Полдень, XXI век (август 2011) - Коллектив авторов 13 стр.

– К нам пришёл человек, виршитель, – доложил Эрмил, – дожидается со вчерашнего дня. Имя ему Элам.

– Что же этот Элам от нас хочет?

– Я задал ему тот же вопрос, виршитель.

– И что же?

– Сказал, что желает пройти экзамен на соискание.

– Вот как? – виршитель удивлённо поднял брови. – Я не видел имени Элам в списке выпускников Академии.

– Не мудрено, – виршетворец Эрмнл улыбнулся. – Он не заканчивал Академии. Он вообще ничего не заканчивал и об искусстве виршесложения слыхом не слыхал. Он из провинции, откуда-то из глубинки, да и выглядит как настоящая деревенщина.

– Значит, ты желаешь пройти экзамен Ордена, – Элоим задумчиво рассматривал пришлого. Был тот долговяз и нескладен. Нечёсаные, мечтающие о ножницах цирюльника волосы цвета жухлой соломы доставали до плеч. Велюровый видавший виды камзол, потёртый на локтях и лоснящийся от жира в вороте, застёгнут на две пуговицы. Панталоны заштопаны в коленях. Туфли… Элоим с трудом сдержал смех: такие туфли, гнутые под носорожий рог, носили во времена его прадеда. Элоим откашлялся. – Знаешь ли ты, – продолжил он, – что виршетворцем дано стать далеко не каждому? Многие пытались одолеть этот путь, но лишь немногие добрались даже до середины его, а до конца – считанные единицы. И шли они этим путём годами. Кропотливо изучая законы виршесложения, оттачивая рифму, совершенствуя технику и стиль. До тех пор, пока сложенные вместе слова не обретали силу, способную виршить деяния. Что скажешь, Элам из провинции?

Элам опустил голову и с минуту, уставившись в пол, молчал. Затем поднял глаза и сказал:

– Я слыхал про это, виршитель. Мне как-то в руки попала одна книженция, в ней говорилось о всяких виршетворных разностях. Я прочитал её от корки до корки. Однако проку оказалось маловато, вот какое дело. Я путаюсь в амфибрахиях, пиррихиях и месомакрах, виршитель. Но у меня иногда получалось.

– Да? И что же у тебя получалось?

– Однажды у нас была сильная засуха, траву побило зноем и зерно не взошло. Люди собрали кто сколько мог, чтобы уплатить виршетворцу из столицы, но сумма оказалась недостаточной, и ваш Орден отказал ходокам.

– Труд виршетворца недёшев, – нахмурив брови, сказал Элоим. – В особенности, если ему предстоит ехать куда-нибудь за тридевять земель и виршить невесть для кого.

– Пускай будет по-вашему, – согласился пришлый. – Так или иначе, когда ходоки вернулись ни с чем, я за ночь сочинил вирш. И наутро пошёл дождь.

– Вот как? Ты полагаешь, что свиршил его?

– Так я думал, виршитель. Однако потом я декламировал этот вирш множество раз, и дождя не было.

Элоим рассмеялся.

– В той книженции, которую ты удосужился прочитать, не говорилось, что вирш после свиршения теряет силу?

– Что-то такое было, – Элам почесал в затылке. – Не очень внятное.

– Невнятное, говоришь? – виршитель усмехнулся. – Н-да. Итак, ты полагаешь, что свиршил дождь. Допустим. Что ещё ты свиршил?

– Много всякого было. Корова однажды у старосты не отелилась, думали, издохнет. Потом дочка мельника подцепила от заезжего торговца дурную болезнь. Затем от кривой Элизы, что на перепутье трактир держит, жених сбежал. Помимо того…

– Постой, постой, – давясь от смеха, прервал перечисление Элоим. – Ты что же, хочешь сказать, что отелил корову, излечил гулящую девку и вернул трактирщице жениха?

– Я не уверен, виршитель. Но каждый раз я сочинял вирш, и… Корова родила телёнка, дочка мельника излечилась от язв, а кривая Элиза вышла замуж.

– Ладно, – Элоим поднялся. – Ты позабавил меня, человек из провинции. Я собирался отправить тебя восвояси, но за доставленное удовольствие – изволь. Пройдём в сад, я посмотрю, на что ты способен.

Солнце растолкало тучи и теперь озорно выглядывало из-за них, трогая позолотой садовую ограду и гоняя в лужах радужные круги. Виршетворец Эрмил вынес из здания массивное, красного дерева, кресло с витыми подлокотниками, установил в тени раскидистой лиственницы. Виршитель уселся, и Эрмил встал за спинкой кресла, глядя на переминающегося с ноги на ногу нескладного, долговязого провинциала.

– Покажи нам, что ты умеешь, – скрестил руки на груди Элоим.

– А что показывать-то?

– Что хочешь. Взгляни вокруг – вот засохшая яблоня, наряди её цветом. Вот лужа – заставь в ней плеснуться рыбу. Вот ограда – прорежь в ней калитку. Вот птица, – Элоим, задрав подбородок, осмотрел описывающую над садом круги ворону. – Сбей её на землю.

– А? – Элам, моргая, принялся разглядывать яблоню, за ней лужу. Обвёл глазами ограду и, наконец, раскрыв рот, уставился на ворону. – Вот эту птицу? На землю? Э-э…

С минуту он молчал, не сводя с то парящей, то размахивающей крыльями вороны глаз. Потом воздел руки к небу и возопил:

– Довольно, – виршитель Элоим в негодовании вскочил. – Это не вирши!

Элам замолчал, по-прежнему моргая и ошарашенно глядя на ворону, как ни в чём не бывало описывающую над садом круги.

– Не вирши, – рубанул рукой воздух Элоим. – Это надругательство над виршесложением. Жуткие, примитивные рифмы. Устала – стало, каково, а? А размер… Ты хотя бы знаешь, что такое виршетворный размер, Элам или как тебя там? Вздор, о чём я спрашиваю, разумеется, ты понятия об этом не имеешь. У тебя размер даже не пляшет, он у тебя скачет. На месте галопом, как стреноженный жеребец, которого ожгли плетью.

Виршитель перевёл дух. Провинциал по-прежнему стоял в пяти шагах. Покраснев и теребя разболтанную пуговицу на дурацком камзоле, он судорожно раскрывал рот, пытаясь что-то сказать. Слова, однако, не шли из него, вместо них издавалось лишь булькающее, невнятное бормотание.

– Запомни мои слова, Элам из провинции, – сурово сказал виршитель. – Никогда, ты понял, никогда не быть тебе виршетворцем. Ты – виршеплёт, худший из тех, кого я видел когда-либо. Забудь о виршесложении, оно – удел избранных. Тех, на ком держится королевство, тех, которые способны силой, вложенной в слова, защитить его от напастей. Тех, которые шли к этому всю жизнь, сызмальства, годами и десятилетиями тренируя и оттачивая ум, кропотливо, по крупице накапливая знания. У тебя знаний нет, Элам из провинции. Нету. Ступай теперь, возвращайся откуда пришёл и найди себе занятие по нраву. Коси траву, выпасай скот, возделывай землю, делай, что хочешь, но никогда, никогда и близко не подступай к виршесложению.

– Виршитель, – робко произнёс виршетворец Эрмил, когда провинциал на заплетающихся ногах пересёк сад и исчез из виду. – Позвольте мне сказать кое-что. Вы можете подвергнуть меня наказанию или посмеяться надо мной, как пожелаете, но в его виршах есть нечто.

– Что?! – Элоим в негодовании поднял брови. – Такие вирши способен сложить любой каменщик или плотник. Да что там, любой юродивый. «Нечто», – передразнил виршитель Эрмила. – Неумелое, примитивное убожество – вот что в них есть. И ничего больше.

– В них есть сила, виршитель.

– Вы в своём уме?

– В своём. Глубоко запрятанная, зарытая между словами и строками, но есть. Даже не сила – зачатки силы.

– Вздор. Будь в них даже зачатки силы, эта птица, – Элоим поднял глаза, – больше бы не лета…

Он не закончил фразы и шарахнулся в сторону. Разбрасывая перья, ворона пронеслась в вершке от его лица и шумно шлёпнулась оземь. С минуту Элоим с Эрмилом ошалело разглядывали распластавшую крылья птицу с вывернутой шеей и свороченным на сторону клювом. Ворона была мертва.

Ссутулившись и глядя себе под ноги, Элам устало брёл по обочине проезжей дороги. Путь от столицы до селения был неблизким, а денег на карету или дилижанс у него не было. Их никогда не было, Элам едва сводил концы с концами. Что толку с того, что он выучился грамоте, сам, ночи просиживая в одиночку за букварями под тусклыми всполохами света с воскового огарка. Что толку с того, что он владеет скорописью и каллиграфией. Сельчане обращались к писцу крайне редко, в основном, для составления завещаний и дарственных. Иногда – если надо было сочинить письмо в окружную канцелярию или прочитать пришедшую оттуда бумагу. И всё. Денег едва хватало на скудное пропитание и на одежду– ветхую, с чужого плеча.

Слова главы Ордена Виршетворцев не шли у Элама из головы. Коси траву, сказал он, выпасай скот, возделывай землю и никогда не подступай к виршесложению. Для Элама это напутствие было страшным, жестоким, несправедливым. Оно было для него катастрофой. Не слагать вирши Элам не мог, они сами роились в голове и властно, настойчиво заставляли его сочинять. Несложенные вирши угнездились в нём, освоились, они не давали уснуть по ночам, они ломились в виски, заплетали мозговые извилины. Они были всего лишь нестройной толпой, мешаниной слов, которые необходимо просеять и отобрать из них нужные. Вирши не отпускали Элама, они были настойчивыми и требовательными, они метались в нём и рвались наружу, и сдержать их не было никаких сил, и воли не было тоже.

Да, чаще всего вирши выходили у него и из него слабыми и болезненными. Недоношенными, хворыми от спешных, преждевременных родов. Бессильными, не способными виршить, ни на что не способными. Но было… Было же! Взять хотя бы то четверовиршие, которое он написал, когда обнесли дом дядюшки Элвина, бакалейщика.

Этот вирш пришёл к Эламу подобно озарению, вырвался из него, засиял, засверкал рифмованными омонимами. И свиршил. Вор не успел спустить краденое, его поймали и предали суду, а дядюшка Элвин, хотя и не верил в свиршение, неделю поил Элама домашней яблочной водкой.

Были и другие вирши. Взять хотя бы тот, что исцелил Эльбиру, Мельникову дочку. Лекарь потом говорил, что произошло чудо. Или тот, что вернул мужа трактирщице. Элам тогда был в подпитии, кривая Элиза рыдала у него на плече, жалилась на судьбу, он и сочинил. Или…

Элам остановился и замер. Негодная рифма, скачущий подобно жеребцу размер. Что с того? Вирш или способен виршить, или нет, и ни при чём здесь размер и рифма. При чём, сказал кто-то очень спокойный и бесстрастный внутри него. Одной силы мало, да и нет её, силы, если нет гармонии и красоты, а есть лишь хаос и мешанина из слов. Твои вирши лишены гармонии, вот в чём всё дело. В них нет красоты и стройности, и сила растворяется, вязнет в сумбуре.

– Эй, мужик, – прервал рассуждения гнусавый голос за спиной.

Элам оглянулся. Запряжённая парой вороных карета с гербом. Сверх меры упитанный щекастый кучер в пёстрой ливрее на козлах.

– Вы ко мне обратились? – переспросил Элам вежливо.

– К тебе, к тебе, – к гнусавости в голосе добавилась надменность. – Как проехать до Эттингема?

– До Эттингема, – задумчиво повторил Элам. – Эттингем неблизко, да и заплутать можно. Знаете что… Нам с вами по пути. Подвезите меня, а я буду показывать вам дорогу.

– Ещё не хватало, – бросил кучер брезгливо. – Это карета графа Эрболе, деревенщина. Его сиятельство будет вне себя от гнева, случись ему узнать, что в ней разъезжало всякое мужичьё.

– Вы ведь можете не говорить этого его сиятельству, – робко предложил Элам.

– Да, как же. Граф определит мужичину по запаху, от тебя, небось, воняет, приятель. Ладно, некогда мне с тобой рассусоливать. Говори, как ехать, да побыстрее, я спешу.

Элам скрестил на груди руки.

– Бог подскажет, – обронил он. – Скатертью дорога.

Кучер выругался и хлестнул вороных плетью. Карета тронулась, затем рванулась с места, смачно ухнула задними колёсами в дорожную лужу, обдав Элама с ног до головы грязью. Кучер оглянулся и расхохотался в лицо.

Накажи его, велел Эламу тот самый голос изнутри, спокойный и бесстрастный. Свирши, заставь этого барского холуя подавиться смехом.

– Хочу я, ты свалился чтоб и разбил свой мерзкий лоб! — выкрикнул Элам вслед кучеру.

Пару мгновений он, застыв, наблюдал за каретой. Та, трясясь на дорожных ухабах, как ни в чём не бывало, удалялась. Дрянной вирш, понял Элам, нескладный, и потому бессильный.

– Ты не господин, а я не раб; тебя вот-вот дождется твой ухаб! – крикнул он.

Карету тряхнуло и занесло, до Элама донеслась сердитая брань кучера.

– Ну же! – подстегнул свиршение Элам.

Карета выправилась и понеслась дальше. Через минуту она скрылась за дорожным поворотом.

Что-то не так, осознал Элам. Слова зарифмовались, выстроились в размер и сложились в вирш, но свиршение оказалось слабым, никаким. Не те слова, понял он. Не те. В них нет лёгкости, нет красоты, это просто рифмованные слова, не более.

Элам, уставившись в землю, стиснул зубы, сжал кулаки, наморщил лоб. Новые слова пришли к нему, они роились, кружились в голове, они цеплялись друг за друга и норовили улететь, исчезнуть, сгинуть. Элам отчаянно, судорожно пытался их удержать. Отбросить сорные, а нужные ухватить, выстроить, сложить в экспромт. Ну же! Ещё немного. Ещё. Вот оно!

Элам, выпалив последние слова, бросился бежать по обочине. «Падёж скота, – кричал он на бегу, заливаясь смехом. – Именно так – падёж. Падёж этого надменного холуйского скота с каретных козел».

Элам достиг поворота, споткнулся и едва не упал. Грязно-бурое облако оседало на дорогу, окутывая пылью обломки того, что ещё недавно было щегольской каретой графа Эрболе. Посреди дороги, опираясь руками о землю и часто икая, восседал кучер.

– Любопытные слухи идут из южной провинции, виршитель, – виршетворец Эрац подбросил поленья в камин, с лязгом захлопнул чугунную дверцу. – Говорят, что объявился там человек. И про него говорят… – Эрац замялся и замолчал.

– Кто именно объявился? – недовольно нахмурившись, обернулся к Эрацу Элоим. – И что именно про него говорят?

– Разное, виршитель. Будто бы этот человек… Будто бы он… – Эрац вновь замялся.

– Слагает вирши, – помог виршетворец Эрмил. – И якобы к нему идут на поклон со всей округи и даже посылают ходоков из соседних провинций. Ещё говорят, что этот человек не берёт гонораров за свои труды. И кроме того… Я даже не знаю, как сказать об этом, чтобы моя речь не походила на кощунство.

– Говори как есть, – насупившись, велел Элоим.

– Будто бы он использует в виршах приёмы, неподвластные лучшим из лучших, – выпалил Эрмил. – Якобы его вирши полны метафор, аллитераций и аллюзий. И обладают неслыханной силой. Якобы свиршение происходит сразу после декламации, без малейшей задержки.

– Того быть не может, – сказал Элоим твёрдо. – Свиршение занимает время, так было, есть и будет. Полагаю, служи из провинции – обычный вздор, собственно, на то они и служи. Видимо, там действительно объявился какой-нибудь шарлатан. И этот шарлатан мутит умы и… Кстати, как он себя называет?

– То особая история, – улыбнулся Эрмил. – Этот человек называет себя виршеплётом.

Элоим расхохотался.

– Похвальное самоопределение, – сказал он. – В едином слове вся суть. Думаю, что мы можем больше не обсуждать провинциальные сплетни и перейти к более важным вещам. Вы что-то хотели сказать, виршетворец?

– С вашего позволения, виршитель, – Эрац поднялся, протянул лист мелованной бумаги. – Я сделал несколько записей со слов приезжего южанина, взгляните на них. Якобы это вирши того человека, виршеплёта. Или даже не вполне вирши, а…

– Что за чушь! – прервал Элоим, растерянно разглядывая бумагу. – Что значит «не вполне»?

– Говорят, что он, наряду с прочим, сочиняет вирши длиной в строку. Забавы ради. И они настолько хороши, что после того, как свиршение произошло, люди заучивают строку наизусть.

– Размножалась вошь делением с несомненным вожделением, – оторопело прочитал вслух Элоим. – Что за ересь?

– Со слов того же южанина какую-то деревеньку одолели насекомые, виршитель. И вот. С вашего позволения, м-м…

– Он ей верен, сивый мерин, ей же хотца иноходца, — виршитель в сердцах отбросил лист мелованной бумаги прочь. – Это что же, тоже вирш?

– Тоже, – Эрац смущённо опустил глаза. – Говорят, что виршеплёт сложил его, когда некая уездная баронесса пожелала сменить коня. Когда вирш зачитали барону, тот был в ярости – его милость разглядел в нём второй смысл, и он, смысл этот, с позволения сказать, э-э…

– Скабрезный, – помог виршетворец Эрмил. – Однако, так или иначе, виршеплёт использовал приёмы, которыми владели лишь самые знаменитые виршители прошлого. В его виршах – составная рифма и явная аллитерация.

– Явная ахинея, вы хотели сказать, – саркастически заметил Элоим. – Довольно, я не желаю больше слушать байки о провинциальном комедианте. Лет пять назад здесь был один такой, вы, вероятно, помните, виршетворец. Желал пройти экзамен на соискание, – Элоим хохотнул. – Как же его звали?.. Не суть. Этот новый наверняка под стать тому, если не тот самый. Давайте поговорим о других вещах, более насущных и важных. Племена северных поморов объединяются, и вот-вот произойдёт совет вождей, на котором выберут верховного. Если так, то… – виршитель замолчал.

– То быть войне, – подхватил Эрмил. – Что ж, у нас есть чем встретить поморские племена.

– Накануне я говорил с его величеством, – сказал виршитель бесстрастно. – Не сегодня-завтра будет королевский указ о наборе рекрутов среди низших и средних сословий. А также о переходе на военное положение. Дворянское ополчение уже стягивается к северному пограничью. В связи с этим на военное положение переходим и мы, господа. С завтрашнего дня каждому из нас выделят охрану. Каждому виршетворцу полагается четверо телохранителей из дворян. Мне —дюжина.