Его глаза снова дико расширились, он затряс головой, закусил зубами пальцы…
Халльгрим слушал его бесстрастно.
Снизу, от кораблей, подошли на шум Хельги и Торгейр.
– Не серчай, княже, – справившись с собой, проговорил купец. – Сынков они моих двух… маленьких… а жену…
Халльгрим вкратце поведал брату о случившемся. Хельги потребовал:
– Пусть расскажет подробнее, что за люди.
– Расскажи, Третьяк Рогович, – попросил князь. – То мои мужи, верные.
Третьяк старательно обходил халейгов глазами. Боялся не их – себя самого. Он тихо ответил:
– И те такие же… И сами, и корабли их… Красивые корабли… А паруса полосатые с синими поперечинами наверху…
Двое Виглафссонов одновременно повернулись к Торгейру. А тот, вздрогнув, шагнул вперёд:
– Как ты сказал?
От этого голоса новогородец вжал голову в плечи. Пальцы окостенело скрючились наподобие когтей. И когда он всё-таки поднял глаза, то не молодой калека-урманин стоял перед ним, а тот, другой, похожий на него, как отец на родного сына… и не в рубахе со словенским вышитым узором – в кожаном панцире с золочёными чешуями, в шлеме, с обагрённым мечом в руке…
Так он ничего им и не ответил. Торгейр же долго молчал, потом подошёл к Чуриле. Тот сам двинулся навстречу, поняв, что что-то случилось. Торгейр проговорил:
– Надо бы мне, конунг, сказать тебе кое о чём. Не поручусь, но очень похоже, что в войске, с которым мы будем сражаться, идут люди моего отца.
17
По дороге Хельги купил себе рабыню.
Славянка родом, она боялась его отчаянно. Был ли он с нею ласков, этого никто не знал. Правда, все видели дорогие застёжки, которые он ей подарил. Она редко отходила далеко от его палатки. Хельги звал её Крака, то есть Ворона. Её настоящего имени он скорее всего не знал.
– Мне некогда было разглядывать твою девчонку, – сказал ему Халльгрим. – Однако я слыхал, будто она похожа лицом на конунгову жену. И будто именно за это ты её купил!
Он сказал истинную правду, и Хельги немедленно ощетинился:
– Мне нет дела до жён Торлейва конунга, а ему до моих!
– Дело твоё, – пожал плечами Халльгрим. – Но только я на твоём месте был бы больше склонен думать о том, что ему понравится, а что нет.
Хельги на это ответил, что ему было всё равно.
– Если меня убьют, конунг волен вспоминать либо мою секиру, либо мою Краку, это уж как ему будет угодно!
Его слова наверняка достигли ушей князя и наверняка ему не понравились.
Но Чурила умел держать досаду при себе. Впрочем, этим двоим всегда было уютнее порознь, чем вместе…
Опытный Кубрат хорошо знал: рать нападающая всегда теряет больше той, что стоит в обороне. И потому, хоть и велико было искушение первому налететь на хазар, он ему не поддался. Отсюда он двинется, только если Мохо не решится ударить его прямо в чело!
Ибо у Кубрата не было наёмного войска, чья гибель никогда особенно не печалит. Были лишь те, кого он называл – мои братья…
А недруг подошёл уже совсем близко.
И случилось так, что Сигурду сыну Олава выпало узнать об этом раньше других. Вечно с ним, с Сигурдом, что-то приключалось!
Всего-то пошёл перед сном выкупаться в реке, подёрнутой парным, тёплым туманом… И едва потянул через голову рубашку, как сквозь эту рубашку чужие жилистые руки сдавили ему горло, да так, что и крикнуть не сумел. Задыхаясь, он попытался отбиться, но куда… разлилась перед глазами, затопила густая чёрная тьма.
Очнулся Сигурд от боли. Приложили к голому плечу горячую головню!.. Очнулся, но ничего не увидел. На голове плотно сидел душный матерчатый мешок. Только услышал голоса да ещё смех, обидный смех. Рванулся – и заскрипел зубами, ощутив на руках и ногах крепкие путы.
…Потом его долго везли куда-то, бросив, как тюк, поперёк седла. Солнце палило немилосердно. Конский пот разъедал беззащитное тело, роями садились кусачие твари… Вскоре для Сигурда уже не существовало ни бегства, ни смерти, ни даже сознания беды, в которую попал. Время остановилось: только мерные шаги коня, да толчки кровавого тумана в глазах, да приступ за приступом мучительной дурноты…
Он так и не мог потом ответить, день или десять дней длился этот путь.
Однако в конце концов Сигурду развязали ноги, сняли мешок и даже облили водой. Настоящей, прохладной, свежей водой.
Сознание понемногу прояснилось…
Он лежал на берегу реки, под склонившимся деревом, и утреннее солнце светило сквозь ветви. А вокруг стояло десятка два воинов конунга хазар. Смуглые, темноволосые, одетые кто в яркий халат, кто в засаленную овчинную безрукавку на голое тело. Все они глядели на Сигурда и от души хохотали. Чуть поодаль охлябь сидел на мокром коне бронзовокожий юноша, гибкий, как кошка. Капли воды искрились на его теле. И он тоже смеялся.
Когда Сигурда толкнули носком сапога, он поднялся и сам удивился тому, что не упал. Его легонько кольнули в спину копьём: шагай… Сигурд повернулся и что было силы ударил хазарина головой в живот.
Он был уверен, что с ним расправятся тут же, на берегу. Но не угадал. Избитого, его поволокли дальше. Мохо-шад желал поговорить с языком без промедления.
Царевич сидел на пятнистой шкуре барса, поджав под себя ноги. В руке он держал чашу с каким-то напитком. Сигурд едва заставил себя оторвать от неё глаза. Он лишь тут понял, какая жажда сжигала его нутро.
Алп-Тархан сидел тут же, откинувшись на подушки.
– Пусть моего гостя развяжут, – сказал Мохо. Пушистые белые перья колыхались на его шапке. – И пусть ему нальют вина из моих бурдюков…
Толмач перевел.
– Благодарю, – ответил Сигурд тоже по-словенски. И собственный рот показался ему шершавым и жёстким, как еловая кора. Он провёл языком по разбитым губам и усмехнулся: – Если я надумаю звать тебя в гости, конунгов родич, я приглашу тебя так же…
Мохо задумчиво отхлебнул из чаши. Голубоглазый парень навряд ли был из тех, с кем можно договориться добром. Мохо сказал:
– Я вижу, Чориль-хан и впрямь не побоялся лечь под колёса моих колесниц! Один ли он явился на помощь булгарской собаке, которую я отстегаю ремнём? Или привел с собой кого-то ещё?
Толмач перевёл, и Сигурд усмехнулся снова:
– Наши копья ты станешь считать перед боем. А мы твои – после боя, в траве…
Мохо откинул голову и прищурился. Словенский воин наверняка представлял свою участь. Но не боялся её… Царевич не глядя тряхнул в воздухе опорожнённой чашей. Слуга поспешно наполнил её и вновь вложил в хозяйскую руку. И с испугом в глазах застыл в ожидании дальнейших приказов. Если бы Сигурд удосужился хоть раз взглянуть на этого слугу, возможно, он признал бы в нём Любима.
Сигурд сказал что-то, и Мохо нетерпеливо повернулся к толмачу.
– Он говорит, – перевел тот с низким поклоном, – что сколько-то дней назад к ним в руки попал воин моего повелителя… Этот воин умер, назвав им лишь своё имя, чтобы они знали, чью храбрость вспоминать. Его звали Барджиль. Пленник говорит, что будет несправедливо, если он откроет моему повелителю больше, чем открыл им Барджиль…
Шад, уже раздумывавший, какие приказания отдавать, при этих словах вскочил подобно пружине. Чаша покатилась под ноги страже.
Он сказал Сигурду, обойдясь на сей раз без толмача:
– Ты не менее мужествен, чем Барджиль, пирующий ныне в юрте храбрецов! Но твой хан меньше ценит отвагу воина, чем я, и ты в этом убедишься. Отныне ты ездишь с моими лучшими всадниками. Я сказал!
Сигурд стоял перед ним ободранный и мокрый… Вот теперь земля под ним покачивалась вполне ощутимо. И жестокая боль разгоралась в кистях рук, освобождённых от слишком тесных пут. Он наконец заметил Любима: тот показался ему медузой, выброшенной на скалы…
– У меня есть вождь, – сказал он царевичу. – И не на тебя я его променяю.
Он шагнул вперёд и рухнул, зарывшись лицом в жухлую траву. Копья аль-арсиев мгновенно взвились на защиту царевича, но замерли на полпути, потом медленно опустились обратно.
Алп-Тархан проговорил, посмеиваясь в усы:
– Теперь ты можешь бросить его шакалам. Или отпустить, это будет достойно. Поверь, толку с него не будет.
Но тут к ним подошёл ещё один человек, и стража почтительно перед ним расступилась. Он сел рядом с Алп-Тарханом на правах равного, и воины его свиты встали у него за спиной. Они возвышались над хазарами, точно сосны над ольховым подлеском.
– Не больно сговорчив, как я погляжу, – поглядев на Сигурда, проворчал вновь пришедший. Он говорил по-хазарски плохо, с сильным акцентом. А голос у него был надсаженный и скрипучий.
– Жаль, что тебя не было здесь раньше, – сказал полководец и дружески протянул ему подушку. – Ты послушал бы, как разговаривают в плену те самые воины, с которыми будут драться твои славные молодцы.
Пришелец внимательно разглядывал Сигурда. Когда его перевернули на спину, он прищурился и проговорил:
Пришелец внимательно разглядывал Сигурда. Когда его перевернули на спину, он прищурился и проговорил:
– Действительно жаль… Тор свидетель, вы ничего от него не добьётесь. Было бы неплохо, если бы его отдали мне…
Несколькими днями позже, тёмным вечером, младший сын Можжевельника подъехал к лагерю халейгов на хазарском коне. Сторожевые признали его и окликнули:
– Будь здоров, Олавссон! – сказал один. – Похоже на то, что ты и в седле так же проворен, как у руля. Какая красавица тебя принимала?
Другой предупредил:
– Халльгрим хёвдинг навряд ли тебя похвалит.
А третий попросту стащил его с лошади и так стиснул могучими руками, что хрустнули кости, потому что это был Бьёрн.
Сигурд высвободился и спросил без улыбки, устало:
– Хёвдинг где?.. У меня новости для него…
Он ушёл в сторону палатки Виглафссона, так и не рассказав им о своих приключениях. Сторожевые было обиделись, а Бьёрн собрался бежать обрадовать отца, когда со стороны лагеря показались пятеро всадников. Передним ехал Сигурд. За ним – сыновья Ворона, все трое. И последним – Торгейр.
Халльгрим сказал Бьёрну:
– Я скоро вернусь.
…Вот так они и встретились опять. Далеко, далеко от родного берега. В чужой стране. У степного костра…
Гудмунд херсир поднялся навстречу старшему Виглафссону:
– Здравствуй… Наша удача велика! Я рад, что у гарда-конунга служишь именно ты, а не кто-то другой!
Он смотрел на рослого Халльгрима снизу вверх. Он совсем не изменился за это время. Только в бороде прибавилось седины. Халльгрим сказал ему:
– Здесь у меня есть кое-кто, кого тебе, я думаю, захочется обнять больше, чем меня.
Он отодвинулся в сторону, и Торгейр молча шагнул вперёд. Даже в свете костра было видно, какая бледность покрыла его лицо.
Как ни хорошо умел Гудмунд херсир сдерживать свои чувства, это оказалось слишком даже для него. Он пошатнулся, как от удара. Потом бросился вперёд и схватил сына за локти:
– Торгейр! Мой Торгейр!
– Отец, – сказал Торгейр и положил голову на его плечо.
Восемь зим они не видели друг друга.
– Теперь я никуда тебя не отпущу, – сказал Гудмунд. – Ты будешь со мной. Не для того я тебя разыскал, чтобы вновь потерять!
Они сидели вокруг костра: Халльгрим, Хельги, Эрлинг. И те двое, отец и сын. Сигурд и Гудмундовы люди сторожили коней.
– Не годится мужам спешить, – начал Халльгрим. – Но Олавссон говорил, у тебя к нам дело…
Гудмунд не сразу смог собраться с мыслями.
– Сколько тебе заплатил гарда-конунг, Халльгрим? – спросил он наконец. – Я к тому, что навряд ли он богаче конунга хазар. Этот заплатит тебе вдвое больше, если ты станешь служить у него!
Сыновья Ворона переглянулись… Хельги сказал:
– Я ещё никогда не торговал своим мечом.
Толстая жила напряглась у него на лбу. Эрлинг ответил спокойнее:
– Торлейв конунг не обещал нам ничего, кроме нашей доли добычи.
Халльгрим отозвался последним:
– В Стейннборге осталась жить моя жена.
Торгейр промолчал…
Гудмунд засмеялся:
– Свою жену ты получишь обратно, когда Стейннборг будет взят. И ещё жену конунга в придачу, если тебе повезёт!
Хельги не выдал себя ни звуком, а ведь молчание наверняка далось ему тяжело. Халльгрим глядел в костёр… Потом он проговорил неторопливо:
– Я был бы рад идти с тобой, Гудмунд Счастливый, по одну сторону стены щитов. Но я был рядом с Торлейвом конунгом на тинге стрел… Однажды мне показалось, будто мой сын пожелал нас поссорить. И у меня нет больше сына, Гудмунд. Я не оставлю Торлейва за всё золото конунга хазар. И даже если этот конунг сам придёт меня просить. Хотя тебе, конечно, лучше знать, насколько он богат…
Он редко произносил такие длинные речи.
Гудмунд вздохнул и проговорил с горечью:
– Не такой виделась мне эта встреча, сын Хравна! Однако теперь я вижу – ты вырастил себе иную судьбу. Я же хоть и не приобрел новых воинов для своего конунга, но зато вернул себе сына…
Он сделал движение, чтобы встать, и тут Хельги неожиданно подал голос. Все обернулись к нему, и он сказал:
– Торгейр – мой побратим. Херсир, наши руки встретились под полоской земли, так что теперь ты родич и мне. Я смотрю, ты ещё возишь меч Разлучник и копьё Гадюку, что мы тебе подарили. Я думаю, Торлейв конунг не слишком огорчится, если увидит тебя и твоих людей на своей стороне!
Гудмунд вскинул голову: было видно, что такая мысль ему не являлась. Но глаза погасли так же быстро, как загорелись. Он глухо ответил:
– Нет. Мне-то всё равно, какому вождю служить. Но на сей раз мои люди не пойдут за мной, даже если я вздумаю их позвать.
Это были едва ли не самые странные слова, какие слышали на своём веку братья халейги… А Гудмунд продолжал:
– Ваш старик лучше вас понял бы, о чём я говорю. Для него вспаханная земля мало что значила, как и для меня. Мои хирдманны давно уже кормятся только добычей, и они не захотят уйти от дарящего кольца. А я их не брошу, потому что принадлежу им так же, как и они мне принадлежат.
Он поднялся на ноги:
– Поедем, Торгейр, потому что скоро начнёт светать. Завтра ты расскажешь мне всё по порядку. С того самого дня, как ты уехал из дому!
Но молодой херсир не двинулся с места…
– Я женат на словенке, отец, – сказал он совсем тихо. – У меня есть приёмный сын, и скоро у него будет маленький брат…
Гудмунд улыбнулся, положил руку ему на плечо.
– Не думай об этом слишком много. Я дам тебе сотню таких, как она!
Но Торгейр остался сидеть.
– Я взял её из дома Торлейва конунга. Я люблю её, отец…
Вот когда Гудмунд стал похож на человека, под которым неожиданно затрещал казавшийся прочным лёд! Но тут поднялся Хельги:
– Нечасто нам нравится то, что напрядено норнами, однако с судьбой не поспоришь! Пусть же Один испытывает мужество наших людей и наше собственное, Гудмунд херсир! Но моя рука скорее выронит вот этот топор, чем поднимет его на тебя!
Двое братьев тоже поднялись и разом обнажили оружие. Мечи у обоих были гардские, дарёные, со славным клеймом – Людота коваль…
– И я, – сказал Халльгрим.
– И я, – сказал Эрлинг.
Гудмунд обвёл их глазами… Будь на его месте кто угодно другой, Виглафссонам показалось бы, будто он заморгал немножко чаще обычного. Двумя руками стиснул он тяжёлое копьё Гадюку и стукнул им в гулкую землю:
– И я!
А потом добавил:
– Но уж если мне попадётся ваш Торлейв конунг, то, клянусь, не так долго продлится его жизнь, как того хотелось бы его жене!
Хельги странно посмотрел на него при этих словах… Но ничего не сказал.
Одиноко горел их маленький костёр на огромной, совершенно пустой земле.
Обратно в свой лагерь Халльгрим хёвдинг вернулся как обещал – не задержавшись. Зеленоватые звёзды глядели на всадников с безоблачного неба. А где-то далеко, на другом конце населённого мира, за городами и весями, за дремлющими лесами, за гладью озёр и морей, струилась над скалами прозрачная светлая ночь.
И крик одинокой чайки доносился с моря, подёрнутого розовой пеленой…
18
…И вот настало утро, увидевшее два войска выстроенными друг против друга!
Утру предстояло превратиться в день, потом в вечер. Но не все из тех, кто подтягивал подпругу и в последний раз пробовал ногтём меч, увидят, как закатится солнце этого дня…
– Немалое дело совершится сегодня, – сказал Халльгрим Виглафссон. – Будет пожива воронам и волкам!
Он стоял на берегу возле своего корабля, наблюдая, как булгарские всадники возводили по сходням коней. Рядом с чёрным кораблём грузились драккары Эрлинга и Хельги. А чуть выше по течению – синяя лодья Торгейра и снекки Ольгейра ярла. На кораблях оставили только гребцов, по одному на весло. И опытных кормщиков, которые заранее знали, что следовало делать. Пойдёт на корабле и сам хан Кубрат… Чурила Мстиславич останется за воеводу. А Олег и братья торсфиордцы пойдут каждый со своими людьми – в пешем строю…
– Торопится в бой белый конь Святовита! – сказал Олег. Кольчуга скрипела под его кожаной бронёй. – Удачи вам, други!
Легко поднялся в седло и поехал на левое крыло войска. Там стояли его вагиры и белозерцы – весские охотники. Скрылся из виду – и послышался дружный крик, которым те приветствовали молодого вождя.
Ушёл Халльгрим, сказав на прощание:
– Навряд ли тебе донесут, Торлейв конунг, что мы отступили.
Халейги стояли на правом крыле, дальше всех от реки.
– А если донесут, конунг, так ты не верь, – сказал Эрлинг. – Я что-то не слышал, чтобы попадали в Вальхаллу погибшие в бегстве…
А Хельги замешкался, и они остались с князем вдвоём.
– Не слишком много любви водилось между нами, Торлейв конунг… – неожиданно произнёс средний сын Ворона. – Увидимся ли ещё, но я не хочу, чтобы ты скверно обо мне думал. Нет женщины достойнее, чем твоя жена Ас-стейнн-ки, и сегодня я буду служить ей так, как обещал.