкольм, на которого подбор вин произвел большое впечатление.
Марлоу улыбнулся.
– Да нет, пожалуй, но сегодня особенный день и, по правде говоря, я стянул «Шамбертен» – любимое вино моего старика. Что до «Монтраше», он подарил мне несколько ящиков, когда я стал офицером.
– Он тоже во флоте?
– О да. – То, как Марлоу произнес это, свидетельствовало о его недоумении, зачем вообще нужно было задавать подобный вопрос. – Главнокомандующий, в Плимуте. – Он нерешительно помолчал, открыл было рот и не произнес ни слова.
– В чем дело? Нам приказано возвращаться?
– Нет. – Марлоу посмотрел на него. – Сегодня утром мне передали несколько запечатанных приказов вместе с письменным разрешением принять вас на борту и вернуться к заходу солнца, обязательно. Несколько минут назад адмирал приказал мне вскрыть один из них. Мне не было приказано уведомлять вас, но и запрещения я не получил. Возможно, вы сумеете все это объяснить. Инструкция гласила: «Если мистер Струан попросит вас о некой необычной услуге, вы можете, если пожелаете, оказать ее».
Мир остановился для Малкольма Струана. Он не знал, жив он или мертв, все поплыло у него перед глазами, и, не сиди он в кресле, он обязательно бы упал.
– Господь Всемогущий! – ахнул Марлоу. – Боцман, быстро чарку рома, сию секунду!
Боцман бросился бегом, а Малкольм сумел выдавить из себя:
– Нет, нет, я… в порядке… вообще-то ром… ром, это было бы здорово. – Он видел, как шевелились губы Марлоу, и понимал, что его трясут, но уши его не слышали ничего, кроме глухих ударов сердца, потом он ощутил холодный ветер на щеках, и звуки моря вернулись.
– Вот, сэр-р, – говорил боцман, держа бокал у его губ.
Ром пролился в горло. Через несколько секунд Струан почувствовал себя лучше. Он попытался подняться на ноги.
– Лучше бы вам не торопиться с этим, сэр-р, – встревоженно проговорил боцман. – Вид у вас такой, будто вы призрака увидали.
– Не призрака, боцман, но мне действительно было видение. Видение ангела, вашего капитана! – Марлоу недоуменно воззрился на него, услышав это. – Я не сошел с ума, – уверил его Малкольм, с трудом выговаривая слова, – Джон, прошу прощения, капитан Марлоу, нет ли здесь места, где мы могли бы поговорить наедине?
– Разумеется. Здесь. – Марлоу обеспокоенно сделал знак боцману, и тот покинул мостик. Оставались только сигнальщик и рулевой. – Сигнальщик, отправляйтесь на нос. Рулевой, закройте уши.
Струан сказал:
– Моя необычная просьба заключается в следующем: я хочу, чтобы вы ненадолго вышли в открытое море, где не видно берега, и обвенчали Анжелику и меня.
– Вы хотите чтобы?.. – Теперь настала очередь Марлоу очумело трясти головой. Он слышал, как Малкольм повторил сказанное еще раз. – Вы не в своем уме, – пробормотал он, запинаясь.
– Да нет, если разобраться, нет. – Малкольм уже полностью овладел собой, его будущее лежало на весах, слова адмирала «если пожелаете, вы можете оказать ее» врезались в его сознание. – Позвольте, я объясню.
Он начал. Через несколько минут к ним подошел стюарт и тут же удалился, не желая мешать их разговору, немного спустя он приблизился снова со словами: «Кок шлет вам свое почтение, сэр, обед подан в вашу каюту», но Марлоу опять отослал его взмахом руки, внимательно слушая и не прерывая.
– … вот таковы причины, – закончил Малкольм, – ответы на все «почему», касающиеся адмирала, меня, вас, моей матери. А теперь, пожалуйста, вы окажете мне эту необычную услугу?
– Не могу. – Марлоу покачал головой. – Простите, старина, я никогда никого не женил и сомневаюсь, что устав допускает это.
– Адмирал дал вам разрешение сделать так, как я прошу.
– Черт подери, он так осторожно выразил это, старина: «оказать ее, если я пожелаю». Бог мой, старина, это значит сунуть голову прямо в петлю на старушке нок-рее, – сказал Марлоу. Слова обгоняли его мысли, он уже предвидел всевозможные беды, которые обрушатся в будущем на его голову. – Вы не знаете Кеттерера, как его знаю я, Боже, нет, любого старшего офицера, если уж на то пошло! Если я сейчас сделаю неправильный выбор, он меня подвесит за… и моя карьера полетит к чертям собачьим… – Он остановился, чтобы перевести дух, покачал головой и продолжал смущенно: – Я никак не могу этого сделать, никак не…
– Но почему же? Вы не одобряете нас?
– Конечно одобряю, господи, конечно, но ваша мать не одобряет, то есть я хочу сказать, она говорит вашему браку «нет», и у сэра Уильяма в этом пироге свой палец торчит, Церковь вас не венчает, другие капитаны тоже, и, черт меня подери, по закону вы оба несовершеннолетние, поэтому, если бы я обвенчал вас, это все равно было бы недействительно, а она… черт, вы младший член семьи, и она тоже… я просто не могу так рисковать… – Внезапная мысль, и он посмотрел в сторону берега. – Не раньше, чем я просигналю Кеттереру. Я попрошу разрешения.
– Если вы сделаете это, вы навсегда потеряете перед ним лицо. Если бы он хотел, чтобы вы так поступили, он бы так и сказал.
Марлоу впился в него испепеляющим взглядом. Он перечитал послание адмирала и простонал. Струан был прав. Его будущее тоже лежало на чаше весов. Господи Милосердный, и зачем только я пригласил их сюда! Первым, что он запомнил в своей жизни из напутствий отца, было: «На флоте ты управляешь кораблем по правилам, по уставу, до последней буквы, черт подери, если только ты не чертов Нельсон, а за всю историю он был один такой!»
– Извините, старина, нет.
– Вы наша последняя надежда. Теперь наша единственная надежда.
– Извините, нет.
Струан вздохнул и расправил плечи, решив пойти с козырного туза.
– Эйнджел! – крикнул он. Она услышала его со второго раза, вернулась вместе с Ллойдом и встала рядом с ним. – Эйнджел, как бы ты посмотрела на то, чтобы пожениться сегодня, прямо сейчас? – спросил он, глядя на нее с огромной любовью. – Джон Марлоу может провести церемонию, если захочет. Что скажешь?
Восторженное изумление охватило ее, и она не слышала, как Марлоу начал говорить, что, к своему глубокому сожалению, он не может, но ему закрыла рот та страстность, с которой она обняла и поцеловала его, потом Струана, потом опять его.
– О да, о да… Джон, как чудесно, вы ведь согласитесь, не правда ли, о, спасибо вам, спасибо, как это замечательно, пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста, – умоляла она, приникая к нему с доверчивостью, перед которой невозможно было устоять. И он услышал свой голос:
– Да, конечно, почему же нет, буду рад, – произнеся роковой приговор себе так сдержанно, как только мог, хотя изнутри был разгорячен больше, чем когда-либо, и по-прежнему намеревался ответить отказом.
Рулевой скрепил договор радостным воплем:
– Трижды ура капитану Марлоу, у нас на борту свадьба!
Обед превратился в шумный и веселый предсвадебный пир: всего два-три бокала вина, только чтобы попробовать и убедиться в его редких качествах, и не слишком много еды, остальное отложили на потом – все трое были взволнованы, возбуждены, всем не терпелось начать. Приняв решение, Марлоу тут же направил корабль в открытое море на всех парусах и стал их самым энергичным сторонником; ему хотелось, чтобы церемония запомнилась и была безупречной во всем.
Однако прежде чем произнести добрачный тост в конце обеда, он сказал с серьезным видом:
– Одному Богу известно, будет ли это действительно законно, но в уставе флота я не могу найти ничего, что говорило бы об обратном, или о том, что этого нельзя делать, нет никаких оговорок относительно возраста вступающих в брак, указывается лишь, что оба они должны официально, при свидетелях, заявить о добровольности своего решения и должны подписать аффидевит, который заносится мною в судовой журнал. Как только мы попадем на берег, разразится гром проклятий или поздравлений, и вам, возможно, придется… возможно, будет разумно пройти еще и через церковный обряд – обе Церкви и так поднимут сумасшедший крик, узнав о наших с вами усилиях.