Лаврентьев понял, что головная боль прошла, мысли почти приобрели желанную ясность.
«Сколько еще до места, Петрович?» – спросил он.
«Километров пять, – ответил тот. – Скоро будем, Сергей Михайлович!»
Закряхтев, Лаврентьев полез в карман пальто за «Антиполицаем», запас которого приходилось постоянно пополнять. Пока рассасывалась таблетка, угловатая и твердая, память вытолкнула на поверхность последний разговор.
«…А, может быть, ты все-таки останешься?» – спросил тогда он.
«Я не смогу, Сергей! – ответила она, отвернувшись. – Меня ждут, меня давно ищут…»
«Да сколько можно твердить об одном и том же: «ждут! ищут!» – не выдержал он. – Ты месяц за месяцем говоришь то же самое! И где они, твои спасатели?»
«Они почти рядом, – так же тихо ответила она. – Я тебе говорила, они искали меня не здесь и не сейчас… Но теперь они уже близко».
«Ну, хорошо! – он опустился рядом на колени, надавил головой на бедра, заставив ее сесть перед собой на стул. – Давай не будем о них, давай о тебе! Ты сама можешь принять решение и остаться?»
«Я погибну здесь, – ответила она. – Я не выдержу»,
«Да чего ты не выдержишь? – простонал Лаврентьев. – Я сделаю тебе документы, не хочешь жить здесь – увезу на острова в теплом синем море. На Гавайях очень хорошо…»
«Наверное. Но ты знаешь, Сергей… Только не обижайся! Вы все очень больные, постоянно лжете, и вы очень грязные, я не смогу с вами рядом!»
«Начала собирать… – пробормотал он. – Больные – ну, может быть. Лжем? Да, без сомнения. А грязные-то с чего? Я моюсь два раза в день, белье меняю…»
«Сергей, вы всё неправильно делаете. Одну одежду носите много часов и даже дней. Она же не может у вас сама… чиститься? Ее сразу надо выбрасывать, нет – уничтожать! Обычная кожа после душа в тысячу раз чище одежды, которую вы надеваете сверху. Какие вы чистые? От вас запах…»
«От меня тоже… воняет?» – спросил он.
«Сейчас меньше! – успокоила она. – Но я все равно не смогу. Просто с ума сойду или заболею. Еда плохая, вода плохая, везде неживой запах – сплошная нефть. Вы сами себя губите, а я не хочу… с вами».
Он решил не отвечать, потому что принял и понял. Просто лежал щекой на одном ее колене и смотрел на другую – с идеально гладкой плотной кожей, без единого волоска или родинки. Насколько он знал, у нее была одна родинка – на обратной стороне правой ушной раковины, где не смог захватить ее костюм. «Это первый симптом, – пояснила она, когда он ее заметил, – что мне пора возвращаться. Дальше будет хуже». «Пора, – думал он, проводя по обратной стороне ее голеней руками, – ей пора уходить, а мне снова пришла пора оставаться».
«Когда ты их ждешь?» – спросил он, подняв голову.
«Когда жду? – не поняла она. – Всегда жду! Сегодня жду, вчера…»
«Нет, – он запутался с формулировкой. – Когда… ты думаешь, что они появятся?»
«А… Через пять дней. Или через шесть. Но они совсем рядом, я знаю».
«А где? – снова спросил он и сразу уточнил. – В каком месте?»
«Там, где буду я!»
Вот, значит как! Место ей совершенно неважно, потому что зависит от нее. От них – только время. Остается надеяться, что они выберут послезавтра.
Машина ненадолго остановилась перед воротами, дожидаясь, пока отъедет в сторону металлическая створка, потом «БМВ» подъехал к дому.
В прихожей, куда Лаврентьев зашел вслед за Мартыновым, он сразу начал снимать пальто, стянул с шеи шарф. Протянутую руку охранника заметил не сразу, заметив, попросил: «Андрей, ты подожди меня с ребятами снаружи! Думаю, я недолго». Тот кивнул, вышел. Лаврентьев направился в гостиную, где увидел стоявшую на середине лестницы Русалку.
«Привет!» – поздоровался он.
«Ты рано сегодня. Что-то случилось?»
«Случилось! – с трудом улыбнулся он, подходя. – Сегодня – это завтрашнее вчера. Просто боялся, что уже тебя не застану!»
Он ухватился рукой за перила, начал подниматься к ней.
«Пойдем наверх, у меня небольшой разговор!»
Он привел ее в свою спальню – Людмилина была слишком пропитана духами.
«Сними костюм!» – попросил он, когда прикрыл дверь и повернулся к ней.
Она никогда не задавала вопросов. Сложила пальцы щепотью и ткнула пониже грудины. Матовая пленка мгновенно распахнулась от шеи до лона, освободив ее тело с той же легкостью, с какой из мокрой руки выскальзывает обмылок. Он шагнул к ней вплотную и в первый раз обнял, почувствовав под ладонями напрягшуюся спину.
«Тебе плохо?» – спросил он, продолжая ее удерживать.
«Я потерплю!» – ответила она.
Он попытался прижать ее к себе еще сильнее и отыскать губами ее губы, но она отвернула лицо и оказалось, что это совершенно невозможно. Тогда он прикоснулся носом к ее волосам и глубоко вздохнул. У нее тоже был запах, свой собственный. Она пахла морской водой, летним солнцем и песком. Русалка.
«Я люблю тебя, – сказал он. – И если ты уйдешь, я не смогу дальше жить».
«Я верю, – ответила она. – Но ты сможешь. И я смогу. Потому что мы оба сильные».
Они молчали, потом он расслабил руки, лишь чуть касаясь ее спины кончиками пальцев.
«Можно, я тебя поцелую?» – спросил Лаврентьев.
«Лучше не надо, Сергей!» – полуответила-полупопросила она, но он не стал слушать, скользнул вдоль ее тела вниз, и, стоя на коленях стал покрывать короткими сухими поцелуями каждый сантиметр кожи, до которого мог дотянуться.
Она ждала, пока он ее отпустит, и он ее отпустил.
«Когда за тобой придут?» – спросил он, убирая руки и отодвигаясь. Снизу она казалась еще более высокой, чем на самом деле.
«Завтра! – ответила она. – Сергей, можно, я на минуту заскочу в душ? Мне очень нужно!»
«Хоть на десять минут! – буркнул он, неловко поднимаясь на ноги. Обижаться на нее он не мог, просто трудно давался подъем из глубины на поверхность. – Я все равно сейчас уезжаю, а вечером, скорее всего, приехать не смогу. Так что – мойся, купайся, ныряй, кувыркайся!»
Стишки в его исполнении, похоже, прозвучали совсем скверно, но лучше сымитировать равновесие он не смог. Она внимательно на него посмотрела.
«Сергей, в кабинете, в столе, был снимок красивой женщины. Возле очень большого дерева. Это кто?»
«Жена, – ответил он, сразу вспомнив. – Наверное, уже скоро станет бывшей женой. А что?»
«У нее взгляд человека, который не знает, что ему дальше делать: очень серьезный и растерянный. Ты не находишь?»
«Может быть, – ответил он, подумав. – Но у меня нет для нее ответа на этот вопрос. Извини, но это каждый сам для себя решает!»
«Некоторым нужен учитель!»
«У нее было полно учителей! —Лаврентьев начал раздражаться, некстати вспомнив всех этих Борек, Вадиков и Шуриков из давнего окружения Людмилы. – И учителей была масса, и наставников, и напарников и партнеров! Давай закончим этот безумный разговор о моей жене – мне делать больше нечего, как о ней еще думать!»
«А о ком ты еще должен думать, когда я уйду? – спросила она. – Ведь она требует помощи, а ты сильный!»
«Ладно! – сказал он. – Тебе нужно в душ, мне нужно ехать. Я подумаю, обещаю!»
Через минуту он садился в машину.
«Петрович, – сказал он, едва автомобиль выехал за ворота. – Ты участки на пятьдесят третьем километре знаешь?»
«Ясно-понятно!» – ответил водитель.
«Договорись с Сергеевым, пусть сегодня же вечером доставит на самый ближний к свертку, тот, где гаражный бокс уже под крышей, цистерну с водой и цемента в мешках на кубометр бетона. Песок и щебень там есть, я видел. И напрягу пусть подключит к бетономешалке, чтоб в темноте не валандаться! Слышал?»
«Слышал, Сергей Михайлович. А что так срочно?»
«Надо мне… Дело одно хочу закончить! Сам проследи. Вечером доложишь, как все будет готово!..»
– Готово, Сергей Михайлович! – Мартынов докладывал, наклонившись к открытому окну машины. Не раскраснелся, так – легкий румянец от весеннего воздуха. Видно, сам не работал, за орлами только поглядывал.
– Все, Петрович, пошли! – скомандовал Лаврентьев, берясь за ручку двери.
– Во! А я-то зачем? – изумился Петрович.
– Одевайся!
Им пришлось подождать, пока Петрович достанет из багажника пакет со «сменкой», наденет резиновые сапоги, набросит на пиджак дорогую замшевую куртку. Лаврентьев на этот раз подготовился гораздо лучше: теплые штаны, ботинки, летная куртка на металлической молнии с голубым цигейковым воротником – ему оставалось только застегнуться и проверить карманы. Хозяйственные хэбэшные перчатки с обрезиненной ладонью были на месте – не потерял, значит.
Шли мимо «лэндкрузера». Лаврентьев остановился у задней двери, открыл.
– Соскучилась? Можешь выходить!
Русалка, как всегда, не приняла его руку, спрыгнула на раскисшую землю, не коснувшись подножки. В коротковатом горнолыжном комбинезоне Людмилы выглядела она совсем подростком, а впрочем, он так и не спрашивал, сколько ей лет. Хорошо хоть, унты пришлись впору – ни в какую не хотела надевать, еле упросил, памятуя о проезде через КПП на выезде из города и возможности остановки на нем.
Уже совсем рассвело, и дорогу под ногами было отчетливо видно. Подойдя к гаражу, Лаврентьев бросил взгляд на хмурых ребят и заглянул в узкую, с полметра, щель в бетонном полу. Никогда она ему не нравилась. Только с глубокого похмелья архитектору могла прийти в голову мысль устроить смотровую яму в гараже на две машины, вместе с участком, тянущем на четыре или пять миллионов. Да еще такую убогую – нормальному мужику в ней плечами не развернуться. Рядом со щелью на полу была вывалена куча бетона, последняя партия которого толстым языком сползала из опущенного бака бетономешалки. Парни стояли с ней рядом, опершись о лопаты. Только Шмаков бросил свою, энергично очищая испачканный рукав.
– Сергей Михалыч! – начал Мартынов, до поры стоя в стороне совершенно спокойно, но теперь подойдя ближе. – Вы если что недоброе задумали…
– Андрей, погодь маленько! – оборвал его Лаврентьев. – У меня у самого язык есть, я сам могу сказать!
Он еще раз обвел всех взглядом, чувствуя Русалку возле левого плеча и на мгновение дольше задержавшись на переминавшемся с ноги на ногу Петровиче.
– Хочу я сказать следующее, – начал Лаврентьев, повысив голос и тем заставляя на себя смотреть. – Каждый из вас, пока здесь находился, о чем-то думал и о чем-то догадывался. Так?
Естественно, ему никто не ответил.
– Предупреждаю честно, – продолжил Лаврентьев, – что все это неспроста, а является проверкой на вшивость…
Теперь они уже все на него смотрели. Шмаков оставил в покое свой рукав, заложил руки за спину и стоял неподвижно, только желваками играл. Мартынов был за спиной и, к сожалению, оказался невидим.
– Никого из вас, кто не хочет делать того, о чем догадался, я принуждать не буду. Это добровольно! Кто согласен – остаться, остальные – свободны!
После секундной паузы Шмаков сделал поворот «налево» и, излишне твердо ступая по глинистой жиже, направился к машине. Остальные враз отпустили попадавшие вразнобой лопаты и пошли следом. Никто не оглянулся.
– Оружие сдавать? – хрипло спросил Мартынов.
Лаврентьев обернулся.
– Зачем? Пригодится!
Мартынов пожал плечами, поднял капюшон на голову, но не ушел к остальным, а только сделал несколько шагов назад, дистанцируясь от Лаврентьева и оставшись наблюдать.
– Ну, – обратился Лаврентьев к Русалке, – жаль расставаться, но если нужно – иди! В кармане я денег немного положил, вдруг пригодятся… А лучше бы, конечно, чтоб не пригодились никогда!
Ему стало намного легче. Даже если она сейчас уйдет – а она точно уйдет, он это знал – она все-таки у него была. Собственная русалка, самая красивая женщина этого мира.
– Ты им опять соврал! – сказала она, глядя в сторону «лэндкрузера».
– Не соврал, а не сказал – это разные вещи! – без нажима оспорил он.
– Знать и не сказать – это и ложь и трусость одновременно! – настаивала она.
– Иди уж! – голос его чуть дрогнул. – Откуда взялась такая ушная на мою голову!
Она тронула Лаврентьева за рукав, повернулась и пошла прочь. Он провожал ее взглядом, пока она не перешла дорогу и не направилась в еще занесенное снегом поле, – бывшие сельхозугодья, с которых осенью собрали последний урожай картошки. Идти ей было трудно, ноги то по колено проваливались в пропитанный влагой снег, то запинались о земляные валки, но она шла все дальше и дальше. Потом остановилась и сделала то, что он ждал – сорвала с себя тесный голубой комбинезон и сбросила унты. Тогда он отвернулся и шагнул за лопатой.
– Михалыч! – очнулся, наконец, его водитель. Он был единственным, кто оставался на месте в ожидании приказа. – А ты чего это? Зачем тогда мороки столько: бетон ночью, девка эта?
– О, черт! – разогнулся Лаврентьев с лопатой в руках. – Слышь, Петрович, валил бы ты отсюда подобру-поздорову! Забирай шмутье свое из машины и вали! Только ключи не забудь оставить, а то мне не по чину на «японце» за тобой гоняться!
– Вы что, Сергей Михайлович! – сжался водитель. – Я-то в чем провинился?
– Ты, если еще раз вякнешь – прям лопатой зашибу и лично в бетон закатаю! – заорал Лаврентьев. – На хер пошел отсюда, иуда сраная! Ты думаешь, я брата своего не знаю, Лаврентьева Алексея Михалыча? Да даже если бы я сам зассал ему позвонить и все точки расставить – он бы ни хрена не зассал! Вчера вечером мы с ним разговаривали, лично заезжал, на прием напросился. Ни хрена он не знал о Русалке, ни сном, ни духом! А бумажки, которые ты сам наваял, я сейчас Шмаку отдам с пояснением: от кого получил и с какой целью! Ты после этого не только ездить никогда не будешь, тебя посрать на руках придется носить, понял!
Петрович понял все настолько хорошо, что рванул пулей. «Лэндкрузер» обогнул с другой стороны, чтоб ненароком не встретиться с поджидавшими его охранниками, кое-что разобравшими в крике Лаврентьева. У самого «БМВ» чуть не упал, но чудом удержался на разъехавшихся ногах.
Дальше можно было не смотреть, и Лаврентьев натянул перчатки. Вообще легко стало на душе – воистину, крик иногда помогает. Он со скрежетом всадил лопату под бетонную кучу и перевалил ее в яму – раз. Обалдеть, думал он, два куба одной лопаткой перекидывать! Взмокну – куда там сауна! – и вонять буду, как солдатская портянка. Придется заехать домой, помыться. Впрочем, все равно нужно заехать – не попрешься же в офис в грязных башмаках!
На его десятой лопате к ней присоединилась еще одна – подошел Чихоткин. На восемнадцатой отстранили его самого – Голубенко попросил подвинуться, и он пошел утрамбовывать бетон в перерывах между взмахами лопат. Да, яма ему никогда не нравилась, а ребята всегда казались «ничего». Они и оказались «ничего».
– Сергей Михайлович! – окликнул его Мартынов.
– А?
– Я схожу, принесу комбинезон? Ей он не нужен, а на баксы тысячи две стоит!
Лаврентьев кивнул, поправив.
– Три!
Три дня спустя Сергей Михайлович Лаврентьев, вдребезги разругавшись с собственным тестем, забрал жену и уехал в Прагу.
Майк Гелприн, Александр Габриэль
Виршители
Рассказ
Утро было сырым, промозглым и серым. Город, закутавшись в туман, досыпал, досматривал последние сны, дрожал крышами домов под осенней слякотной моросью. Ещё не вышли на мощённые булыжником улицы первые молочницы, ещё не менялась гвардейская стража у городских ворот, а виршитель Элоим был уже на ногах.
Ежедневный двухчасовой путь до мрачного, серого камня, строения, отведённого под нужды Ордена, Элоим проделывал пешком. Он разменял уже шестой десяток, и утренний моцион для поддержания здоровья был необходим. Кроме того, самые лучшие, самые сильные вирши Элоим сложил именно в утренние часы. Впрочем, это было давно, ещё при жизни виршителя Эдгара. Тогда Элоим был всего лишь молодым виршетворцем, он и мечтать не смел, что займёт после смерти Эдгара его место, возглавит Орден и станет вторым лицом в стране после короля.
Элоим, преодолев с десяток кривых узких переулков, вышел, наконец, к городскому парку, углубился в него и вскоре достиг заросшего лилиями и кувшинками пруда. Виршитель остановился, он всегда останавливался на этом месте. Пруд был его свиршением, проделанным в одночасье, экспромтом, сам король рукоплескал ему тогда и пожаловал орден Дактиля, первый из пятёрки орденов Размера.
Пару минут Элоим постоял, любуясь на свиршение, затем двинулся дальше. До здания Ордена он добрался, когда утренний туман уже рассеялся и сошёл на нет, а Город пробудился и вовсю перекликался людскими голосами.
У входа в здание Элоим остановился и склонил голову. Здесь в стену была вмурована латунная табличка с начертанным на ней эдгаровским виршем. Тем самым, знаменитым, отвратившим поразивший страну мор.
Когда чумной неотвратимый мор
и в каждый дом, и в каждое подворье
явился нежеланным, словно вор,
неся с собой неслыханное горе…
Когда беда, страшней которой нет,
в дома проникла сквозь дверные щели,
и всё тусклей привычный звездный свет,
всё глуше и печальней птичьи трели…
Когда летят, нахмурясь, облака
и небо предзакатное багрово,
и смерти равнодушная рука
выхватывает каждого второго…
Когда, смирясь, к земле прильнула высь
и замолчали скрипки и валторны…
Я приказал беде: «Остановись!»,
черпнув душою силы виршетворной.
И я пою конец чумных времён,
конец беде под каждым нашим кровом.
Любой больной да будет исцелен,
Здоровый же – останется здоровым! —
в который раз прочитал Элоим, хотя и знал вирш наизусть.
Он распахнул тяжёлую резную дверь, вошёл и по винтовой лестнице поднялся на второй этаж, к кабинету.
Виршетворец Эрмил, поджарый, подтянутый смуглый красавец с чёрными вьющимися волосами, падающими на высокий лоб, был уже на месте.
– К нам пришёл человек, виршитель, – доложил Эрмил, – дожидается со вчерашнего дня. Имя ему Элам.