Он так и не залечил шрам. "Ее" шрам.
Сидел на бревне, держал в руках кружку, кивал собеседникам, на нее не смотрел. А сердце Райны заходилось от грусти: как же это сложно — быть рядом и не иметь возможности не то, что коснуться, а даже просто поговорить.
Он не разговаривал с ней. Вообще. Может, подумал, что она изменилась, а, может, плохо помнил и в отличие от нее никогда не ценил те времена на Восьмом. Это все иллюзии — жизнь ими полна. Представил то, чего нет, и держишься за выдумку, за бесценную мечту, как за спасительный плот, а другой человек живет своей жизнью и в ус не дует. Зачем ему чужие мечты?
Блестело в свете пламени на пальце тонкое кольцо. То самое, что стало для ее сердца удавкой.
Занят.
Ее. И занят.
Вот только Райна все равно не могла оторвать от него взгляд. Кто знает, как повернется жизнь дальше? Будет ли возможность посидеть пусть не рядом, но недалеко — полюбоваться фигурой, обласкать лицо взглядом, впитать ушами голос.
У нее в жизни не так много, но есть этот самый момент. И Аарон по другую сторону костра.
И глупые мечты, которые не уходили.
Райна смотрела на него так долго, пока не почувствовала, что увлажнились от слез и от жалости к себе глаза. Жизнь бывает несправедливой. Почему? Риторический вопрос.
С ней никто не говорил, ни о чем не спрашивал.
Паек закончился.
Она отхлебнула остывшего чаю, стряхнула с коленей крошки, поднялась с бревна и отправилась к себе в палатку, зная, что никто не пожелает ей "спокойной ночи".
И все равно шепнула, не глядя на других, "спокойной ночи".
Треск раскачиваемых ветром сосновых веток в вышине был ей ответом.
*****
Все это время он делал вид, что не замечает ее взгляда.
Ночь, треск поленьев, друзья рядом. Крепкая заварка в кружке, искры в небо, бежевые угли. Хорошая ночь, дивная. Свежо и сыро вокруг, холодит затылок вечерний воздух, неспешно течет беседа.
Ему бы подумать о себе, о "Милке", о том, что случится тогда, когда он вернется домой.
О Милке не думалось.
Канн изредка, когда та опускала голову или отводила взгляд, смотрел на Райну.
Райна — Райна. Рейка. Одинокая, притихшая, потерянная и очень грустная. Он раздражался на себя за те чувства, которые она в нем вызывала. Что тогда, что сейчас: подойти, помочь, защитить.
Но кого защищать — убийцу? Человека, на чьем счету столько денег, что можно скупить акции самых прибыльных компаний столицы? Женщину, живущую в апартаментах размером с футбольное поле, способную вытряхнуть из кармана пару миллионов и не заметить этого? Холеную даму с длинными (не то, что когда‑то) волосами, отправившуюся в поход в костюме из "вортексной" ткани?
Он знал ребят, которые неплохо зарабатывали, но не могли позволить себе такой покупки. А их "заказчица", кажется, вообще не обращала внимания ни на траты, ни на реакцию, которую они вызывают у остальных.
Убийца. Ему приходилось напоминать себе о том, что Райна — убийца. Что та бабка, оставившая Марго Полански все свое состояние, вероятно, еще пожила бы, не приложи кое‑кто к этому руку.
И, тем не менее, сидящая напротив девчонка меньше всего походила на убийцу.
Как и когда Канн начал так сильно ошибаться в людях?
Баал, скрывая названия и детали, рассказывал о последней вылазке на Танэо, хвалился тем, как удачно теперь справляется и с новым домом, и с работой. Дрейк помог, да, Дрейк. Дрейк помогал им всем — так или иначе.
Мила. Он должен думать о себе и Миле. Должен.
Не думалось.
Райна грызла паек с неохотой; он и сам не сразу привык к такой пище. А уж она‑то…
Почему она так часто и пристально смотрит на него — помнит? Их дом, те времена, тот короткий период, когда жили вместе? Он и сам его помнил — тепло помнил. А теперь, вот, судьба развела и свела вновь — уже не тех, уже других людей. Не безработного военного недоучку, перебивающегося разовыми заказами, и не бывшую безбашенную, сидящую на экстази девчонку — уже профессионала и богатую женщину из Ланвиля. Один выполнял заказ, чтобы заработать денег, а второй шел "смывать грехи". Грехи за чье‑то убийство.
Да, жизнь меняет людей.
Деньги меняют.
Когда Райна поднялась с бревна и ушла в палатку, ему почему‑то стало одиноко. И на улице как будто чуть похолодало — мираж.
— Хитер Майк. Карты не оставил, а.
— Ничего, дойдем и без карты, не заблудимся.
Коллеги пили чай, обсуждали дальнейший путь; Канн, пытаясь отстраниться от ненужных чувств, попытался вклиниться в беседу.
— Удивил он, надо же — два дня или пять. Обычно заранее известно, сколько займет дорога.
Регносцирос взглянул на него золотыми от света костра глазами.
— А тебе какая разница — два или пять? Ты ведь сам говорил, что тебе нужно разобраться в делах сердечных, так что оно чем больше, тем лучше. А мы с Реном пока полюбуемся природой — давно не отдыхали в красивых и спокойных местах.
Декстер согласно промолчал.
Действительно, пять, наверное, лучше — больше времени на то, чтобы разобраться в себе.
Аарон еще какое‑то время сидел молча — смотрел то на тлеющий костер, то на звездное небо, несколько раз безуспешно пытался переключить мысли на Милу, но так и не смог. Сходил отлить, выплеснул из кружки заварку, сполоснул водой из фляги — Майк сказал, что завтра наберут еще, — и отправился спать.
*****
Когда кто‑то длинноволосый произнес "дела сердечные", Райна как раз думала о том, как хорошо будет завтра проснуться не в квартире с видом на небо, а под шум сосен. И забыла о соснах тут же, как только разобрала смысл слов. Допустила их внутрь.
Дела сердечные. Аарон?
Аарон?!
И вдруг икнуло от тревоги и радости сердце.
"Дела сердечные" — это ведь личная жизнь, так? А если Аарону нужно в них разобраться, значит, что‑то идет не так? Несчастлив в любви? Не уверен в избраннице? И есть ли в этом случае шанс на то, что он снимет с чужой женщины кольцо и когда‑нибудь подарит его ей, Райне?
Она чувствовала себя преступницей, крадущей чужого мужчину. Крала и радовалась. Обрела вдруг надежду и еще долго лежала с кружащейся от счастья головой.
Один шанс на миллион. Один. Но он у нее есть.
Заснула она лишь тогда, когда голоса затихли, мужчины разошлись по палаткам, а костер прогорел.
Глава 13
Утро не просто бодрило прохладой. Оно — сырое и туманное — заставляло желать одного — как можно скорее юркнуть обратно в палатку, зарыться с носом в одеяло и не вставать до самого обеда. До момента, когда солнце разгорится над лесом в полную силу.
Изо рта шел пар.
Призванный защищать от холода костюм, пока не нагрелся, сам холодил кожу так, что у Райны стучали зубы. За ночь она продрогла, толком не выспалась, но пребывала в приподнятом настроении — сегодня она попытается с Аароном поговорить. Выспросить, что идет не так, узнать, не может ли она чем‑нибудь помочь?
Хоть чем.
На завтрак выдали новых сухой паек и кружку горячего чая. Паек напоминал слежавшийся и спрессованный в камень батон, крошился на зубах и не улучшал своего вкуса даже намазанный мясным паштетом.
Райна не роптала. После завтрака попыталась помочь собрать палатку, не обиделась, когда ее попросили постоять в стороне, к удивлению остальных даже принялась мычать себе под нос какую‑то мелодию — сердце пело.
— Хорошее настроение? — Баал, скручивая коврик, одобрительно кивнул. — Это хорошо.
Она робко улыбнулась в ответ, но на нее уже не смотрели. Аарон складывал котелок — выплеснул из него остатки заварки и теперь упаковывал в чехол.
— Куда путь сегодня держим? — спросил он у занятого сбором скраба ассасина.
— На горы. Так Майк сказал. Дорога одна.
— То есть компас нам не нужен.
— Нет.
— А он найдет нас сам?
— Угу.
— Значит, есть шанс, что вечером заглянем к нему и Марике в гости. Видит Создатель, я бы не отказался от горячего ужина.
— Я бы тоже, — промычал длинноволосый. — Алеста приучила к хорошей жратве. Пайки теперь поперек горла.
Райне стало легче от осознания того, что не одна она кривит нос при виде превращенной в кусок бетона еды. Значит, не привереда.
Как ни странно, в приподнятом настроении пребывали все — то ли отлично выспались на тонких ковриках, то ли шум сосен обеспечил приятные сны, то ли так действовала волшебная и неповторимая Магия.
Тронулись в путь.
А Магия и правда действовала на Райну удивительным образом. Шагая по едва заметной тропке — впереди Баал и Канн, позади ассасин, — она рассматривала все, что могла рассмотреть — пробившиеся из влажной почвы и бурно цветущие на мшистых кочках сиреневые цветочки, длинные разлапистые, качающиеся в вышине ветки сосен, ребристые стволы, бурую хвою под ногами.
Ботинки мягко утопали в ковре из опавших иголок, подошвы изредка похрустывали по тонкой корочке льда — лужи за ночь замерзли; под деревьями все еще лежал снег. Весна. И новый день.
Ботинки мягко утопали в ковре из опавших иголок, подошвы изредка похрустывали по тонкой корочке льда — лужи за ночь замерзли; под деревьями все еще лежал снег. Весна. И новый день.
И пусть костюм холодил кожу, мерзли руки и утренний воздух кусался за щеки, Райна чувствовала себя непривычно легкой изнутри, будто без багажа. Будто те самые чемоданы с прежним тяжелым опытом, которые она все это время с каторжным упорством несла, вдруг остались стоять на полянке, а она, стряхнув с себя заботы, развернулась и зашагала прочь. Впервые разрешила себе не думать — просто смотрела по сторонам, просто дышала, ощущала, как легко и приятно бытие. А ведь и забыла, что так бывает.
Однако мысли возвращались тут же, стоило взгляду упасть на широкую спину стратега.
Любимый. Ее любимый. Как же хорошо рядом, пусть даже он на нее не смотрит, пусть не знает об испытываемых к нему чувствах. Все равно рядом.
Рен замыкал процессию.
Пока Канн не отстанет или не останется один, им не поговорить. Ну и ладно — пока шагают, она подумает, что именно ему сказать, как начать беседу.
Может, с простого "привет"? Так ведь виделись у костра утром, а не столкнулись случайно у дверей кафе. "Как поживаешь?" Приторно и неестественно. Излишне деловито. "Как жизнь?" Нормально, скажет, жизнь. А чего ненормального?
А ей бы спросить — спросить о главном: что именно пошло не так? Что случилось, что пришлось уходить далеко и надолго, лишь бы разрешить "дела сердечные"? Ведь не от хорошей жизни уходят люди в походы, не из‑за "у меня все прекрасно" вдруг срываются с места, садятся в поезда и мчатся в неизвестном направлении. А она еще думала, что "просто работа". Ан — нет, не просто. Все не так просто.
Так как же заговорить? Спросить "помнишь меня?" — так ведь и так помнит, сразу назвал по имени еще у дверей пентхауса. "Чего не разговариваешь?" — так и не должен. А зачем ему с ней разговаривать — просто заказчик, просто "клиент".
Черт, как же начать?
Райна ощущала себя сапером: один неверный шаг, и ногу оторвет на мине. Стоит спросить не то и не тем тоном, и человек захлопнет створки, как раковина, не захочет общаться. А мужики — они такие — к ним нужно правильно — умно и ласково. Мудро.
Она, увы, мудрой себя не чувствовала. Счастливой от того, что выпал шанс завязать беседу, — да. Пьяно — радостной от расправившей крылья надежды — конечно. Но только не мудрой. Мудрая бы не стала красть чужого мужчину с кольцом на пальце. Но Райна не хотела быть безгрешной — она хотела одного: его.
Возможность поговорить не выпадала долго.
Плыл мимо сначала лес, затем стволы потихоньку поредели, все чаще мелькали по сторонам чистые и светлые полянки. Взобрались на холм, с него спустились в лог, вновь миновали густой пролесок, а из него попали в кусты и бурьян. Там на какое‑то время мысли пришлось оставить — то и дело лезли в глаза ветви, а корни норовили запнуть о себя ноги.
Говорили мало. Просто двигались вперед; неспешно вскарабкалось по небосводу солнце, засияло — довольное и начищенное золотым боком. Сделался теплее воздух; уже не покусывал щеки и не валил изо рта паром, а вдруг насытился ароматами земли и цветов, напитался шумом прогретой лучами листвы и травы.
А потом удалось.
Почему‑то вдруг отстал Баал — захотел задать вопрос ассасину, и Канн неожиданно остался один; Райна моментально ускорила поступь. Быстрее — быстрее! Когда еще удастся пообщаться?
Со стратегом поравнялась не сразу. Как все тот же сапер, приближалась потихоньку — с минуту шагала позади его спины, затем пристроилась чуть сзади — сбоку, затем догнала окончательно. Покраснела, когда он бросил на нее мимолетный взгляд.
Бросил.
И не заговорил.
Она не пала духом. Нужно просто начать разговор — просто начать, а там пойдет…
— Привет, — звучало глупо, но другого приветствия у нее не нашлось. Ей сдержанно кивнули. — Как поживаешь?
— Да так же, как и ты, — шагаю в лесу. Как видишь.
Канн всегда был хмурым. И чуть грубоватым — она привыкла. Тропка вновь поползла вверх, потянулась змейкой по пологому холму; шелестела примятая ветром бурая прошлогодняя трава.
— Все ли у тебя хорошо?
Наверное, не стоило так прямо с места в карьер; брови Аарона нахмурились.
— К чему вопрос?
— Просто ты со мной почти не говоришь.
— А должен?
Точно как она и предполагала. Конечно, не должен.
— Просто… я… я, когда лежала в палатке… вчера…
— Что "вчера"?
— Услышала, что ты…
Разговор не клеился — извивался, как акробатическая лента, — выписывал пируэты и не спешил впадать в нужное русло.
— Что я "что"?
Канн начал раздражаться.
Черт. Райна быстро оглянулась, чтобы убедиться, что их не догоняет Баал, — тот о чем‑то беседовал с Реном.
— Что ты пошел в этот поход, чтобы решить… дела "сердечные". Это так?
И она внимательно заглянула ему в лицо.
— Ты бы меньше слушала чужие разговоры, больше толку было бы.
— Я просто хотела помочь.
— Чем?
— Не знаю. Поговорить, предложить помощь…
— Какую помощь, Райна?
— Не знаю, быть твоим другом.
— Похоже, что мне нужна помощь?
Теперь он однозначно злился — она неумно повернула беседу не так и не туда. Блин.
— Ты не подумай плохого… Я просто хотела сказать, что… — сейчас ее точно пошлют, — что тебе нужна такая женщина, которая бы тебя любила.
Канн зверел все сильнее с каждой секундной.
Дура. Дура! О чем она говорит? Чтобы хоть как‑то исправить ситуацию, Райна затараторила быстрее:
— Ты только не позволяй любить себя на половину, ладно? Тебе нужна особенная! Такая, которая бы принимала тебя таким, какой ты есть: плохого, хорошего, доброго, злого. В хорошем настроении, в плохом — в любом. Ведь ты того заслуживаешь…
— Райна…
— Просто поверь — никогда не стоит размениваться на полумеры.
— Райна!
— Я знаю, о чем говорю. Поверь, знаю…
Он ускорил шаг, ей показалось — ему бы сбежать. Она — настойчивая, как никогда, — неслась рядом.
— Аарон…
— Давай прекратим эту беседу.
— Аарон!
И тот вдруг остановился. Посмотрел на нее зло, выплюнул с презрением:
— И эти советы даешь мне ты?
"Ты" прозвучало так унизительно, будто не было во всем мире существа более гадкого, нежели Райна Вильяни.
— Я, — не ответила она — пролепетала. — Я… А почему ты так… говоришь?
— Потому что ты, Райна, — совсем не тот человек, которого я все это время помнил.
— Тот. Тот самый…
— Не тот. Может, мне стоит называть тебя не Райна, а Марго? Мисс Марго Полански?
— Не стоит.
Ей вдруг начало давить сердце. Беседа не просто повернула не туда — она стала опасной. Кажется, Райна все же наступила на мину.
— Может, стоит встать в очередь из женихов к самой завидной бабе Ланвиля? Самой богатой? Той, которая славится тем, что ставит мужиков на колени. Всех, которых встречает.
Она сделалась пунцовой. Потом бледной — он знает.
Нужно что‑то сказать — оправдаться, объяснить, только не оставлять все это вот так.
— Я не… там такие мужики!
— Какие? Какие, Райна? Может, и я такой?
— Ты не такой! — заверила жарко. — А они… они… не такие, слабые. Плохие.
— Не бывает плохих мужиков, но бывают настоящие стервы, знаешь ли. А ведь прежде чем взяться за эту работу, я кое‑что почитал о тебе. Послушал. И сильно удивился. Ты не просто не та Райна, которую я знал, — ты…
Она видела — ему хотелось сплюнуть. И казалось, он уже сделал это — прямо в душу.
— Ты не знаешь всех обстоятельств.
— Но я уже понял, как ты себя ведешь.
— Ты не понимаешь… я… я…
Она задыхалась. Снова не хватало воздуха, грудь теснило тоской и болью — она не такая. Не такая!
Но ведь такая?
— Они не стоили… большего…
Стальные глаза прищурились.
— Каждый человек на свете чего‑то стоит. А вот такое поведение точно не стоит ломаного цента. И потому ты не такая, Райна. Вообще не Райна. Спрашиваешь, как у меня дела? Так вот я скажу — лучше, чем у тебя. Сильно лучше. Я не славлюсь на весь город неадекватным поведением, не унижаю людей без причины и, в отличие от тебя, никого не убивал, чтобы потом с чистой совестью отправиться в поход к озеру очищения грехов. Стыдно, Райна. Стыдно. Сильно. Я всего этого не ожидал.
Она не смогла идти дальше. Когда Канн резко дернул плечом, поправил сползший рюкзак, развернулся и зашагал по дороге, она продолжила стоять — красная, как рак, глаза в пол, на щеках два неестественно ярких пятна. Убитая, онемевшая, с утыканным ядовитыми дротиками слов сердцем.
"Марго Полански…", "стерва", "ломаного цента не стоит…"
Стерва. Стерва. Стерва…
Она не заметила, как мимо, стараясь не выказать удивления, прошагал длинноволосый брюнет, а затем и ассасин.