Стоявший на носу был молод. Моложе Халльгрима. Волосы у него были прямые и русые и схвачены на лбу ремешком. Серые глаза смотрели внимательно в упор.
Теперь корабли лежали так близко один от другого, что Халльгрим и венд могли бы дотянуться друг до друга руками. Хозяин снекки заговорил первым:
– Здравствуй, если с миром идешь… Издалека ли ты, вождь?
– Мои люди зовут меня Халльгримом сыном Виглафа из Халогаланда, – ответил ему викинг. – А ты кто такой, чтобы здесь распоряжаться?
Венд неожиданно улыбнулся:
– Соотчичи твои зовут меня Ольгейром ярлом…
Он владел северной речью не хуже, чем своей родной. Он сказал:
– Если бы я приехал к тебе в Страну халейгов, ты, верно, тоже захотел бы знать, куда я иду и что мне понадобилось! Поэтому не сердись, если и я тебя спрашиваю.
Халльгрим не видел, как Рунольвдоттир приподнялась позади него, чтобы крикнуть: смотрите все – Виглафссон унижается перед вендом, вместо того чтобы пинком отогнать его прочь! Не крикнула. Жёсткая рука зажала ей рот, намертво пригвоздила к палубным доскам. Видга меньше всего позаботился о том, чтобы сделать это учтиво…
– Мы идём в Стейннборг к Торлейву конунгу Мстилейвссону, – сказал Халльгрим. – И я не намерен мешать тебе собирать дань со здешних финнов, Ольгейр ярл. Но если бы ты позволил нам пойти на торг и запастись едой и одеждой, мы были бы тебе благодарны. Или хоть пропусти нас дальше без боя. Есть у нас мечи, но найдётся и чем заплатить!
Хельги Виглафссон молча кусал губы: вот уж чего он никак не надеялся в своей жизни увидеть, так это Халльгрима хёвдинга, толкующего наподобие Эрлинга бонда… Вигдис яростно пыталась укусить Видгу и вырваться у него из рук. Видга так и не выпустил её, но про себя решил, что, пожалуй, болеть ей было уже достаточно – пора бы и приставить к работе…
А воевода Олег, Ольгейр ярл, смотрел на Халльгрима и думал. Был он молод, но повидал столько, что хватило бы на десять седобородых мужей… Он видел, что Халльгрим смертельно устал от бесконечной заботы, от необходимости спать вполглаза и вполуха, от самой мысли о том, что нигде в широком и людном мире его не ждала домой ни одна живая душа…
Однако тронь его, и добро, если из четырёх снекк доберётся до берега одна. Это он знал.
– Верно, большое немирье нынче у вас в Халогаланде, – сказал он Халльгриму. Халльгрим ответил:
– Нас здесь трое братьев, и с нами весь наш род и все наши люди.
Олег кивнул. Может быть, он понимал Халльгрима лучше, чем это удалось бы другим. Кто поймет бездомного, как не сам потерявший родной кров!
– Я тебя пропущу, – сказал он халейгу. – Запасайся на торгу всем, чем пожелаешь.
Он повернулся и что-то крикнул гребцам на своём языке… Длинные вёсла живо развернули снекку и погнали её назад. Халльгрим почти ждал, чтобы венды ушли на север, в свой городок. Но когда драккары двинулись вперёд, снекки пошли рядом. Увидев это, Халльгрим только усмехнулся про себя: ну ещё бы…
Передняя снекка снова оказалась совсем близко, и Ольгейр ярл сказал ему:
– Нам нынче по пути…
21
К той весне Белоозеро ещё не успело стать богатым и крепким городом, которым ему предстояло сделаться впоследствии, под сильной словенской рукой… Тогда это было просто селение, и притом не очень-то большое, даже ещё не обросшее защитной стеной.
Весские дома и тянулись к Шехсне-реке, и боялись её, прятались за нешироким леском. Люди побогаче ставили свои дворы, обнесённые косыми заборами, совсем в другой стороне – там, откуда было видно впадавший в озеро ручей, а подле ручья огромный валун и рядом с ним почитаемую берёзу. У берёзы стояло священное капище, там обитали благодетели-Боги. Устами старейшин эти Боги нередко требовали кур и гусей – но никто никогда не видал, чтобы они ходили на кораблях и размахивали мечами… Подле Богов было безопаснее, чем у Шехсны.
Там же, у ручья, обосновался и торг. Вагиры, жившие на северном берегу, ловили в озере обильную рыбу, промышляли зверя и птицу, но что взять с новоселов – своего им хватало не всегда. И они часто наведывались к соседям-веси, когда что купить, когда собрать для своего князя уговорённую дань…
В тот день вагиров не ждали. Люди с удивлением посмотрели на длинные снекки, а на три незнакомых корабля, что шли с ними рядом, – с удивлением и тревогой! Жизнь давно уже научила белозерцев при виде таких кораблей бить в кленовое било и хвататься за оружие, не дожидаясь, пока те подойдут совсем близко…
Но уж верно не зря сопровождал их на снекках воевода Олег! За что же давали ему дань мёдом, рыбой и мехами, как не за то, чтобы умел утихомирить находников из-за моря… Весь поняла, что женщинам не придётся прятаться в лесу, когда снекки причалили к берегу, а драконоголовые ушли в сторону и бросили якоря поодаль – за Шехсной. Поставили кожаные шатры, разложили огонь и занялись своими делами… Торга в тот день не было – какой торг, когда вот-вот залютует озёрная непогода? Воевода Олег с тем к старейшинам и пришёл: готовьте припасы, завтра, мол, урмане со своими товарами приплывут…
А за ночь хмарь рассосалась сама собой, так и не прогремев. И озера нельзя было узнать! Откуда только взялась в нём эта поющая синева и шальные волны, белогривыми молодыми конями бежавшие из-за горизонта!
Утром урмане сели в свою чёрную лодью и приехали торговать. Корабль со снятым носовым драконом набежал на песок, и суровые мореходы сошли по еловым мосткам – все безоружные.
У Халльгрима не было на продажу никаких заморских диковин. Но серебро – всюду серебро. И скоро его люди понесли по сходням пузатые мешки с зерном, потащили за рога жалобно блеявших овец. А за овцами, постукивая окованными боками, покатились в проворных руках круглые сундуки-кадушки. Увидев их впервые, Халльгрим хёвдинг только покачал головой: как назвать глупым додумавшийся до такого народ!.. Самого первого финна, не иначе, осенило катучим бочонком в тот лихой день, когда дотла выгорел у него новенький дом, а в доме – пожитки целой семьи, запертые от худого человека в неподъёмный сундук.
Ещё ему очень понравился здешний хлеб. Душистый, пышный, совсем не похожий на ячменные лепешки, к которым он привык. Жуя тёплую горбушку, Виглафссон искоса поглядывал на мальчишек, вертевшихся вокруг, – кто в белых берестяных лапотках, кто так, босиком… Близко они не подходили – боязно. Но как усидеть дома, как не сбежать взглянуть на викингов, на тех самых, которыми матери пугали их в потёмках!
Потом его осторожно тронули за плечо.
Халльгрим повернул голову, да так и застыл с куском в руке.
Стоял перед ним самый странный человек из всех, каких ему доводилось когда-либо видеть… Он не припоминал такого даже по Бирке, а уж туда-то съезжался весь населённый мир! Наверняка это был пришелец из очень далёкой страны, где неслыханное в здешних местах считали обычным. Светлое одеяние, подпоясанное чем-то вроде длинного полотенца, спадало незнакомцу до пят. Голову венчало такое же полотенце, закрученное надо лбом. Со смуглого лица смотрели на викинга совсем чёрные глаза. На губах, обрамлённых седеющей бородой, покоилась вежливая улыбка… А за плечом приезжего чуда стоял Ольгейр ярл.
– Это мой гость издалека, – поздоровавшись, сказал ярл Виглафссону. – Он путешествует по дорогам земли, собирая крупицы человеческой мудрости, и пишет книгу о разных народах. Он хотел бы поговорить с тобой. Его зовут Абу Джафар Ахмед ибн Ибрагим…
Чужеземец с достоинством поклонился.
– Длинное имя, – стряхнув с себя удивление, проворчал халейг. – Пускай он не обижается, если я не сумею выговорить правильно.
Почему-то он сразу решил, что беседовать придётся через ярла или другого знающего человека. Но путешественник ответил ему сам:
– Если хочешь, ты можешь звать меня просто: Абу Джафар.
Мягкий голос звучал учтиво и доброжелательно… Собиратель мудрости совсем неплохо управлялся с северной речью, вот только слова произносил как-то смешно. Ольгейр ярл пояснил:
– Это значит отец Джафара, так у них принято.
Правду сказать, сын Ворона смотрел на странника без особого воодушевления. Как понять человека, пустившегося в походы по чужим краям, когда он мог бы сидеть дома и не знать забот и хлопот? Потом он глянул на руки Абу Джафара и увидел, что они были тонкими, как у женщины. В длинных пальцах не чувствовалось силы. Книгу он пишет… Тоже занятие для мужа!
Зато путешественник смотрел на Виглафссона и видел перед собой всего лишь огромного дикаря с недоеденным хлебом в руке. Быть может, и впрямь по-своему благородного и достойного, раз уж сам наместник правителя русов рекомендовал его для беседы… но навряд ли способного к наукам и наверняка с ними незнакомого. Он тоже прибыл сюда из далёкой страны, но что он сумеет о ней рассказать, кроме того, какая там водится дичь и по какой цене продаются рабыни?..
Он, конечно, не мог знать, что в этот же вечер трижды подряд проиграет Халльгриму в шахматы.
Он, конечно, не мог знать, что в этот же вечер трижды подряд проиграет Халльгриму в шахматы.
Между тем торг на берегу разворачивался вовсю. Олав Можжевельник послал сына на лодке сообщить в лагерь, что всё шло хорошо, – и вскоре красный корабль привёз женщин. Смышлёная весь тотчас понесла на торг новые товары: подвески-уточки, подвески-коньки, гремучие бляшки, красивые лепные горшки с железными оковками и дужками – подвешивать над огнём; мочёную морошку, меха, мёд, пиво, вкусные рыбные пирожки…
Воевода Олег кивнул Абу Джафару и ушёл присмотреть, по чести ли торговали. Халльгрим убрал в рот остатки краюшки и сказал:
– Я не знаю, что тебе всего интереснее, чужестранец. Если хочешь, я покажу тебе свой корабль!
Взойти на драккар к заезжему викингу отважился бы не всякий. Но Абу Джафар пошёл за ним бесстрашно.
– Его выстроил дед моего отца, – рассказывал халейг. – Он начертал руны на его носу и бортах, и в тех рунах великая сила! Ему больше ста зим, – видишь, как вытерлись гребные люки? Много раз проходил он Лебединой Дорогой, но море ещё не торжествовало победы…
И к путешественнику пришло невольное удивление: этот северный дикарь говорил о дубовом корабле словно о живом и преданном существе. Так соплеменник самого Абу Джафара мог бы говорить о любимом коне, тонконогом умном красавце. И он сам не заметил, как спросил:
– А скажи мне, ездят ли у вас на лошадях?
– Ездят, – улыбнулся Халльгрим. – Но по большей части туда, куда нельзя добраться на лодке.
Он повёл гостя по кораблю, рассказывая ему об устройстве драккара и о пройденных им морских путях… Абу Джафар внимательно слушал его, уже обдумывая, как он опишет эту случайную встречу в своей книге о государствах и странах… как вдруг его глаза коснулись девушки, сидевшей на одной из носовых скамей. Её левая рука была подвязана к шее шерстяным платком, огненные волосы полыхали на солнце. Они окутывали её, как плащ. Девушка безучастно смотрела куда-то в озёрную даль…
Халльгрим перехватил взгляд Абу Джафара и сказал:
– Это моя невеста.
Вигдис медленно повернула голову, и путешественник удивился ещё раз. Как и жительницы страны русов, она не скрывала лица… Спрячь такое лицо, и мир обеднеет. Однако тут их глаза встретились, и мудрец увидел неистовое пламя, загнанное глубоко вовнутрь, словно удушливый пожар, пожирающий торфяник…
Пожалуй, эти люди были вовсе не так бесхитростны и просты, как ему показалось сначала!
Халльгрим привёл его на корму и показал плотно закупоренный трюмный лаз:
– Здесь мы держим своё оружие…
На крышке лаза сидел красивый молодой воин, вооружённый копьём. Рядом с копьём у него на коленях лежал деревянный костыль. Абу Джафару неоткуда было знать, что воина звали Эйнаром и что Халльгрим оказал ему величайшее доверие, посадив караулить мечи. Абу Джафар увидел только, как сын Ворона махнул рукой и воин слез с крышки лаза и встал поодаль, тяжело опершись на костыль.
Халльгрим взялся за кольцо: показался крепкий дубовый сундук. Халльгрим открыл его и вытащил огромный меч с лезвием длиннее вытянутой руки. Привычно извлёк его из ножен, и славный бороздчатый клинок, смазанный от ржавчины жиром, так и вспыхнул на ярком свету.
– Это мой, – довольно щурясь, сказал Виглафссон.
И добавил, ткнув пальцем в чужеязычную надпись, выдавленную в блестящем железе: – Его выковали франки. Такими ли сражаются в твоей стране?
Абу Джафар взялся за рукоять, и его ладонь заняла её едва наполовину. Он сказал:
– У нас в ходу другие мечи. Наши воины скачут в бой на конях, а этот для всадника неудобен.
Халльгрим спрятал меч обратно в сундук и вытащил другой.
– Мы не сражаемся верхом. А это меч моего сына… его, говорят, делали где-то у вас.
Узорчатая сталь отливала на солнце благороднейшей синевой. Абу Джафар наклонился прочесть благословение, начертанное на клинке. А когда выпрямился, то увидел, что Халльгрим, отвернувшись, смотрел на свою невесту. И его лицо вовсе не было лицом счастливого жениха. Выждав немного, путешественник коснулся его руки. Халльгрим опустил крышку сундука, кивком велел Эйнару занять своё место и проговорил:
– Ее отец был моим врагом… и она больше думает о том, как бы отомстить.
И пришлось Абу Джафару признаться самому себе, что дикари вовсе не были дикарями. Потом он попросил:
– Расскажи мне о своей земле, мореплаватель.
Халльгрим провёл рукой по растрепавшимся на ветру волосам…
– Что же тебе о ней рассказать?
Абу Джафар ответил:
– Я слышал от многих, что там, откуда ты приехал, царит вечный мрак и от холода невозможно жить.
Халльгрим усмехнулся, положил руки на гладкую бортовую доску и посмотрел на север-запад. Усмешка понемногу пропала с его лица.
– Моя земля, – сказал он глухо, – такова, что краше её нет во всём населённом мире. Ты не видел её, чужестранец, а что толку рассказывать о том, о чём рассказать нельзя… Может статься, однажды тебе повезёт, и ты увидишь наше море и услышишь, как оно грохочет у подножия чёрных скал. Ты увидишь зелёные пастбища и горы, сверкающие льдом… Увидишь кружащихся чаек и воронов, летящих вслед кораблям…
Абу Джафар долго молчал… Потом спросил осторожно:
– Я слыхал, что земля в твоей стране едва отдаёт обратно то зерно, которое в неё посеяно…
Халльгрим ответил не задумываясь:
– У нас не принято отказываться от матери из-за того, что её лицо в морщинах.
– А далеко ли твоя родина? – спросил Абу Джафар. Халльгрим опустил голову.
– Я четвёртый месяц в пути и нигде не задерживался подолгу…
– Значит, ты намерен зазимовать в стране русов? А когда ты поедешь домой?
Тут Халльгрим выпрямился, и путешественник сразу понял, каков был этот вождь, когда видел перед собой врага.
– Я никогда туда не вернусь!
Абу Джафар продолжал смотреть на него, и Халльгрим добавил уже потише:
– А ты остался бы там, где конунг из Вестфолля насильно заставляет свободных людей платить ему дань да ещё кормить его хирдманнов? И малочто сулит им за это, кроме того, что и без него от века им принадлежало?
Абу Джафар сказал примирительно:
– Прости меня, если я расшевелил твою рану. Сложи крылья своего гнева и не сердись… Я ведь такой же скиталец, как ты. У меня тоже есть дом, куда стремится моё сердце, и семья, которую я не видел так давно… Ты видишь – белая пыль тысячи дорог осела в моей бороде, но ни одна из этих дорог не привела меня назад…
– Тебе-то что не сиделось в своём одале? – наполовину стыдясь собственной вспышки, проворчал Виглафссон. – Ведь у вас там, люди говорят, и солнце круглый год не заходит, и треску можно ловить прямо с порога!
Абу Джафар сложил на груди руки, и его чёрные глаза стали двумя окошками в цветистом ковре, затянувшем трясину.
– Я табиб, – ответил он тихо. – Я лечу людей, поднимая их с ложа болезни в седло деятельной жизни. Я хотел научиться читать человеческое тело, словно мудрую книгу… Ответь мне, можно ли оставаться там, где ищущему света завязывают глаза?
Вечером этого дня в одном из домов на берегу ветреного озера Весь долго не гас глиняный светильник. Поскрипывало в узкой смуглой руке тростниковое перо.
Абу Джафар Ахмед ибн Ибрагим записывал:
«…Теперь я должен рассказать о том, как меня принимали в стране Вису, куда я прибыл из страны Булгар. Здесь меня поселил у себя один почтенный человек, которого я исцелил от язв на ногах. Люди вису розовокожи, с волосами как лён. Они носят льняную одежду, хорошо защищающую от холода, иные же одежду из шкурок прекрасного бобра мехом наружу. А кроме бобровых шкур, отсюда вывозят мех горностая, белки и чёрной лисы…
…Сегодня, второго сафара двести пятьдесят пятого года хиджры, я беседовал с путешественником из далёкой страны Яджус… Мне многие говорили, будто эта земля совсем не знает благодатного солнечного света, однако он сказал, что это не так. Их земля представляет собой остров, затерянный в вечно бушующем море. Все они рыжи, с глазами неприятного синего цвета, и их кожа бледна в тех местах, где её не покрывает загар. Всё это, как и нездоровый цвет глаз, происходит от жизни в холоде и постоянной сырости, источаемой морем…»
Абу Джафар ненадолго задумался, глядя на огненный язычок, и продолжал писать:
«…Впрочем, эти люди крепки и совершенны телом, как пальмовые деревья, выросшие у родника. Они храбры и неустрашимы в бою. Но надо сказать, что они не проявляют своей храбрости сидя на коне и сражаются пешими, а к месту боя приплывают на кораблях. Человек, с которым я говорил, проехал великое множество разных рек и морей, надеясь только на себя самого и на свой меч, выкованный в стране Ифранджа.
Я желаю ему, чтобы когда-нибудь он смог примириться с властолюбивым правителем, захватившим его земли. И вернуться на родину, которую он любит, обретя благо, в коем судьба отказала мне много лет назад…»
22