– Его тоже в горшочке Женечке переправили? – не удержавшись, съязвил Олег. – Нет, супа я не хочу, мам.
– Смотри… – она пожала плечами, недовольно взглянула на него поверх очков. – А что я Женечке клубнику послала – не твое дело. Я с ней дружу, ты сам знаешь.
– Ага! Что-то дружба эта всегда становится на удивление тесной, когда Женечка пребывает в очередном «поиске»! Ты просто… Ты просто навязываешь ей себя, мам. И получается, что и меня тем самым ты ей навязываешь тоже! А я не хочу быть ей навязанным. Не хотел тогда, не хочу и теперь! – с обидой проговорил Олег, ложкой зачерпнул из салатницы помидоры со сметаной и набил рот этой вкуснотищей.
Мадам Рыкова не отвечала долгих десять минут. Она ковыряла картошку вилкой и ножом, все перетолкла, перемешала, но есть не стала. Взяла в руки куриное крылышко, поглядела на него и тоже отложила на тарелку.
– Я тебя не навязываю, милый. О чем ты? – выдохнула она с горечью после продолжительной паузы и вновь потянулась к сигарете.
– Мама, ну хватит, наконец! – взмолился Олег и выхватил из ее рук зажигалку и сигаретную пачку. – Кушать не стала, а все куришь и куришь! Не нужно, прошу! Ты можешь хотя бы раз сделать так, как я тебя прошу?!
– А ты? – почему-то обрадовалась мадам Рыкова. – Ты можешь хотя бы раз сделать так, как я тебя прошу?
– О чем речь… снова? – Он понял, что попался, но отступать было нельзя, иначе мать точно половину пачки высмолит за полчаса. – Хорошо, проси.
– Ты сделаешь?! – Мать прекратила попытки отобрать у него сигареты и зажигалку, неуверенно улыбнулась. – Точно сделаешь?
– Да, сделаю.
Он, конечно же, знал, о чем она его попросит. Он должен будет либо сводить куда-нибудь Женечку, либо помочь ей деньгами, хотя мать наверняка сама ей «подбрасывает», и вполне успешно, за его спиной. Либо – просто хотя бы встретиться с ней и поговорить.
А он не хотел, черт возьми! Не хотел ничего вообще знать об этой беспутной, об этой непутевой женщине!
Как же ему недавно понравилась потерпевшая, Ковригина! Такая милая, такая тихая и несчастная. Ему впервые за много лет захотелось пожалеть постороннюю женщину, по щеке погладить. А потом, может быть, сводить куда-нибудь. Не в музей, конечно, боже упаси! Она там и не увидит ничего. Ее глаза переполнены скорбью и болью. Какой музей! Просто можно было бы побродить с ней в парке или по набережной. Зайти в кафе, выпить кофе, поесть мороженого. На ужин при свечах он и рассчитывать не мог. А вот просто побродить вместе по тихим сонным улочкам вдвоем с этой тихой, милой женщиной он бы запросто согласился.
А тут – снова Женечка!!!
Как он устал от ее постоянного присутствия в своей жизни! Не видел он ее, давно не видел, а она будто постоянно рядом. И он-то не хочет, но – вспоминает ее заливистый дерзкий смех. Не хочет, но – видит ее плечи, волосы, руки. Заглядывает в ее глаза, в которых никогда не видел ничего, кроме сонной вожделенной истомы. Повзрослела она или нет, побывав столько-то раз замужем? Или все так же скачет, как стрекоза из знаменитой басни?
Нет, наверное, надломила ее, хоть немного, эта жизнь. Не просто так мать на него напирает. Видимо, Женечка подостыла, помудрела, набила себе шишек.
– Вот… – мать подсунула ему бумажку с номером телефона. – Это Женечкин номер. Позвони ей. Она ждет твоего звонка.
– Давно?
– Что «давно»?
– Давно ждет?
– Уже неделю, милый. А ты все ко мне не приезжал. А по телефону я разве могу обсуждать с тобой такие вещи? Мы же с тобой не можем и не должны пользоваться телефоном для решения важных вопросов… Это и работы твоей касается, и личной жизни. Позвонишь?
– Да, мам, я же обещал. Позвоню. Ты ешь… Пожалуйста, съешь хоть что-нибудь.
Олег сунул бумажку с телефонным номером в карман брюк, и тут же бедро его так зачесалось, будто номер тот каким-то дьявольским зельем был на листочке начертан, а не простой шариковой ручкой.
Вот позвонит он ей – и что скажет? Привет, милая? Когда-то он мог так, теперь нет, у него не выйдет. Да и виделись уже очень давно, отвыкли друг от друга. С какой стати Женька вступила в сговор с его матерью? Может, она вляпалась во что-то и ей помощь требуется? Может, ей адвоката не на что нанять? Он же краем уха слышал…
Ну, хорошо, не краем уха! Специально наводил справки после ее последнего развода. Судиться она собирается или уже начала этот процесс, со своим очередным бывшим, из-за имущества. Может, тем и интерес ее к его персоне вызван? Думает, он ей адвоката порекомендует, а то и оплатит. Или она считает, что Рыков из-за нее на должностное преступление пойдет и на ее бывшего надавит?
Нет уж, Женечка. Не дождетесь!
– Ну, а вообще-то кроме зятя убитого у тебя есть еще какие-то подозреваемые, имеются версии? – долетел вдруг до его ушей озабоченный голос матери.
– Что? – Он невольно вздрогнул и уронил кусок помидора с вилки, и она зависла в его руке, в воздухе, на пару минут. – Ах, ты об этом! Да ты знаешь… Наверное, нет. У этого зятя, мне кажется, кто-то появился. Вот он и поспешил от тестя с тещей избавиться. Акции его фирмы были записаны на тестя, с оформлением договора пожизненной ренты.
– Ага! – подхватила мать задумчиво и снова полезла за сигаретами. Олег не стал противиться – она с обедом своим уже благополучно справилась. – Стало быть, меркантильный интерес у него есть…
– Еще какой! Фирма хоть и небольшая, но с солидным, стабильным доходом. Захочется разве все это потерять? А если у него появилась любовница, значит, жену куда-то надо девать. А как это сделать, если тесть руку на пульсе его личных доходов держит?
– А что за жена у этого Ковригина? Курица?
Ему почудились ревнивые нотки в вопросе матери, понятно, почему.
– Нет, не курица, – усмехнулся он догадливо. – Нормальная вполне, умная женщина. Раздавлена горем.
– Конечно, – подхватила мать с сочувствием и с такой же ревнивой интонацией спросила: – Красивая?
– Кто?
– Не придуривайся, Олег! – Мать хлопнула свободной от сигареты рукой по столу. – Я про Ковригину спрашиваю! Красивая?
– Красивая, милая, светлая и нежная, – перечислил он сразу все ее достоинства, потому что мать все равно вытащила бы из него все по слову, он только время потерял бы на препирательства.
– И она, вижу, тебе понравилась? – неодобрительно отметила мать и поспешила занавеситься от него дымом.
– Понравилась, не понравилась… Какое это имеет значение? Она же замужем!
Он пожал плечами. И перевел взгляд на оконный проем. Ариша всегда оставляла раздвинутые шторы на окнах. Мешали ей даже тонкие тюлевые занавески. Она комкала их, сворачивала жгутом, пристраивала где-нибудь на форточке или за трубой отопительной системы. Мать ворчала, но не сердилась на нее за эту странность.
– Ей все равно это самой стирать и гладить. Пусть делает, как хочет, – равнодушно реагировала она на ядовитые замечания соседок.
Сейчас тюлевая занавеска закрывала половину окна справа, и летний солнечный день делился как бы пополам. Слева – все ярко, зелено, опрятно. Справа – тускло, измято, в ядовито-оранжевых подпалинах странного рисунка на шторе. Права Ариша, что сдвигает все в сторону. Что за нужда – красть у самой себя красоту яркого полудня?
– Замужем, да… – мать задумалась, правда, ненадолго. Тряхнула сигаретой, избавляясь от рыхлого пепельного «наконечника». – А не потому ли у тебя лишь один подозреваемый по этому делу, Олежа, что жена этого парня тебе приглянулась, а?
– Ну, мама!!!
Он нервно заерзал на стуле и принялся отодвигать от себя тарелки с недоеденной курицей, картошкой и салатом. Надо было сворачивать разговор, пока дело не зашло слишком далеко. С него на сегодня достаточно одной уступки. Он позвонит Женечке, хотя ему неприятно было думать об этом уже сейчас. Но позволить матери подозревать его в подобной грязи он не может.
Да, Ковригина хороша, ну и что? Но она, может, слишком хороша для него. Он хотя и не делал попыток, но уверенности никакой в том, что она примет его приглашение хотя бы погулять вместе, у него нет. Никакой. К тому же сажать ее мужа, чтобы освободить место рядом с ней, он не станет. Он всегда был человеком справедливым, честным и ответственным. Останется таким и сейчас, хотя этот Ковригин и кажется ему весьма скользким и неприятным типом.
– Что – мама, что – мама? – отозвалась мать беззлобно, повертела в пальцах хрустальную пепельницу, тряхнула сигаретой над ней. – Больше всего я боюсь, что ты наделаешь ошибок в жизни.
– Этого боятся все матери, – примирительно улыбнулся ей Олег.
– Я – больше всех! – возразила она с печальным вздохом. – Ты ведь у меня такой… Такой ранимый, такой уязвимый…
– И в чем же моя уязвимость, ма?
Рыков удивленно заморгал. Он вообще-то считал себя достаточно защищенным. Хорошо зная людей, прекрасно чувствуя их природу, он считал себя защищенным от проявлений низости со стороны некоторых человеческих особей.
– В том, что ты слишком хорошо разбираешься в людях, дорогой, – мать поглядела на дверь, громко позвала: – Ариша! Ариша, милая, подавай-ка чай… Ты слишком хорошо разбираешься в людях, Олежек. Это тебе насколько помогает, настолько же и вредит.
– Почему?
– Потому что ты… ты можешь оказаться обреченным на одиночество, милый, – мать покосилась на него поверх очков, и в ясных ее глазах отчетливо сверкнули слезы печали. – У тебя нет друзей.
– И что?
Он равнодушно подергал плечами. Не было у него необходимости в дружбе с кем-либо. Совсем не было! То ли он не мог дружить с людьми, потому что постоянно бывал занят. И занятость эта служила прочной, верной страховкой от рыбалок, охот, бань и всего прочего. То ли его с трудом терпели. Считали заносчивостью его молчаливую сдержанность, а нежелание напиваться и снимать чужих женщин – физическим недугом. Им неинтересно было с ним. Ему – с ними. Не было у него нужды в друзьях.
– У тебя нет женщины, – мягко напомнила мать. – Это плохо.
– У меня есть главная женщина – это ты. Еще есть Ариша, – та как раз вошла в кухню и, проходя мимо, поцеловала его в макушку с благодарственной улыбкой.
– Мы не вечные, дорогой. Вот Женечка могла бы…
– Мама!!! – взвыл Олег и полез из-за стола, в сердцах швырнув салфетку с коленей на стул. – Ну нельзя ведь всегда об одном и том же, нельзя! Я обещал, я позвоню ей!
– И что скажешь?
– О господи!
Олег метнулся в коридор, быстро нашел свою сумку. Пригладил перед зеркалом редеющие волосы. Снял с вешалки ветровку, перебросил ее через руку. И вошел в кухню с прощальной улыбкой, должной прекратить все их споры о его личной жизни.
– Ну… Мне пора. Спасибо за обед, Ариша, мама, – он по очереди расцеловал обеих женщин в щеки. – Если что, я на телефоне. Звоните.
– А как же чай, Олег Иванович? – Ариша уважительно именовала его по имени и отчеству, как он ни противился этому. – Булочки с мятным джемом, ваши любимые! Как же чай-то, а?
Мятные булочки, которые никто, кроме Аришы, не умел так выпекать, были для Рыкова невероятно соблазнительным угощением. Он с сожалением взглянул на глубокую глиняную миску, которую Ариша привезла с собой в их дом. Из-под белоснежного полотенца высовывались золотистые бока ароматной сдобы.
– Заверни мне с собой, – попросил он.
– Хорошо, – она со вздохом принялась шарить на полках в поисках термопакета, попутно ворча и негодуя: – Зачем к ребенку приставать за столом? Ел же ребенок, и ел бы себе… Зачем приставать? Вот теперь, пока доедет, все изомнет и дух не тот будет. Не тот же дух-то… С противня, оно же лучше.
– Поворчи, поворчи, – хохотнула мать. – Для двоих заворачивай, ворчунья! Про Женечку не забудь.
– Про нее забудешь! – Ариша недовольно поджала губы и нехотя положила в пакет еще пару булочек. – Эта пиявка никогда не отстанет от нашего ребенка. И сам не гам, и чужим не дам… Пиявка! Одно слово – пиявка.
Мать, уловив перемену в настроении сына – а он был чрезвычайно доволен Аришиным ворчанием, – прикрикнула на нее и ладонью по столу припечатала.
– А я что? Я ничего, – Ариша пожала плечами, вложила в руки «деточки» большущий пакет с ароматными мятными булочками. – Я тут прислуга, и все. Кто я? Я так…
– Ладно тебе, завелась, – мать примирительно улыбнулась. – Любим ведь мы тебя, сама знаешь, любим! И всю посуду разбитую тебе прощаем… Кто половину прадедова сервиза переколотил, а? А сервиз тот он из Китая привез, еще до революции. Ему цены не было! А Аришенька его об раковину – шлеп да шлеп! Так и бог с ним, с сервизом! Тарелки – они и есть тарелки… Ты вот лучше, чем ворчать, рассказала бы, как твои бабки на рынке судачили про убийство супругов Иванцовых. Дача их хоть и не на соседней улице, а все же не так от нас далеко. Мало ли! Может, какой маньяк тут орудует, а мы сидим себе и не знаем. Олежке любая информация нужна. Она для него на вес золота! А то ты все ворчишь, ворчишь, а о главном совсем забыла.
– Ерунда это все, – отмахнулась Ариша, покраснела, вспомнив о разбитых фамильных тарелках, взяла тряпку и начала стирать ею со стола капли сметаны. – Им, бабкам, только волю дай, они такого наплетут!
– А что хоть плетут-то? – заинтересовался Олег.
Такие новости «сарафанного радио» он любил. Дыма без огня не бывает. Что-то где-то просачивается рациональное сквозь засоренный всякими ахами и охами «эфир».
– Тут одна тетка постоянно ездит рассадой торговать. Мы сами у нее не раз брали саженцы на рынке. Клубнику, помидорчики… Ох, клубничку-то, клубничку-то не успела я помыть, Олег Иванович! – всполошилась Ариша и бросилась в коридор, где у порога оставила плетеную корзинку с ягодами. Вернулась, бросила клубнику в раковину. – Я щас… Быстро я… Все вымою, чистенькую возьмете.
– Ариша! – прикрикнул на нее Олег. – Прекрати немедленно!
Он не любил, когда она так срывалась и начинала ему «выкать». Не любил, когда она уводила разговор от нужной темы, а такое за ней водилось. Да и спешил он. Женечке же еще надобно позвонить! А позвонит он ей сегодня. Материнскую просьбу нужно выполнить сразу и быстро, чтобы не сидела занозой в душе и не мозолила глаза цифрами нацарапанного шариковой ручкой телефонного номера бывшей супруги.
– Вот я и говорю, – закивала она, виновато улыбаясь, успевая при этом ссыпать вымытую и очищенную от зеленых хвостиков клубнику в пластиковый сотейник. – Рассадой она торгует, за день успевает раза три в город на рынок съездить и вернуться обратно. Вот она и говорит, что в тот день видела девчонку одну. Будто она искала дом Иванцовых.
– Что-о-о?! Какая еще девчонка? Когда искала? Зачем? Она что, адрес спрашивала у тетки твоей? Где, при каких обстоятельствах? Черт знает что такое!
Олег редко выражался при своих женщинах, но тут не выдержал.
Был же, был опрос всех возможных свидетелей, и он ничего не дал! Никто ничего и никого не видел! Всех соседей Иванцовых они прочесали – пусто. По дачному поселку, как по запущенной голове, частым гребешком прошлись. Безрезультативно! Потому и остановил свой выбор Олег в пользу – то есть во вред, конечно же, зятя погибшего. А кого еще ему подозревать? Не тетку же с рассадой? Он и знать про нее не знал, а она-то и есть, оказывается, свидетельница!
– Я ничего подробнее не знаю, – растерянно развела руками Ариша. Сунула ему пакет с ягодами и мятными булочками в руки: – Нате вот, ешьте, Олег Иванович.
– Это все хорошо, спасибо, но… – он виновато улыбнулся матери, с напряженным вниманием наблюдавшей за их разговором. – Но придется тебе, Ариша, со мной до тети этой доехать.
– До какой тети? – вытаращилась на него его дальняя родственница.
– До той, что рассадой торгует. Пусть уж она мне все расскажет. Идет?
В его машине Арише редко кататься приходилось. Олег был не частым гостем у матери. Разве что с рынка с покупками ее забрать, и то, если оказия такая у него выдавалась. Ездить в его большой машине она очень любила, дивилась всегда обилию светящихся на панели управления точек, струе холодного воздуха в жару и теплого – в холод.
– В такой машине и жить можно! – восхищенно щелкала она языком и стыдливо поджимала ноги в пыльных туфлях под сиденье.
Перспективе проехаться с «мальчиком» в его большой машине она очень обрадовалась. И даже то, что мадам Рыкова недовольно поджала губы и забрюзжала что-то насчет немытой посуды и нечищеного казана, не могло испортить Арише настроения. Это ведь через весь их дачный поселок проехаться нужно, потом добраться до соседнего. Сколько народу ее увидит! Надо бы переодеться.
Но Олег переодеваться ей запретил, сославшись на свою занятость. Втолкнул ее в машину и в два счета домчал до садового домика, где проживала торговка рассадой. К огорчению Ариши, та оказалась дома, все ее надежды на то, что придется им колесить по поселку в ее поисках, иссякли. Но она хоть перед торговкой порисовалась – не зря ехала! Встала за спиной Олега, как ассистент. Брови свела, губы сжала, глаза сделала строгие-строгие, запрещающие врать и изворачиваться. Да та и не врала. Тетка тоже обрадовалась возможности поболтать, выложила все, и даже сверх того.
– Непутевая девка, – поделилась с ними пожилая женщина своими соображениями и, на манер Аришы, поджала губы. – Сразу видно было – непутевая!
– Почему? – Олег убрал в сумку блокнот с записями. – Почему вы так думаете?
– Во-первых, невежливая. Я к ней со всей душой, а она морду воротит! К кому, говорю, намылилась-то? А она не отвечает… Все равно потом заплутала, все равно пришлось ее отправлять в нужном направлении, а то бы она до вечера в наших кустах скиталась.
– А во-вторых?
Олег нетерпеливо переминался с ноги на ногу, слушать бестолковые рассуждения ему уж точно было недосуг. Главное он уловил, даму к себе в кабинет для официального протокола пригласил. Все, на этом можно было считать разговор законченным на сегодня. Но та удила закусила, попробуй-ка, повернись к ней спиной!