Так что я пошел в свою комнату, выключил свет, отключил сознание и быстро переместился в другой мир.
Мне опять приснилась мама, она пришла и села на краешек моей постели.
– Мама! – сказал я во сне и хотел обнять ее, но она была как призрак, и мои руки прошли сквозь ее тело. – Можно с тобой хотя бы поговорить?
Она улыбнулась и кивнула.
Выглядела она так же, как перед болезнью: волосы были на месте и не было послеоперационных шрамов.
Она была такая же, как всегда, до того как инфильтративный рак изменил ее.
– Как мне жить всю оставшуюся жизнь?
Мама пожала плечами.
– Я даже не знаю, чего я хочу. Не говоря уже о том, как добиться этого. Я никогда этого не знал. Я вообще ничего не знаю!
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
Когда стало ясно, что она мне не ответит, я сказал:
– Мне нравилось жить с тобой, мама. Очень нравилось. Мне не хватает тебя. Я не знаю, что мне делать.
И тут она стала таять в воздухе.
– Куда ты? – закричал я. – Не покидай меня!
Она улыбнулась еще раз, прежде чем исчезнуть, и я проснулся весь в поту, оттого что кто-то говорил «ш-ш-ш-ш-ш» прямо мне в ухо.
Сердце мое застучало, потому что я подумал, что мама действительно вернулась или что ее смерть от рака мне просто приснилась, а теперь я проснулся в то время, когда она была жива. Но я ничего не мог разглядеть, потому что свет был выключен, а шторы задернуты.
– Кто здесь? – спросил я.
– Мне некуда больше идти, – произнес женский голос в темноте, повторив Вашу памятную фразу из «Офицера и джентльмена», одного из самых любимых маминых фильмов. Но это была не мама, так как одежда женщины издавала едва ощутимый аромат абрикоса, лимона и имбиря.
– Венди?
Я слышал, как она дышит в темноте.
– Вы считаете меня неудачницей? – спросила она.
Я попытался разглядеть ее, но не мог сфокусировать взгляд.
– Что? – произнес я.
– Вы – считаете – меня – неудачницей?
– Нет.
– Считаете, считаете.
– С какой стати?
– Потому что, вместо того чтобы помогать людям жить и быть здоровыми, я позволяю человеку унижать себя физически и психически ради его денег, его силы и влияния.
– Может быть, вы просто искали свою стаю, – сказал я, вспомнив, как она любила рассуждать об этом. – А вам попалась неподходящая птица.
– Неподходящая птица, – рассмеялась она. – А почему я выбрала такую? Или мне случайно такая попалась? Подумайте об этом, Бартоломью.
– Я не знаю. Может быть, потому, что он красив, богат и умеет уговаривать? Может быть, вы притворялись, обманывали саму себя?
Она издала в темноте короткий неприятный смешок, заставивший меня поежиться.
– Мне придется бросить аспирантские курсы, если я уйду от Адама. Это прискорбная неприукрашенная истина. А если я брошу курсы, на моем будущем можно будет поставить крест. Это легко доказать статистически.
– А почему вам придется бросить курсы?
– Потому что он платит за мое обучение. Обеспечивает мне пищу, крышу над головой и… все, в чем я нуждаюсь.
– Может быть, кто-нибудь другой может это обеспечить? – спросил я.
– Вряд ли.
– Вы могли бы найти какую-нибудь работу.
Она рассмеялась так, что мне показалось, что я был одновременно прав и неправ.
– Мы не хотим, чтобы с вами плохо обращались, – сказал я.
– Вы хотите, чтобы ни с кем не обращались плохо, да?
– Да.
– А между тем с людьми всегда будут обращаться плохо. Так было испокон веков и так будет всегда, хотите вы того или нет. Вы спрятались в своем доме и в библиотеке, и вам нет необходимости заботиться обо всех или о ком-нибудь одном. Вы выбыли из игры. Вам легко.
Ее тон стал холодным.
– Я стараюсь помочь тем, кого я знаю, – сказал я. – Я не могу знать всех. Вы правы. У меня есть недостатки. Но я знаю вас и хочу вам помочь. Действительно хочу.
Она долго молчала и наконец спросила:
– Почему?
– Что почему?
– Почему вас заботит моя судьба? Почему вы хотите помочь мне? Я действительно хочу это знать. По религиозным соображениям?
– Нет, потому что вы хороший человек. Вы старались…
– Я не хороший человек.
– Конечно хороший.
Венди засмеялась, и у меня появилось такое ощущение, будто мне залепили куском льда в лицо.
– Я солгала вам, что плохо успеваю на курсах, чтобы уговорить вас пойти к Арни. Мой средний балл по успеваемости четверка. Это лучшая оценка в нашей группе. Я просто хотела сбыть вас с рук и передать Арни.
«Ха! Я же говорил тебе, самый большой кретин века!» – завопил маленький сердитый человечек, и мне стало очень плохо.
– Почему вы солгали мне? – спросил я.
– Потому что я не очень хороший человек.
Сердитый человечек принялся грызть какую-то складку в моем желудке и вонзил в его стенку ногти, острые, как когти.
– Почему вы не хотите работать со мной? Почему? Мне нужно знать ответ. Мне нужно получить его от вас прямо сейчас.
Венди молчала, но зато человечек в моем желудке, оторвавшись от своей грызни, сказал: «Потому что ты болван. Худший из всех. Никто тебя никогда не любил, кроме твоей матери, а она мертва. Дебил! Неудачное скопление атомов, которые надо разбросать по вселенной для повторного использования. Куча дерьма!»
Тут она приблизилась ко мне, и на какую-то долю секунды я почувствовал ее горячее дыхание у себя на щеке. Взяв меня за правую руку и чуть ли не прижав губы к моему левому уху, она прошептала:
– Вы лучше меня, и я вас за это ненавижу.
С этими словами она вышла, а я все еще чувствовал тепло ее руки и ее губ; несколько часов я лежал на спине, уставившись в темноту, а ее слова звенели у меня в ушах.
Почему-то все это напомнило мне тот случай, когда Тара Уилсон сначала заманила меня в школьный подвал, затем выпустила оттуда и больше никогда не разговаривала со мной. Она притворялась равнодушной и злой, притворялась, что мы незнакомы, когда мы встречались в коридоре школы. То же самое происходило теперь с Венди. История повторяется. Во вселенной имеются стереотипные схемы.
Когда взошло солнце, я спустился в гостиную. Венди не было.
Она оставила записку:
Я собираюсь прийти к соглашению с Адамом. Пожалуйста, не вмешивайтесь. Я не буду больше консультировать Бартоломью. Арни может работать с ним бесплатно, если Бартоломью захочет продолжить терапию, потому что Арни финансируют, а Бартоломью – подходящий объект для исследования. Я не хочу больше видеть ни одного из вас когда-либо. Пожалуйста, отнеситесь с уважением к моему желанию.
ВендиПрочитав записку, отец Макнами выскочил из дома, даже не застегнув пальто. Я поспешил за ним, стараясь не отставать.
Меня занимала мысль, что имела в виду Венди, написав, что я «подходящий объект для исследования». Мне не очень нравилось, как это звучит, но момент был неподходящий для того, чтобы обращаться к отцу Макнами с вопросами, потому что лицо его раскраснелось, а дыхание было тяжелым, что случается, когда он приходит в возбуждение.
Мы зашли к матери Венди, но Венди там не было. Отец Макнами объяснил Эдне, что мы пытались помочь Венди, но она сбежала от нас среди ночи. Эдна заплакала.
– Я всегда была плохой матерью, – сказала она.
– Молитесь, – ответил ей отец Макнами. – Молитесь и не теряйте веры.
Затем, наклонив голову, он прочитал про себя молитву, перекрестил женщину и направился прочь. (Интересно, подумал я, сделал ли он это инстинктивно, притворился или наладил отношения с Иисусом?)
– Отец! – крикнула Эдна ему вдогонку. – Отец, подождите! Пожалуйста! Я не знаю, что мне делать!
Я стоял рядом с ней и хотел бы как-нибудь утешить ее, но не знал как.
– Как мне поступить? – кричала она.
Было ясно, что отец Макнами не вернется, так что я трусцой догнал его.
– Эдна действительно расстроена, – сказал я.
Он ничего не ответил.
Скоро я понял, что мы направляемся к дому Адама. Я с трудом поспевал за отцом Макнами, который взмок от пота и громко отдувался.
Дойдя до дверей Адама, отец Макнами стал стучать в них кулаком, нажал кнопку переговорного устройства и закричал:
– Откройте!
– Венди не хочет разговаривать с вами, – сказал Адам по переговорному устройству.
– Она еще неопытная девушка, негодяй! – заорал отец Макнами в серый квадрат переговорного устройства. – Она вдвое младше тебя!
– Уходите. Она хочет остаться со мной. Она сделала выбор. Если вы немедленно не уберетесь, я вызову полицию.
– Венди! – завопил отец Макнами с такой силой, что я даже испугался. – Он не стоит этого! Уходите от этого дикаря, пока можете, пока он не выбил из вас все лучшее и не…
– Ну все, я звоню в полицию, – сказал Адам. – А если вы будете еще здесь, когда они прибудут, я скажу, что все эти травмы были нанесены Венди, пока она находилась на вашем попечении.
– Ну все, я звоню в полицию, – сказал Адам. – А если вы будете еще здесь, когда они прибудут, я скажу, что все эти травмы были нанесены Венди, пока она находилась на вашем попечении.
– Венди! – орал отец Макнами как сумасшедший.
Стали останавливаться прохожие. Я чувствовал, что они глазеют на нас. Один из них начал снимать всю сцену на сотовый телефон. Я подумал, не увидим ли мы разъяренного отца Макнами в интернете.
События развивались слишком быстро.
Полиция должна была вот-вот прибыть.
Маленький человечек пробивал себе дорогу через мои внутренности ледорубом.
Адаму поверили бы скорее, чем нам с отцом Макнами. Достаточно было посмотреть на него. И к тому же он был врачом. Венди подтвердит все, что он скажет, потому что от него зависит ее обучение. Я был уверен, что копы поверят ему, а не нам. И это было бы ужасно.
– Надо уходить, – сказал я отцу Макнами. – Надо уходить немедленно.
Он посмотрел на меня, и его глаза больше не были водоворотами, всасывающими все окружающее, зрачки превратились в две крошечные черные снежинки. Было такое впечатление, что он слепнет.
Он перестал нажимать кнопку переговорного устройства.
Я поднял голову и увидел в окне наверху Венди. Она выглядела такой же испуганной, как и я. Наши глаза встретились, и она отвернулась.
– Это не должно было случиться, – сказал отец Макнами. Но он смотрел как бы сквозь меня и, похоже, говорил это самому себе. – Что происходит?
– Нам надо идти, – сказал я и, взяв его за руку, повел прочь.
Отец Макнами не сопротивлялся, словно он превратился в маленького испуганного мальчика, а я – в его отца.
Почему-то у меня возникло ощущение дежавю, как будто я уже делал это раньше.
Когда мы прошли шесть или семь кварталов, он вытащил свою фляжку и опустошил ее одним махом прямо на перекрестке; из уголков его рта потекли тонкие золотистые ручейки.
Отец Макнами разваливался на глазах.
Я вспомнил, что говорил отец Хэчетт о биполярном аффективном расстройстве.
Когда у меня плохое настроение, я всегда хожу к дамбе за Музеем искусств и смотрю, как течет река. Это помогает.
У меня было с собой немного денег, так что я остановил такси и запихал в него отца Макнами, потом вытащил его, и мы очень долго наблюдали за тем, как течет река; просто смотрели на воду и слушали ее шум.
Около полудня я нарушил тишину и спросил:
– Отец, как вы себя чувствуете? Я немного беспокоюсь.
– Бог говорил с тобой о Венди?
– Нет, – ответил я, что было правдой. Я озирался, надеясь увидеть Вас, Ричард Гир, но Вас нигде не было.
Отец Макнами прищурился на солнце и сказал:
– А может быть, Венди и не была частью плана, в конце концов. Как ты думаешь?
– Какого плана? – спросил я.
– Господнего плана. В отношении тебя. В отношении нас. В отношении настоящего момента. Того, что началось со смертью твоей матери. Того, что происходит прямо сейчас. Цикла, в котором мы участвуем. Касательной, по которой мы переместились из прошлого в настоящий момент.
Я не знал, что ему на это сказать.
– Бартоломью, ты веришь, что у Него был план в отношении нас всех?
Мама говорила, что у Бога есть план относительно каждого человека, но я не ответил отцу Макнами, потому что мне было как-то неудобно отвечать на его вопросы о Боге.
– Ты ничего не слышишь, Бартоломью? – спросил он меня, приставив ладонь к уху и наклонив голову. – Прямо сейчас. Прислушайся. Слышишь? Что это?
– Река течет? – предположил я.
Он чуть приподнял ухо:
– Может, это и есть глас Божий?
– Что есть глас Божий?
– Река. О чем она говорит?
Я пожал плечами.
– Может, это наша неопалимая купина?
У меня не было ответа.
Мы слушали целый час, но не слышали ничего, кроме рокота воды.
Мне казалось, что отец Макнами ждет, что я скажу что-нибудь глубокомысленное, и в то же время маленький человек в моем желудке называл меня дебилом и велел мне держать мой глупый рот на замке. Я находился в подвешенном состоянии между надеждами отца Макнами и сомнениями маленького человечка.
– Никакой надежды, – произнес наконец отец Макнами, встал и пошел прочь.
Я молча последовал за ним. Так мы шли несколько часов и дома были лишь к обеду, однако в кухню ни один из нас не заглянул.
Отец Макнами опустился на колени в гостиной, даже не сняв пальто. Он сложил руки и склонил голову, но затем произнес: «Какой смысл?», поднялся на второй этаж и заперся в маминой спальне.
Я пошел к себе и написал Вам это письмо. Я все время надеялся, что Вы опять появитесь и мы поговорим, но Вы не появились.
Ваш преданный поклонник Бартоломью Нейл10
Ты ведь знаешь теорию своей матери?
Дорогой мистер Гир!Вам не приходило в голову, что проблемы в отношениях Тибета с Китаем резко обострились в год Вашего рождения?
В 1949-м.
Как раз в том году, когда родились Вы, Ричард Гир, друг далай-ламы и защитник Тибета.
В том году Китай стал коммунистической страной, а вскоре после этого, когда Вы, наверное, говорили свои первые слова, китайцы захватили Тибет.
Как Вы относитесь к этому факту?
Это совпадение?
Синхронистичность?
Что сказал бы по этому поводу Юнг?
Вы верите в предопределение?
Или в то, что во вселенной есть ритм?
Вы должны верить, раз Вы верите в далай-ламу, которому суждено было перевоплотиться и стать духовным лидером.
Кто мог предположить, что два совершенно разных события – Ваше рождение и китайский переход к коммунизму – будут связаны таким важным и, возможно, даже фатальным образом?
Любопытно, что сказал бы об этом далай-лама?
Вы никогда не спрашивали его?
До своей болезни мама всегда говорила:
– Если случается что-то плохое, то обязательно случится и хорошее, и таким образом в мире сохраняется гармония.
Когда у нас происходило слишком много хорошего, она говорила:
– Сочувствую тем, кому приходится отдуваться за это.
Она имела в виду, что наше благоденствие уравновешивается чьими-то несчастьями. А если нам было уж совсем хорошо, она расстраивалась. Ей была невыносима мысль, что кто-то страдает, чтобы мы могли наслаждаться жизнью.
Вы верите в это?
В то, что невозможно выиграть без того, чтобы кто-нибудь не проиграл, невозможно разбогатеть без того, чтобы многие не увязли бы еще глубже в нищете, невозможно прослыть умником без того, чтобы очень многие не считались бы посредственностями, если не хуже; что невозможно восхищаться чьей-либо красотой, если не существует множества людей с обыкновенной внешностью, а также уродливых; что добро не бывает без зла, быстрое без медленного, горячее без холодного, верхнее без нижнего, светлое без темного, круглое без плоского, жизнь без смерти и везение без неудачи?
Может быть, Тибет невозможен без Китая?
Бартоломью Нейл без Ричарда Гира?
Мама часто радовалась, если у нас случалось что-нибудь плохое, – значит, кому-то было хорошо.
Так было, когда она потеряла кошелек со всеми деньгами, а до ее пенсии оставалось еще несколько дней. Она сказала:
– Ну что ж, Бартоломью, нам придется поголодать эту неделю, но зато человек, нашедший мой кошелек, будет сыт. Может быть, ему деньги были нужнее, чем нам. Может быть, его нашла мать ребенка, которого плохо кормят, и малыш сможет поесть свежих фруктов на этой неделе. Как знать?
Или был случай, когда мы с мамой отмечали ее шестидесятилетие в ресторане, специализирующемся на морепродуктах. Она очень любила крабов в мягком панцире, запеченных с имбирем, и, когда были особые события, такие как круглые даты, мы устраивали праздник и кутили – надевали все лучшее, обедали в дорогом ресторане, используя даже имеющуюся у нас на аварийный случай кредитную карточку, чего мы обычно не делали, так как сбережений у нас не было и мама всегда говорила, что из-за процентной ставки мы можем потерять свой дом, если не будем осторожны. В тот день мы притворялись богачами и обедали в ресторане на старинном корабле, пришвартованном у набережной реки Делавэр, делая вид, что мы живем замечательно, беспечно и шикарно, что мы важные богатые персоны, которые могут не задумываясь заказать официанту еду, добытую со дна моря. А в это самое время шайка безмозглых подростков вломилась в наш дом. Они разукрасили все стены с помощью пульверизатора отвратительными фразами и порнографическими рисунками вроде гигантского пениса с волосатой мошонкой или кучи дерьма, которая была изображена над маминой кроватью, а стрелка указывала на кровать, где один из этих хулиганов оставил натуральную копию, полив ее своей спермой.
Это было абсолютно бессмысленно.