Улеб отозвался:
– А это смотря сколько запросите.
– Запросим недорого, – наклонился в седле ватажник. – Масло если везёте, так масла, сукно – так сукна, а если серебро есть, так и от него не откажемся… На три ваши марки товару с лодьи. Да прокорм, пока тащить будем.
Улеб принялся переводить. А всадник, как видно решив, что на корабле советовались – дать ли, добавил равнодушно:
– А дорого, волоките сами.
Халльгриму названная цена и впрямь показалась слишком высокой:
– Скажи ему, что я заплачу не больше двух. И то если всё будет хорошо!
– Не надо бы, господине, – посоветовал Улеб. – Отступится, из лесу не выберетесь…
– А ты молчи, немытый, – оборвал его викинг. – Я тебя не спрашивал! Ты, трэль, всё моё добро отдал бы земляку!
– Ну и торгуйся с ним сам! – озлившись, заорал в ответ Улеб. – А я не гудок тебе гудеть что пожелаешь!..
Бородатый артельщик наблюдал за ними с насмешливым безразличием. Весенние гости только начинали переправляться через его волок – достанет и мяса, и дорогих тканей, и звонких монет…
У Халльгрима же разговор с дерзкими рабами обычно был краток. И лежать бы Улебу Тужиричу с полным ртом выбитых зубов – спасло мгновение. Ибо Звениславка вдруг вскочила на ноги, подбежала к самому борту да и крикнула что было мочи:
– Дяденька Любочад!
Всадник так и подпрыгнул в седле! Ошеломленно присмотрелся к ней, потом неуверенно позвал:
– Звениславка, да никак ты?
– Я, я! – откликнулась она. – Я, дяденька!
Вконец сбитый с толку, дядька Любочад не придумал ничего лучше, чем спросить:
– А у них-то что делаешь, пропажа?
Звениславка ответила с радостными слезами:
– Домой еду…
Халльгрим опустил приготовленный для расправы кулак. Он почти не смыслил по-словенски, но всё было понятно и так. Ас-стейнн-ки встретила друга, и теперь не имело значения, сколько придётся выложить этому гардцу в набрякшем от дождя плаще. Теперь можно было не бояться, как бы добровольные помощники не бросили корабли посреди дремучего леса или, чего доброго, не решились вместо помощи на разбой.
Любочад между тем вложил пальцы в рот, свистнул – отколь ни возьмись, стремя в стремя с ним выросло двое парней на таких же, как у него, выносливых широкогрудых конях. Он им что-то сказал. Парни согласно кивнули лохматыми головами, потом повернули коней и скрылись. Любочад остался сопровождать корабли.
Улеб посматривал на всё ещё сомкнутый кулак Виглафссона и потихоньку прикидывал, до какого ряда лодейных скамей этот кулак едва его не донёс. И благодарно поминал про себя Сварога, покровителя мастеровых людей…
19
Жестоко обидели востродонную морскую птицу.
Сняли, скомкали широкое полосатое крыло, опустили мачту. Свернули зубастому дракону длинную беззащитную шею… А после и выпотрошили: всё, что с самого Торсфиорда сберегалось в трюме от жадных вражеских рук, всё это теперь вытащили наружу, навьючили на терпеливые конские спины.
И вот артельщик Любочад привстал в стременах:
– Волос-богач да соблюдёт… а ну навались!
Ноги и копыта разом упёрлись в землю – люди и кони разом натянули верёвки. Заскрипели дубовые катки… чёрный корабль медленно выполз на берег, покидая негостеприимную рыжую Вытегру. И двинулся вперёд, по просеке, под дождём.
За ним, помедлив на подъёме, выбрался пёстрый корабль Хельги Виглафссона. И последним – изуродованный перестройками красный драккар, отнятый у конунговых людей…
Медленно вращались тяжёлые катки. Мокрая трава путалась в ногах. Ползла из-под сапог скользкая земля. Просека карабкалась на каменистые холмы, потом начинала спускаться, и люди подпирали плечами беспомощно кренившиеся корабли, уговаривая их не бояться непривычной дороги.
Мореходы и артельщики трудились бок о бок. Кто не знал языка, помогал себе жестами. Общая работа сближает: словене, халейги, корелы понимали друг друга как давние друзья.
Женщины шли рядом с кораблями. Вели за руки детей. Не отпускали их от себя ни на шаг. Раненых везли вместе с поклажей – на лошадях.
И где-то там, далеко за спиной, по мутной Вытегре, распушив набрякшие перья, кружился-плыл вниз по течению принесённый в жертву петух…
Из всех взятых в бою один Бёдвар сумел впрячься в общую работу. Широкой грудью налегал он на канат, и толстая жила на лбу вздрагивала от натуги. Единственный глаз угрюмо светил из-под повязки… А впереди Бёдвара шёл сам Халльгрим вождь. Вот уж кого не обошли милостью боги, дарующие силу! Лямка за плечами сына Ворона готова была загудеть струной, смоченная дождём одежда курилась на холодном ветру.
А рядом с Бёдваром, опираясь на самодельный костыль, упрямо ковылял Эйнар. Он еле тащил непослушные ноги. Ему бы ехать на лошади, но какое там – шёл Бёдвар, следовало идти и ему.
– Эй, Утопленник! – обернулся к нему Халльгрим. – Поди-ка сюда!
Эйнар нахмурился – не много радости было ему, знавшему Рунольва, спешить на зов Виглафссона! Однако суковатая палка расторопнее зашуршала травой, потому что старые времена миновали.
Когда они поравнялись, Халльгрим сказал ему:
– Почему идёшь? Ещё растянешься посреди дороги.
Эйнар сердито ответил:
– Твоя правда! Однако не лучше мне было в тот день, когда твой брат бросил меня в море!
Халльгрим поправил на себе лямку:
– Я давно хотел узнать, как ты спасся тогда. Расскажи!
Эйнар пожал плечами:
– У нас как раз перед тем оторвало от кормы лодку… Мне повезло, я вычерпал из неё воду и принялся грести…
Халльгрим сказал ему:
– Надо думать, тогда-то ты понял, сладко ли мне было у вас на форштевне. Я слышал, в тот день к вечеру пошёл снег. Как же ты поймал свою лодку?
– Жить хотел, – ответил Эйнар. – Вот и поймал…
Звениславку вёз на своём коне сам дядька Любочад.
– А ведь и искал же тебя твой Мстиславич! – говорил он ей, тихонько покачиваясь в седле. – На что уж тут у нас глухомань, так и сюда добрался. С Олегом, воеводой белозерским, приходил. Убивался по тебе. И на что ты ему, конопатая, сдалась? Я-то, старый пень, всё на Радима ему наговаривал. А тебя, значит, купцы? И в мешок?
Она отвечала с улыбкой – теперь-то можно было улыбнуться:
– И в мешок. Немцам в Ладоге продали. А те к себе повезли, да сами не доехали.
Любочад смотрел на неуклюже переваливавшиеся лодьи.
– Хороши кораблики… Вот только плавали долго, отяжелели. У нас тут давеча вагиры свою снекку тащили, так она куда легче шла, а ведь не меньше будет! Тоже в Белоозеро побежали. К Олегу!
Облака сочились мелким дождём, ветер свистел и стонал, размахивая ветвями деревьев. Голоса людей терялись в тяжком скрипе катков. Викинги недоверчиво косились на лес… Никого не боявшиеся в море, здесь они чувствовали себя голыми. Нетерпеливо смотрели вперёд: скоро ли вода? Даже вовсе чужая. Даже такая, по которой не доберёшься до дома. Спустить с берега драккары – и пускай лезут, кому охота…
– Что через Ладогу-то не пошли? – потихоньку смеялся Любочад. – Рюрика забоялись? Ну, ну… Рюрик, он и есть Рюрик, одно слово, сокол яростный. У нас тут раньше как лето, так спасу не было от свеев да датчан. Теперь тихо!
– За что ж не любят его? – спросила Звениславка. – Сама слыхала, бежью люди бегут…
– А за что любить? – удивился артельщик. – Всего ничего в Ладоге живёт, а насолил всем. Он же у себя за морем с дружиной разговаривать привык. Дружине что – куда он скажет, туда и гребёт! А тут вече… Позвали свеев гонять, в Ладоге посадили, а он, того и гляди, весь Верх к рукам скоро приберёт…
Корабли ползли дальше, неторопливо ступал привычный конь, и Любочад наказывал:
– Домой приедешь, батьку за меня поцелуй. Привет ему и Мстиславу-князю от старого Любочада. А Вышате Добрыничу скажи, пускай с лодьями поторопится. Любочад, скажи, спрашивал, что-то припозднился он в нынешнем году.
Викингам волок казался бесконечным. Но всё на свете рано или поздно минует – и хорошее, и плохое… Одолели и волок!
Мореходы расплатились с Любочадом по сговору: отвесили шесть марок серебра. А на прощание устроили пир.
Корабли уже покачивались на воде – эта новая река тоже носила очень трудное имя – Ковжа, – и сундуки с мешками лежали под палубами на своих привычных местах. Садись на скамьи да и отчаливай!
Веселье происходило на берегу. Еду и пиво выставили халейги; Хельги Виглафссон недовольно ворчал – ему казалось, что брат поступал расточительно. Однако Халльгрим не видел нужды скупиться. Миновали волок, а этот волок от самого дома сильно его смущал…
– Может статься, – сказал он Хельги, – что мы ещё вспомним добром этот пир и эту еду. Да и город на озере Весь уже недалеко. Навряд ли Ольгейр ярл запретит нам торговать…
Хельги внезапно рассвирепел:
– Ольгейр ярл! На север его и в горы, этого Ольгейра ярла! С каких это пор мы спрашиваем позволения взять еду, которая нам нужна? Да ещё у вендского ярла!
Халльгрим на него прикрикнул:
– С тех самых пор, как сами превратились в бродяг! И идём просить крова в чужой стране! И ты успокойся, Хельги Виглафссон! Не понимаешь сам, так слушайся и не перечь мне, я этого не люблю. Твой черёд распоряжаться настанет после того, как меня убьют!
Хельги не нашёл слов для достойного ответа. Только плюнул и ушёл к своему кораблю…
Сигурд Олавссон ещё с Невы носил в себе лютую злобу против ижор. Раненый Гуннар уже пытался ходить, да и отплатили за него давно и с лихвой. Но мстил не Сигурд, и оттого зрел в душе ядовитый нарыв. И вот теперь, влив в себя рог, Сигурд стал примечать между артельщиками сероглазого, беленького корела, чей выговор показался ему знакомым. С этим белобрысым они весь волок шли плечо в плечо – однако Сигурд без долгих раздумий бросил рог наземь и пошёл к его костру.
Тот что-то рассказывал сидевшим вокруг, размахивая руками и задорно мешая русские, корельские, северные слова… Артельщики и мореходы навряд ли хорошо его понимали, но хохотали от души. Сигурд подошёл к корелу сзади и взял его за шиворот, так, что затрещала праздничная вышитая рубашка. Хохот стих, корел изумлённо обернулся. Сигурд обозвал его ингром и колдуном, а после спросил, о чём тот так весело рассказывал – может быть, о том, как Халльгрим хёвдинг топил их в Неве?
Оскорблённый корел назвался людиком и пообещал разбить Сигурду нос, если тот впредь ещё раз спутает его невесть с кем:
– Однако, я вижу, ингрикот повыдёргивали вам перья! А если бы ты не был трусом и сунулся к нам, ты точно запомнил бы, как нас называют!
Выслушав это, Сигурд кивнул и с наслаждением замахнулся… но его рука повисла в воздухе. На запястье сомкнулись железные клещи.
– Пойдём-ка со мной, Олавссон, – сказал ему Хельги. Сигурд ушёл за ним в темноту молча, не сопротивляясь. И такой хохот грянул за его спиной – куда там смешным выдумкам корела!
Больше его в эту ночь на пиру не видали. А когда перед рассветом костры погасили и люди начали расходиться, Сигурда обнаружили крепко спящим на палубе красного корабля. Он спал нагишом, завёрнутый в чужое одеяло. Вокруг валялась его одежда, мокрая до последней нитки. Было очень похоже, будто кто-то усердной и решительной рукой охлаждал его пыл.
Пора было трогаться в путь, и Сигурда безжалостно разбудили. Когда он вылез из-под одеяла, Гуннар протянул ему нож – красивый нож в бурых кожаных ножнах.
– Это тебе от того финна в подарок… Он сказал, ты неплохо работал на волоке и понравился ему, но хорошего ножа он при тебе не заметил. Так вот он решил отдать тебе свой.
Первым желанием Сигурда было вышвырнуть непрошеный подарок за борт, под правый берег, в омут поглубже. Но потом он передумал. Разыскал свой ремень и привесил к нему ножны. И принялся одеваться…
20
Озеро Весь лежало в лесах, словно круглый щит давно поверженного великана… По берегам его раньше селилась только беловолосая, белоглазая весь, основавшая своё селение Белоозеро у истока реки Шехсны. Потом с юга и запада придвинулись словене, и по озеру туда и назад засновали раскрашенные корабли. И стала привычная жизнь белозерцев меняться, да быстро! А когда, призванные из-за моря, пришли и сели в Ладоге корабельщики-вагиры, повернула вовсе круто. Князь Рюрик пожелал навек запереть разбойникам дорогу на юг. Прислал на озеро отряд…
Вагиры обосновались на северном берегу, там, где впадала в озеро Ковжа. Срубили себе городок. И весь, не знавшая, куда деваться от набегов, перевела дух.
И понесла дань воеводе Олегу! Ольгейру ярлу, как называли его халейги.
Олег пересылал в Ладогу бобровые и собольи меха. И тот, кто являлся на озеро грабить, напарывался на его меч.
Артельщик Любочад не скрыл от Виглафссона, что несколькими днями раньше через его волок прошла варяжская снекка. Не скрыл и того, куда поспешала: на озеро Весь. Не сказал лишь одного – зачем… А ведь знал старый: летели на той снекке онежские озёрные сторожа. Летели предупредить!
Оттого-то и запросил он с халейгов такую высокую плату: пусть-ка поторгуются. Оттого так неспешно шагали волоком те же люди, что накануне едва не бегом мчали варяжский корабль… Оттого и пир прощальный дольше обычного собирали. Дружба дружбой, и Звениславка Звениславкой. А и Любочад дело своё помнил.
Вот только седой кормщик с чёрного корабля всё почесывал в бороде… но так ничего и не сказал.
А мореходы без большой помехи спустились по быстрой реке, и в ночь перед выходом в озеро Олав подошёл к Халльгриму Виглафссону:
– Навряд ли я совру, сынок, если скажу, что завтра нас там встретят…
Халльгрим с досадой стукнул в борт кулаком:
– Я не видел на берегах ни души!
– Я тоже, – ответил Можжевельник спокойно. – Но сегодня днём откуда-то из лесу поднялся дым. И сразу же прекратился. И потом опять – немного подальше. И я не могу понять, куда делась та снекка, которую видел Торгейр. И тебе не показалось, что мы могли пройти волок быстрее, чем это нам удалось?
Как обычно, он был прав. Халльгрим потянул себя за усы:
– Мне-то показалось, что мы встретили друга!
Олав покачал головой:
– Все живущие здесь – люди Ольгейра ярла. А ему приказывает Хрёрек конунг из Альдейгьюборга.
Сын Ворона ответил устало:
– А конунг уродился вендом и больше всего любит видеть наши головы срубленными. Что же нам теперь делать, Олав Сигватссон? Не первый день мы на кораблях и повидали немало. Поглядим и на Ольгейра ярла…
Настало утро, и жемчужно-серое озеро приняло в себя корабли. Ветра не было; лохматые тучи приподнялись, и небо стало похоже на беспредельную серую крышу. Тускло блестела маслянисто-жёлтая гладь. Неспокойная дрёма висела над озером! В такой дрёме человека преследуют давно позабытые враги, и он мечется, сбрасывая одеяло. А потом просыпается опустошённым и хмурым…
Вода почти без всплеска расступалась перед форштевнями. Ленивые волны медленно расходились позади.
Чёрный корабль шёл первым, красный и расписной бок о бок следовали за ним. В отдалении небо смыкалось с водой, и нельзя было провести между ними черту. Озеро казалось безжизненным, рыба и та спала в глубине, птицы прятались на берегу. Одинокая чайка молчаливым видением скользнула над головами и унеслась, растворилась в серой тишине. Люди проводили её глазами. И заметили там, где она скрылась, четыре неподвижные точки.
Олав Можжевельник сказал Халльгриму вождю:
– Похоже, ты и впрямь скоро посмотришь на Ольгейра ярла…
Халльгрим вместо ответа приказал всем оставить вёсла и вооружиться. Воины быстро разобрали мечи, принялись натягивать друг на друга чешуйчатые кожаные рубашки… На громкие возгласы никого что-то не тянуло. Люди всматривались вдаль, вполголоса обсуждая, много ли воинов могли нести четыре лодьи. Выходило – много.
Только Вигдис, посмотрев вперёд, впервые за много дней подала голос. Вот что она сказала:
– Сейчас я увижу, как покатится твоя голова, Виглафссон!
Халльгрим ей не ответил – последнее время он всё реже пытался с ней заговорить. Зато Видга, надевавший клёпаный шлем, презрительно бросил:
– Ты думаешь, они отправят тебя обратно к Харальду Косматому?
Вигдис сказала:
– Мне всё равно, чей топор уменьшит его в росте. И мне всё равно, насколько я его переживу!
Халльгрим хёвдинг возвысил голос с кормы – так, чтобы одинаково хорошо слышали на всех трёх кораблях:
– С ярлом разговаривать буду я сам. Остальным молчать!
И добавил, и опять не нашлось человека, который не сумел бы услышать:
– А если кто встрянет, когда буду говорить… повешу.
Вигдис сказала звенящим голосом:
– Тогда тебе придётся повесить меня!
Никто ей не ответил. Даже Видга.
Бьёрн вынул из-под палубы белый щит и подал его вождю. Халльгрим повесил его за спину и встал на носу, положив руку на спину дракона. Корабли не спеша работали вёслами, и чужие корабли медленно приближались. Это были настоящие боевые снекки: узкие, стремительные, как летящие стрелы! Может быть, они и плоховато годились для походов через полмира, но в прибрежных водах равных им не было… Халльгрим не сделал попытки обойти их стороной. Догонят всё равно, и кто потом поверит, что ты не бежал. Когда до снекк осталось менее полёта стрелы, прозвучала команда, и два его корабля остановились, вспенив вёслами воду. Чёрный драккар выдвинулся вперёд. И замер посредине между теми и другими.
Сотни глаз смотрели на Халльгрима вождя…
Халльгрим вытащил из-за спины свой белый щит и высоко поднял его в вытянутых руках.
И всей кожей ощутил, как впереди и позади опустилось множество рук, уже стиснувших древки и рукояти… Что бы там про них ни говорили – венды тоже были людьми. И тоже старались обходиться без сражения, когда могли.
Передняя снекка легонько пошевелила вёслами и подошла к чёрной лодье. Подозрительно косилась на Халльгрима изваянная на форштевне тварь: сплошные зубы и глаза. Вот только походила она больше не на дракона, а на взбесившегося коня.