Спасибо Вам.
Вы говорили со мной так красиво более двух часов, а потом я вспомнил, что надо идти на сессию в группу по переживанию утрат, а перед этим поесть.
Я съел картошку с салатом в закусочной «Вендиз», потому что, когда я проходил мимо, я как раз вспоминал Венди, моего консультанта по переживанию утрат, подумал о юнговской синхронистичности и решил зайти.
Во время еды я улыбался, думая о своем консультанте и о том, что все совпадения не случайны.
Я думал о Венди в «Вендиз».
А потом я пошел по адресу, который Венди дала мне.
Уолнат-стрит, 1012
Третий этаж
На первом этаже была кофейня, где мне посоветовали позвонить в дверь, находившуюся дальше по коридору. Там был звонок и черный ящик с пронумерованными кнопками и маленькой дырочкой, через которую надо было говорить. Поскольку я не знал кода, я нажал круглую белую кнопку вызова и услышал зуммер: «Бзззззз!»
Спустя секунду мужской голос произнес:
– Да?
– Мм… Мне нужна группа терапии. Помощь понесшим утрату. Меня прислала Венди. Вы, очевидно, Арнольд?
– А вы мистер Бартоломью Нейл?
– Да.
– Венди очень тепло отзывалась о вас. Поднимайтесь на третий этаж!
Опять прожужжал зуммер, после чего раздался щелчок. Я открыл дверь.
Даже сюда из кофейни доносился запах молотых кофейных зерен и кипяченого молока, а также тепло, какое испытываешь, дыша через шерстяной шарф в морозный день.
Наверх вела узкая лестница с деревянными перилами. Стены были окрашены в зеленый цвет оттенка листьев мяты.
Я стал подниматься.
На третьем этаже в дверях стоял блондин с ухоженной светлой бородкой. На нем был коричневый кардиган с кожаными вставками на локтях, вельветовые брюки цвета зеленого мха и замшевые туфли вроде тех, какие носят в кегельбане, только гораздо дороже.
Заглянув в помещение, я с удивлением увидел, что все в нем желтое: желтая кушетка, желтый ковер, желтые стены с несколькими картинами, изображавшими в абстрактной манере цветы, которые казались изготовленными из тонких листов золота.
Предельная изощренность.
– Бартоломью! – воскликнул блондин, протягивая мне руку; я пожал ее. Его рукопожатие было идеальным: не слишком сильным и не слишком слабым. – Добро пожаловать в группу по переживанию утрат! Заходите!
Я не случайно ставлю после его фраз восклицательные знаки: он произносил их с большим энтузиазмом. Несколько сбивало с толку то, что никакой группы в помещении не было.
– Мое имя доктор Девайн, но зовите меня просто Арни. Я очень рад, что вы решили присоединиться к нам. Как настроение сегодня?
Его местоимение множественного числа сразу вызвало у меня подозрение, поскольку, кроме нас, в комнате никого не было.
Но взгляд Арни показался мне честным и открытым. Было похоже, что его действительно волновали мои проблемы и он хотел меня выслушать. Он казался хорошим человеком, хорошим специалистом.
– Нормальное, – ответил я.
– Это замечательно. А что Венди рассказывала вам о нас?
– О ком именно? – спросил я, не в силах оставить без внимания это множественное число, употребленное повторно.
– Обо мне и Максе.
– Максе?
– Она ничего не сказала вам о Максе? – удивился доктор Девайн.
Я почувствовал беспокойство. У Арни на лбу появились озабоченные складки.
– Она фактически ничего мне толком не сказала, кроме того, что мне будет очень полезно прийти сюда, – соврал я.
Я не стал говорить с ним о личных проблемах Венди с аспирантурой, потому что не хотел сплетничать.
– Уф! – вздохнул доктор Девайн. – С чего же мне тогда начать? С. Чего. Начать? – повторил он, уставившись в пол. – Я объединил вас с Максом в одну группу по нескольким причинам, которые я вам сейчас вкратце изложу. Он должен вот-вот прийти, и перед этим я хочу предупредить вас о его… манерах.
– То есть?
– М-да, Венди все-таки следовало бы сказать вам, что…
– Алё, какого хрена? – раздался голос мужчины, вошедшего в комнату с лестничной площадки. – На хрен это. На хрен!
– Привет, Макс! Рад вас видеть. Мы как раз говорили о вас. Бартоломью, это Макс. Он тоже переживает утрату. Макс, это…
– Какого хрена он тут делает? – спросил Макс, стоя в дверях.
– Видите ли, Макс… Мы как раз обсуждали это.
Макс посмотрел на меня и повторил уже мягче:
– Алё, какого хрена?
Я не мог произнести ни слова.
– Давайте лучше сядем, – предложил Арни.
Макс взмахнул руками, как бы желая сказать, что это не имеет значения, и хлопнулся на желтую кушетку в дальнем конце.
На вид он был примерно моего возраста, но носил очки с очень сильными линзами в стариковской коричневой оправе. Зрачки его за толстыми стеклами были похожи на улиток в двух соседних гнездышках. На нем были черные брюки, черные ботинки, фиолетовая рубашка с длинными рукавами, застегнутая на все пуговицы, и черный жилет. Все это издавало сильный запах прогорклого попкорна. К нагрудному карману была прикреплена золотая табличка с его именем:
вас обслуживает макс!
Арни указал мне жестом на другой конец кушетки, и я сел.
Сам Арни опустился в желтое кожаное кресло и скрестил ноги.
– Бартоломью, эта желтая комната – цитадель речевого общения. Что бы вы ни сказали в этой желтой комнате, останется в этой желтой комнате, так что вы можете говорить здесь свободно все, что пожелаете. Здесь вы в безопасности. Но в ответ я прошу вас быть рыцарем доверия. Хранителем секретов. Священной чашей, хранящей тайны, которые Макс доверит вам. А мы будем хранителями того, что скажете вы. Вы готовы помочь нам защитить нашу цитадель, Бартоломью? Можете стать рыцарем доверия?
– Алё, какого хрена? – прошептал Макс прежде, чем я успел ответить. Обернувшись к нему, я увидел, что он качает головой.
– Макс, вы хотели бы сказать что-нибудь?
– Это никакая не долбаная цитадель, Арни. Избавьте нас от этой хренотени.
– Ну хорошо, Макс. Может быть, вы скажете несколько приветственных вводных слов для Бартоломью?
– На хрен нужны эти приветственные слова?
– Вы увидите, Бартоломью, что, несмотря на кажущуюся неприветливость, у Макса нежная душа, и именно поэтому мы решили объединить вас в группу.
Я, должно быть, удивленно приподнял брови или сделал что-то еще, потому что Арни сказал:
– У вас немного растерянный вид.
– А что мы здесь делаем? – спросил я. – Это что-то вроде консультаций с Венди?
– Хороший вопрос, – откликнулся Макс. – Замечательный долбаный вопрос! – При этом он с серьезным видом кивал, так что вроде бы не смеялся надо мной.
– Да, – согласился Арни. – Желтая комната для того и существует, чтобы вы говорили все, что думаете. Но сегодня наша цель – объединить вас в группу, чтобы вы могли поддерживать друг друга в процессе переживания утраты.
Макс с шумом выдохнул.
– Макс, вы не расскажете Бартоломью о своей утрате?
Макс выдохнул с еще большим шумом.
– Ма-акс!
Макс секунд пятнадцать, если не больше, смотрел в потолок и сжимал колени руками, затем сказал:
– Алиса была моим лучшим другом, а теперь, блин, умерла.
– Да, Макс. Я глубоко сожалею об этом, – сказал Арни.
– Алё, это вы ее, что ли, убили?
– Нет, конечно.
– Тогда о чем вы, блин, сожалеете?
– Я сожалею о вашей потере. Я сожалею, что вам приходится испытывать на себе процесс переживания утраты. Я сожалею, что Алиса не утешает вас, как прежде, и надеюсь, что вы справитесь с этим и найдете в себе силы жить дальше.
– Алё, работу я и не прерывал.
– Может быть, вам как раз следовало бы прерваться на несколько дней.
– На хрен это надо?
– Бартоломью, скажите нам, пожалуйста, о чем вы горюете.
– Моя мать умерла от рака.
– От рака? – воскликнул Макс, повернувшись ко мне с широко раскрытыми глазами.
– Да, от рака мозга. Врачи сказали, что он как спрут со щупальцами, которые…
– На хрен рак! Моя Алиса тоже умерла от него. На хрен рак, на хрен!
– А вы что чувствуете по отношению к раку, Бартоломью?
– Ну… не знаю… Он мне не нравится. Мама умерла от него.
– Желтая комната – надежное место, – сказал Арни. – Вы можете выражать здесь свои чувства более энергично, если хотите. Здесь не надо быть вежливым, как в реальном мире, за стенами этой желтой комнаты. Не забывайте: это цитадель речевого общения.
– На хрен рак! – выпалил Макс.
Я кивнул, соглашаясь.
– Что вы чувствовали, Бартоломью, после того как ваша мама умерла? – спросил Арни.
– Это долбаный ад, да? – сказал Макс. – Долбаный ад!
– Ну… я старался приспособиться. Я очень любил маму. Она была мне не только матерью, но и близким другом. Но в конце она была немного не в себе. Она изменилась.
– Алиса тоже изменилась, – сказал Макс. – Она стала пи́сать повсюду – на кровать, на мою одежду, на кушетку. Из-за этого долбаного пи́сания я понял, что с ней что-то не то. Она, по-видимому, лишилась долбаного рассудка.
– У мамы тоже такое было. Ей приходилось надевать памперсы.
– На хрен рак.
– Да, – сказал я.
– Макс, может быть, вы скажете Бартоломью, о чем вы больше всего жалеете после смерти Алисы?
Макс посмотрел на потолок, и мне показалось, что он вот-вот расплачется.
Наконец он снова с шумом выдохнул воздух сквозь зубы, как проколотая камера, пальцем подтолкнул кверху сползающие с носа гигантские очки и сказал:
– Я, блин, жалею о том, что никто не встречает меня дома, когда я возвращаюсь после позднего сеанса, а моя сестра, блин, спит. Алиса всегда ждала меня. Всегда, блин. Я жалею о том, что никто не сидит у меня на коленях, когда я смотрю телевизор, и не урчит, когда я чешу ее за долбаным ухом. Мне жаль, что никто не проводит больше целые дни на подоконнике, нежась на долбаном солнце.
– Погодите… Я не понимаю, – сказал я.
– Что вы не понимаете? – спросил Арни.
– О ком вы говорите, Макс?
– О долбаной Алисе!
– А кем она была вам?
– Она была для меня, блин, всем. Пятнадцать долбаных лет.
– Значит, она была… вашей женой?
– Алё, какого хрена? – взвился Макс. Лицо его покраснело, будто я обварил его кипятком. – Вы что, думаете, я какой-нибудь долбаный раздолбай?
– Не горячитесь, Макс, – вмешался Арни. – Бартоломью не знает, что Алиса была кошкой.
– Я же сказал, что она сидела целыми днями на подоконнике!
– Люди тоже могут сидеть на подоконнике, – сказал я.
Макс махнул рукой и сказал:
– Я, блин, очень тоскую по Алисе и не стесняюсь говорить это, особенно в этой долбаной желтой комнате, где полагается переживать открыто. Она была пестрой расцветки, блин, и была предана мне больше, чем какой-нибудь долбаный человек когда-либо. Мне начхать, что она была кошкой. На хрен! Мне ее не хватает. И знаете, что я скажу вам?
– Скажите, скажите, – оживился Арни. – Скажите все, что вы думаете. Мы слушаем. Вам надо выговориться. Это надежное место.
– Вам, блин, ровным счетом наплевать на мою долбаную дохлую кошку, – сказал мне Макс и вытер глаза. – Какого хрена, алё?
Тут Вы, Ричард Гир, прошептали мне на ухо… или, может быть, я притворился, что Вы прошептали это мне прямо в ухо, а сам просто думал, что сказал бы и сделал бы Ричард Гир на моем месте. Вы прошептали: «Попроси его рассказать тебе о его кошке. Ему станет легче. Прояви сочувствие. Вспомни, чему учит далай-лама».
Я вспомнил строчку, которую я прочитал в книге далай-ламы «Глубокий ум»: «Важно помнить, что страдание пронизывает все», и его слова о том, что легко пожалеть старого нищего и гораздо труднее – молодого богача. Он также говорил, что «в жизни, обусловленной внешними обстоятельствами, боль неизбежна» и что все без исключения люди – «рабы сильных деструктивных эмоций».
И вот, следуя совету Вашего духовного лидера, я сказал Максу:
– Вы не расскажете о своей кошке Алисе? Мне было бы интересно. Правда.
Секунду-другую он смотрел на меня, возможно пытаясь определить, говорю ли я серьезно, и сказал:
– Алиса была лучшей долбаной кошкой из всех, когда-либо существовавших на свете.
Я продолжал притворяться и воображать, что Вы, Ричард Гир, шепчете мне на ухо: «Посмотри, напряжение отпускает его, плечи расслабились. Ему полезно выговориться. Это облегчает его страдания. Прояви сочувствие, и тебе посочувствуют тоже. Следуй заветам далай-ламы».
Макс повествовал о своей кошке более получаса. Он сказал, что нашел ее в Вустере в штате Массачусетс, в мусорном баке позади кинотеатра, где он работал до того, как переехал в Филадельфию к своей сестре. Он выносил мусор и услышал, как пищит котенок. Ему пришлось раскрыть «миллион долбаных мусорных мешков», прежде чем он нашел его. В мешке было еще шесть котят, все мертвые.
– Я готов был убить долбаного подонка, бросившего котят в мусоросборник. Какого хрена? Кем надо быть, чтобы делать такое?
Он боялся, что кто-нибудь увидит его «со всем этим долбаным мусором и мертвыми котятами вокруг» и обвинит в убийстве котят, так что он сунул живого котенка за пазуху и направился в ближайший работавший магазин, чтобы купить «долбаного молока». Был уже поздний вечер, и продавщица, сидевшая «в долбаной кабинке с толстыми прозрачными пластиковыми стенками», увидев котенка, пришла в восторг и выскочила из своей кабинки, чтобы погладить его. Она так хлопотала с котенком и была так любезна с Максом, показав ему, где у нее находится кошачий корм, и позволив накормить котенка прямо в магазине, что Макс решил назвать кошку в ее честь.
– Я подумал: «Алё, какого хрена?» Я спросил женщину, как ее долбаное имя, и она сказала: «Алиса». Так я, блин, и назвал свою кошку.
Макс рассказал, как с помощью пера на бечевке и кошачьей мяты научил кошку мяукать по команде и преодолевать полосу препятствий с обручами и мини-преградами «вроде тех, через которые прыгают долбаные лошади, только меньшего размера». А когда Алиса стала взрослой кошкой, сказал Макс, он научил ее разговаривать с ним.
– И она действительно разговаривала с вами? – спросил Арни. – Или вы только притворялись, что Алиса разговаривает с вами, как делают многие владельцы домашних животных?
– Ну да, блин, это было долбаное притворство.
Мой интерес к Максу сразу возрос.
Он еще долго говорил об Алисе, рассказав, какой корм она предпочитала – «долбаный консервированный тунец был ее любимым блюдом», – как ей нравилось гоняться за красными световыми зайчиками, которые он проецировал на стену лазерной указкой, – «она, блин, часами могла бегать и прыгать за ними», – как им обоим нравилось смотреть видеозапись «Доктора Кто»[12], как он вспоминал Алису, когда «работал долбаным билетером» и «рвал долбаные билеты в этом долбаном кинотеатре», и это было «жуткое долбаное занудство».
Я сказал, что работать в кинотеатре, наверное, очень интересно: можно бесплатно смотреть кино. Макс на это ответил:
– Ходить в кино? На хрен, на хрен! Купишь билет, а потом у кого-нибудь из сидящих рядом долбаных незнакомых кретинов окажется долбаный грипп или кто-нибудь из этих долбанутых притащит с собой долбаного непрерывно орущего ребенка. А работа в этом долбаном кинотеатре выматывает, на хрен. Получается так, что ты видишь лишь часть каждого долбаного фильма. Пятнадцать минут одной хренотени, пятнадцать минут другой. В конце концов все эти долбаные отрывки перемешиваются и образуют единый бесконечный долбаный бессмысленный ужастик. Невозможно посмотреть ни один долбаный фильм от начала до конца. Ни разу, блин. А знаешь, что, блин, хуже всего?
– Что? – спросил я.
– Кошек в кинотеатр не пускают. Алё, какого хрена? Алиса обожала смотреть кино! Почему ты не имеешь права привести с собой кошку? Что за хрень? Поэтому я предпочитал смотреть эти долбаные фильмы дома.
– Тебе нравятся фильмы с участием Ричарда Гира? – спросил я.
– Долбаного Ричарда Гира? На хрен, на хрен! Какого хрена?
– Он мой любимый актер, – сказал я, хотя, говоря точнее, сначала Вы были любимым актером моей мамы. – И он передовой деятель культуры.
– Мне Ричард Гир нравится, – вмешался Арни, слушавший наш разговор с довольным видом. – В «Чикаго»[13] он был великолепен.
– На хрен Ричарда Гира, – повторил Макс. – На хрен эти долбаные кинотеатры. Я скучаю по Алисе. Мне, блин, очень не хватает ее. Вот хрень!
Наступила долгая пауза.
Макс, похоже, постепенно успокаивался. «Ты проявил сочувствие, – прошептали мне на ухо Вы, Ричард Гир. – Ты сумел отвлечься от личных проблем».
Арни посмотрел на свои часы:
– Боюсь, наше время почти истекло, джентльмены. Бартоломью, на следующей неделе вам будет предоставлено больше времени, чтобы высказаться.
Я кивнул.
– Макс, спасибо за то, что поделились с нами своими мыслями и чувствами.
– Алё, какого хрена? – ответил Макс, пожав плечами и как бы говоря, что не видит в этом ничего особенного.
– А можно задать вам вопрос? – спросил я.
– Разумеется, – ответил Арни.
– Почему здесь все желтое?
– Согласно результатам психологических исследований, желтый цвет – точнее, ярко-желтый – придает людям уверенность и заряжает оптимизмом. А это, естественно, способствует процессу переживания утраты. Как ни странно, бледно-желтый цвет производит противоположное действие. Поэтому я и выбрал ярко-желтый цвет. Все научно обосновано. Я ведь доктор, – сказал Арни и подмигнул мне.
– О! – откликнулся я.
– Значит, увидимся на следующей неделе в то же время.