Видга поднял голову:
– Прежде собери своих блох, Поросёнок… И думай дважды, трэль, прежде чем заговаривать с викингом!
Мальчишки, болтавшие между собой, восхищенно замолкли. Вот что значит сын Халльгрима, и пусть говорят что угодно о его матери, не выкупленной за мунд!
Грис с бревна ядовито заметил:
– Я смотрю, у тебя расцарапана рука. Тебе надо бы идти с женщинами – на кнарре!
– Если тебе, Поросёнок, не терпится поговорить с одноруким, – ответил Видга, – так ты поди поищи Торгейра Левшу. Он одной своей рукой скажет тебе больше, чем ты ему двумя!
И отвернулся. Но Грис заорал на него:
– Тогда пускай сюда идёт твой недомерок, если только он не такой же трус, как ты сам!
Тут Скегги отчаянно закусил губы и шагнул вперёд, к воде, туда, где усмехался, раскачивая мешок в сильной руке, Грис… Скегги уже явственно ощущал под собой скользкое, холодное бревно, видел совсем рядом ненавистного Гриса и чувствовал в руке непомерную тяжесть мешка. Грис, конечно, легко отобьёт его удар, если он, Скегги, успеет этот удар нанести…
Видга остановил маленького скальда, взяв его за плечо:
– Твой отец никогда не стал бы связываться с рабом! Потому что это всего лишь трэль, хоть ему и подарили свободу. Он поступает так, как поступают только рабы! А тебя, Грис, я уже накормил однажды песком. Я думал, хватит с тебя, но теперь вижу, что ошибся.
У Гриса выступили на лице красные пятна.
– Иди сюда, я поучу тебя сражаться!
Видга молча ступил в воду и взобрался на козлы. Наклонился взять мешок… и Грис ударил его. Без предупреждения – нарушив все обычаи игры на бревне! Мальчишки на берегу возмущенно закричали. Но тут уж, кричи не кричи, бой начался.
Удар пришёлся Видге в висок, на какой-то миг он ослеп и оглох… Но не зря Халльгрим хёвдинг учил его ходить по вёслам драккара с той стороны борта в то время, когда люди гребли! Грис продолжал бить его тяжёлым мешком, целясь по-прежнему в голову и по левой руке, так, что на рукаве выступила кровь. Однако Видга не падал. А когда в голове перестали звенеть железные чаши – ударил сам. Обеими руками занёс свой мешок и обрушил его Грису на темя. И тот, жестоко прикусив язык, схватился рукой за лицо.
Мокрый песок, завязанный в грубую тряпку, снес Грису кожу на подбородке, и он не успел заметить, откуда был нанесён удар…
– Вот так, – сказал Видга. – Бывает по-всякому, но теперь бить буду я.
Немного погодя Грису показалось, будто сын хёвдинга находился одновременно и прямо против него, и сбоку, и даже позади… Его привела в себя ледяная вода. Видга сидел верхом на бревне, свесив вниз руку с мешком. У него текла из носу кровь, и он вытирал её ладонью. На щеках оставались липкие полосы. Он сказал Грису:
– Даже твой хозяин не предпочитал бить тех, кто послабее… Рунольв был волком, а ты свинья. Пошёл!
11
Следующий день выдался неприветливым и хмурым. Эти места всегда славились непостоянной погодой, а какая же весна без дождей? За ночь ветер нагнал облака, и они медленно, словно нагруженные корабли, плыли на восток – в сторону Гардарики…
Людям предстояло вскоре двинуться следом за ними. Но лёд всё ещё шёл, и они продолжали жить на своём острове, а чтобы жить, надо охотиться. Поэтому незадолго до рассвета несколько молодых воинов, в том числе трое Олавссонов, с луками и копьями отправились в лес.
И почти сразу же вернулись.
Бьёрн Олавссон, ощерившись, нёс на руках своего младшего брата. Шея Гуннара была обмотана окровавленной тряпкой. Он стонал, не открывая глаз. Сигурд шёл сзади и волок неведомое оружие: маленький, но очень тугой лук, посаженный на деревянное ложе.
Халльгрим спросил их:
– Что у вас случилось?
Бьёрн осторожно уложил брата на разостланное одеяло: – А сам что, не видишь? Эта штука в него выстрелила, когда он задел за верёвку. А людей мы там не нашли.
Уж если бы нашли, Бьёрн наверняка срубил бы им головы. Сигурд пнул ногой искорёженный самострел.
Олав склонился над сыном, называя его по имени. Гуннар не отозвался. Седая борода Можжевельника задрожала:
– Я делаюсь стар… Скорей бы уже Один призвал меня к себе! Лучше бы я встречал вас в Вальхалле… а не провожал туда одного за другим.
Бьёрн крепко взял его за локоть, отвёл прочь.
– Гудрёду, как мне думается, ещё долго придётся скучать там без нас. Ничего с Гуннаром не будет!
Халльгрим между тем расспрашивал Сигурда.
– Мы и раньше там ходили, – растерянно говорил меньшой Олавссон. – И там никогда не стреляло. Может быть, это финны охотились?
Халльгрим заставил его припомнить, как именно была растянута верёвка, за которую злополучный Гуннар зацепился ногой. Где стоял самострел… А после сказал:
– Не на зверя охотились те финны. И пусть распадётся мой щит, если не придётся нам ещё познакомиться с теми охотниками поближе!
Чужой лес глухо шумел над их головами. О чём шумел? О том, что они были всего лишь горсточкой людей на огромной и неприветливой земле… И низкое небо равнодушно плыло над ними. И родным здесь было только море.
Да и оно должно было не сегодня-завтра остаться за спиной. И может быть – навсегда!
Не таких, как они, принимала в себя Гардарики. Принимала без всплеска, без следа, без вести домой…
Когда приблизился вечер, Халльгрим приказал выставить двойное число сторожей. И он не ошибся.
Среди ночи около кнарра поднялась молчаливая и яростная возня. Затем послышались крики: кричал Бьёрн. Воины, умевшие мгновенно сбрасывать сон, кинулись на помощь. Выдёргивали из ножен оружие, хватали головни из костров.
Возле кнарра на земле лежал человек. Рослый светлоголовый парень в диковинной одежде. Бьёрн Олавссон сидел на нём верхом, стискивая коленями бешено извивавшееся тело, и длинной верёвкой вязал пленнику руки. Поодаль валялись пучки сухой соломы, а в соломе – стальное кресало и кремень.
– А ну, подними-ка его, – сказал Бьёрну Халльгрим.
Сын кормщика неторопливо слез со спины парня, взял его за шиворот и сильным рывком заставил встать. Тот, не долго думая, лягнул его ногой. Бьёрн молча сгрёб пленника за волосы и кольнул в рёбра концом ножа… Парень вздрогнул и остался стоять неподвижно.
– Ты кто такой? – спросил его Халльгрим.
Северной речи пленник не понял, но догадаться, о чём спрашивали, было нетрудно. Он поднял голову и гордо ответил:
– Ингрикот!
Халльгрим указал ему на солому:
– Твоё?
Парень что-то ответил на своём языке.
– От него зверем пахнет, – сказал Сигурд. – Лосем. Может, он оборотень?
Халльгрим поискал глазами Можжевельника. Но Олав, встретив его взгляд, только пожал плечами. Семь раз он бывал в здешних местах и неплохо знал реку. Но не имел никаких дел с племенем ингрикот и тем более не знал языка.
– Я подвесил бы его вверх ногами, – сказал Бьёрн. – Над костром. А если брату сделается хуже…
– Помолчи, Бьёрн, – перебил Халльгрим. – Спросят тебя, тогда и посоветуешь. Давайте-ка его к свету… И пусть позовут сюда раба, которого Ас-стейнн-ки купила в Бирке!
Пленника поставили так, чтобы его освещало пламя. Он молчал и больше не пытался сопротивляться, но светлые глаза люто горели из-под бровей. И уже не казалось удивительным, что он обманул бдительную стражу и почти добрался до корабля! Это был его родной лес, а сам он родился финном и, стало быть, колдуном. Все финны колдуны. С него станется вмиг обрасти перьями и птицей взмыть в небо! Это хорошо, что Бьёрн успел связать ему руки. Со связанными руками колдовать нельзя, кто же этого не знает.
Двое Олавссонов принесли на одеяле раненого брата. Подошёл Улеб и с ним сама Звениславка.
– Ас-стейнн-ки, – обратился к ней Халльгрим. Он сидел против пленника, на одном из катков, подпиравших киль чёрного корабля. – Ты говорила, твой невольник родом из Альдейгьюборга, значит, знает этот народ. Пусть он спросит этого человека, кто такой и зачем пришёл. Он называет себя ингром!
Улеб по-урмански понимал лучше не надо: всё-таки в Ладоге родился, а туда, как в Бирку, кто только не приезжал. Ишь, князь-то заморский – погнушался обратиться к холопу, с госпожой заговорил! А давно ли именитые люди звали его по имени-отчеству, а кто победней, те вовсе в пояс кланялись стеклу кузнецу, в славной Ладоге всем известному!
– Улебушко Тужирич, – обернулась к нему Звениславка. – Слышишь, Виглавич поговорить тебя просит…
Улеб только вздохнул. Урманину проклятому ответил бы как подобало, ей отказать не мог. Милый голос враз загладил обиду – эх, и счастлив же будешь, Чурила Мстиславич, кременецкий князь! Чем мог, помог бы бедолаге ижорцу… А что?
Он хмуро спросил, обращаясь к Халльгриму:
– Говорить-то что?
Халльгрим впервые посмотрел на него внимательно:
– Ты, трэль, знаешь ли этот народ?
Улеб ответил тяжело и с ненавистью:
– Знаю! Живут они здесь, на Неве, а пришли, говорят, откуда-то с севера. Мы ижорой их зовём…
Халльгрим положил ногу на ногу.
– Переведи-ка ему… Я хочу знать, кто он и что ему здесь понадобилось!
Улеб повернулся к пленнику – но тот неожиданно обратился к нему первым.
– С ними плывёшь? – недобро щурясь, спросил он Улеба на ломаном языке. – Прилип к сапогам, грязь болотная?
– Не тебе меня лаять! – по-корельски осадил его Улеб. – Не на того гавкаешь, щеня! Я, может, добра тебе, дурню, хочу. А кроме меня да хозяйки моей некому тебя тут жалеть! Князь вот спрашивает, кто ты такой есть.
Ижор посмотрел на него так, словно это не он, а Улеб стоял со скрученными руками.
– Мои воины привяжут тебя и твоего князя к одному большому камню и подарят речному хозяину. А хозяйку твою…
– Что он там говорит? – спросил Халльгрим. – Переведи!
– Ругается, – ответил Улеб. – Обещает в реку побросать!
Тут пленник заговорил снова, и Улеб добавил:
– Ещё просит, чтобы развязали. Так ни слова больше не молвит…
Хельги Виглафссон стоял рядом с братом и молчал, не участвуя в допросе. Он прибежал голый до пояса – длинный шрам, оставленный секирой Рунольва, белел на груди.
– Пускай развяжут, – сказал он, выслушав ижора. – Никуда не денется.
Бьёрн и Сигурд не двинулись с места, возиться с верёвками пришлось Улебу. Узлы были затянуты от души – еле совладал. Ижор двинул посиневшими запястьями и не сдержал сиплого вздоха.
– Теперь пусть говорит, – велел Халльгрим. – Пусть скажет, почему он решил сжечь корабль! Я не трогал ни его самого, ни его род!
Ижор выслушал. Стиснул кулаки, шагнул вперёд и заговорил. Каждое слово летело – как плевок!
– А ты что молчишь? – с внезапным подозрением спросил Халльгрим Улеба. – Переводи, я сказал! Всё, как есть!
Трудновато было его обмануть. Улеб скрепя сердце перевел:
– Он говорит, что ненавидит и тебя, и всё ваше племя. Что вешал бы вас, пока хватило бы деревьев в лесу. Потому что на ваших кораблях всегда приплывает беда, и надо бить вас сразу, не дожидаясь, пока нападёте!
Хельги смерил пленника глазами:
– А он молодец, этот финн… И мало верится мне, что он окажется простым рыбаком. А ну, спроси его!
Улеб спросил. Ижор ответил, и сыновья Ворона разобрали слово, показавшееся им знакомым: кунингас.
– Он говорит, – перевел ладожанин, – что его отец был старейшиной рода, а дед вовсе первым, кто здесь поселится… Но пять дней назад с моря нагрянули корабли, такие же, как ваши. И его отец и четверо братьев погибли в бою, прежде чем их удалось прогнать.
Халльгрим ударил себя кулаком по колену:
– Так я и знал, что кто-то похозяйничал здесь до нас! Однако это храбрый народ: трусы спрятались бы в лесах… Переведи!
Пока Улеб переводил, к Халльгриму наклонился Торгейр.
– Хёвдинг, – проговорил он, волнуясь. – Разреши мне расспросить этого человека о людях, приходивших с моря.
– Спрашивай, – кивнул Виглафссон. Но только Торгейр собрался спросить, какие паруса были на тех кораблях, как Улеб вдруг обратился к вождю:
– Слышишь, князь… Ижор-то говорит, что был трижды глуп. Первый раз, когда ставил в лесу самострел. Второй раз – когда полез сюда и попался. И третий раз, когда выболтал про обиду своего племени, вместо того чтобы взять вас врасплох. Но теперь он привяжет свой язык ниткой к уху!
Хельги, усмехаясь, тронулся с места и обошёл пленника кругом.
– А зря… – протянул он. – Я так поговорил бы ещё. Я узнал бы, сколько у них войска. И как вооружены… и когда нападут… и много ли лодок…
Ижор стоял по-прежнему неподвижно и смотрел мимо Хельги – в темноту. Но на висках и над верхней губой выступили капельки пота.
– Не надо, – махнул рукой Халльгрим хёвдинг. – Навряд ли ты от него чего-нибудь добьёшься, а догадаться можно и так. Надо нам сесть на корабли и отплыть. Пока у нас есть корабли, я их не боюсь.
– А я и без кораблей! – буркнул Хельги сердито. Ему было больше всего обидно за Торгейра. – Бояться финнов! Ты переменился, брат! Может быть, ещё и заплатим ему виру, чтобы не держал зла?
– Хотел бы я расстаться с ним миром, – сказал Халльгрим. – Однако вижу, что этому не бывать! Но незачем и причинять ему больше, чем он причинил нам, потому что плохо всё начинать с крови.
– Проткнуть ему шею, как Гуннару, – посоветовал Бьёрн. – А потом обложить всей этой соломой и зажечь!
Халльгрим пропустил это мимо ушей.
– Переведи ему, трэль, что я решил его…
– Повесить, – сказал Хельги.
Халльгрим вскинул было глаза… но передумал и кивнул…
– Переводи.
Улеб перевел. Звениславка в ужасе схватила за руку.
Ижор не дрогнул, только презрительно скривился. – Того не испугает петля, кто заранее знает, на что идёт. И за что!
Халльгрим выждал немного и сказал:
– Переводи… Будет ли он ещё нападать на нас, если я его отпущу?
Ижор выслушал и отвернулся, плюнув в огонь. Бьёрн Олавссон задохнулся от ярости:
– Ты-то, может, и подаришь ему жизнь, Халльгрим хёвдинг, но от нас с братом он навряд ли уйдёт просто так!
Хёвдинг засмеялся:
– Отпустить его я отпущу, но разрешаю вам с Сигурдом прежде его выпороть… Только чтобы ушёл на своих ногах!
Братья одновременно шагнули к пленнику, нетерпеливо расстёгивая кожаные пояса. Тут уж переводить не понадобилось! Ижор отскочил прочь, затравленно метнул глазами по сторонам… и вдруг, вложив в рот два пальца, оглушительно свистнул!
Невольно все вздрогнули, хватаясь за оружие. Казалось, тёмная стена леса должна была вот-вот расступиться перед завывающей, размахивающей копьями толпой! Но вместо этого невдалеке прошуршали кусты и в круге света появился взнузданный и оседланный… лось.
Это был огромный бык с могучей шеей и лоснящейся шерстью. Всё произошло в мгновение ока: воины шарахнулись в стороны, спасаясь из-под острых копыт, лось в два скачка покрыл расстояние, отделявшее его от хозяина… ижор кошачьим прыжком взлетел в седло, торжествующе заорал что-то на своём языке – и сгинул!
Всё-таки верно говорят, что колдовской это народ. Люди молча смотрели друг на друга, не зная, что и сказать. Ни у кого и мысли не шевельнулось о погоне…
Потом послышался смех.
Хельги, которого лось зацепил плечом и сшиб, лежал на земле – и стонал от смеха, подперев голову руками.
– Ну, финн, – еле выговорил он наконец. – Нет, Бьёрн, не дал бы я тебе пороть такого удальца, хоть ты и мой кормщик и Гуннар – твой брат!
12
Под утро лёд на реке начал исчезать, и халейги стали спускать корабли.
– Однорукий-то всё по отцу плачет, – сказал Улеб Звениславке, неся её нехитрые пожитки на кнарр. – Жаль мне его, он малый незлой… Пропал, что ли, старик?
Звениславка ответила:
– Он, как Виглавичи, из дому ушёл. Уплыл неведомо куда.
– Ну, здесь-то старика не было, – усмехнулся Улеб. – Тех, ижор сказывал, девка в бой водила. Рыжая такая, а уж дралась…
– Батюшки! – ахнула Звениславка. – Да что же ты молчал!
Она за руку притащила его на чёрный корабль. Халльгрим выслушал обоих. Потом сказал:
– Так…
И ничего не добавил.
Кормщики не решались вступить в спор с рекой в темноте. Ждали рассвета…
Корабли лежали у берега, и люди держали в руках вёсла, выпущенные за борт. А на берегу стояли вооружённые сторожа. Готовились отбиваться – но пока всё было тихо.
– Когда отплывём, пойдёшь первым, – сказал Халльгрим брату. – За тобой Эрлинг, последним я.
Хельги спросил:
– А если нападут?
– Если нападут, – проворчал Халльгрим хёвдинг, – уж я позабочусь, чтобы они не скоро забыли этот денек.
Олав часто подходил к воде и пристально смотрел в серую дымку, выискивая вдали ему одному ведомые приметы. Потом собрал возле себя сыновей и долго объяснял им что-то, указывая рукой. Сыновья слушали, изредка кивая. Олав чертил на песке ножнами своего меча… Нахохленные сосны угрюмо поглядывали на них с высоты. Звериные головы на носах кораблей скалились в ответ.
Наконец Олав подошёл к вождю:
– Пора трогаться, хёвдинг.
Могучее течение неудержимо влекло в море огромные массы воды… Викинги никогда ещё не видали подобной реки, даже самые бывалые, кто видел и Валланд, и Страну саксов. Там, где Нюйя-Нева делилась на рукава – а каждый рукав в отдельности был целой рекой, – главное русло достигало чудовищной ширины. А течение было так сильно, что корабли почти останавливались. Эта река не породила водопадов, тех, что дробят скалы, бросаясь с отчаянной высоты. Здесь обитала суровая и спокойная мощь, которой нет нужды заявлять о себе брызгами и рёвом… Нюйя точно держала все три корабля на необъятной ладони с растопыренными пальцами проток. И раздумывала: пропустить их дальше – или повернуть вспять и шутя вынести в море…
Возле берегов течение было потише, но там, на берегах, враждебно стоял лес. Сосны были – поставь торчком длинный драккар, а на него ещё кнарр, и только тогда, если повезёт, дотянешься до вершины. И какие глаза смотрели из этого леса на реку и шедшие по ней корабли, знал только сам лес.