— Что-то не улавливаю смысла, — признался Фейли.
— Он имел в виду, что мы не должны обращать наши знания друг против друга. Он был странным человеком, но мы верили ему. И никогда не жалели об этом. Кстати, Фейли, ты, быть может, забыл, но однажды, еще будучи на службе у Ракли, мы с тобой встретили его в лесу. Старенький такой, с седой бороденкой и узкими глазами. Не помнишь?
Фейли растерянно пожал плечами. Их с Тэрлом объединяло не одно пережитое вместе приключение, однако никаких безымянных мастеров рукопашного боя он на лесных тропах не встречал. Кроме, разумеется, самого Тэрла.
— Ладно, не помнишь и не помнишь — не так уж это и важно. Важно то, что, увы, мы оказались плохими учениками. Сегодня наши пути встретились, и мы не смогли разойтись миром.
— По-видимому, если бы вы разошлись миром, я бы сейчас лежал убитым, — хмуро заметил Фейли.
— Ты так считаешь? — Тэрл не сдержал усмешки. — Тогда пойди и подбери из лужи нож, который он выронил, когда мне удалось с ним справиться. Этот нож был у него в руках все время, и если бы он захотел, то ни ты, ни Струн, ни Элета не остались бы в живых.
— Почему же он никого из нас не убил?
— Скажи ему, Гури, — обратился Тэрл к примолкшему шеважа.
— Зачем мне убивать тех, кто не может мне помешать?
От его слов на губах Тэрла заиграла улыбка. Струну показалось, что в это мгновение тот стал ближе к посмеивающемуся рыжему дикарю, чем к своим оторопевшим соплеменникам.
— Но послушайте, вита Тэрл, — искренне возмутился он, — разве не тому же искусству вы все эти зимы обучали нас? Почему же я, которого вы обычно хвалите, не сумел оказать ему должного отпора?
— Почему? — Тэрл протянул Струну обе руки. — Посмотри, они отличаются: на одной пять пальцев, на другой — только четыре. Однако мы и про ту и про другую скажем, что это — руки. И хотя с пятью пальцами удобно, четырех — вполне достаточно.
— Тэрл хочет, вероятно, сказать, что тебе и твоим односельчанам достаточно четырех пальцев, а пятый он припас для себя, — пояснил Фейли. — Ладно, старина, с этим мы как-нибудь разберемся, а что до твоих лесных братьев, то они нас не очень-то касаются. С меня довольно и того, что не один я, оказывается, настолько глуп, что при случае тратил время, изучая дурацкий чужой язык. Теперь я знаю, что подобные мне белые вороны есть и среди шеважа. Но ответь на милость, зачем он явился к нам, такой весь добрый и пушистый, и что нам с ним прикажешь делать?
— Он пришел предупредить меня, — послышался голос женщины, о присутствии которой никто до сих пор не вспоминал.
— Интересно! — Подтверждение того, что целительница отнюдь не жертва, а соучастница, вызвало у Фейли злорадство. — И о чем же?
— Шеважа готовят на нас нападение. Дожидаются, когда перестанет дождь, чтобы воспользоваться огнем и атаковать. Вот о чем поведал мне Гури. — Она вышла на свет, и стало видно, какое у нее бледное лицо.
— Отличные новости! — съязвил Фейли. — Пришел предупредить! А почему именно к вам?
— Я его мать, — вырвалось у Элеты.
Она прикусила губу и спрятала лицо в ладони, уже не видя, как вытягиваются физиономии слушателей, включая Тэрла. Струн решил, что ослышался. Элета — мать шеважа? Уважаемая всеми целительница, прожившая здесь столько зим, что и не упомнишь, мать лесного дикаря? Он уставился на ее волосы. Обычные, красивые, густые, ни рыжинки. Да и внешне они не похожи. Тем более что он, скорее всего, такого же возраста, что и она, если не старше. Этого просто не может быть. Бред, да и только!
— Ты это о чем, Элета? — откашлялся Тэрл. — Я правильно тебя понял: Гури — твой родной сын?
— А ты чего хотел? — заговорил вместо нее Фейли, давая целительнице время собраться с мыслями. — У всех у нас есть свои маленькие и большие тайны. Ты вон, оказывается, учился невесть у кого невесть чему. Он, — Фейли указал на Гури, — не убивает врагов, хотя может. Не вижу ничего странного в том, что у вабонов стали рождаться шеважа. Пора ко всему привыкнуть. Скоро дочери начнут рождать отцов, а матери — внуков. Если я правильно понимаю то, что здесь происходит…
Никто не улыбнулся.
Струну показалось, что когда-то с ним нечто подобное уже происходило. Он не был уверен, случилось ли это во сне или наяву, однако слова вновь заговорившей Элеты прозвучали до боли знакомо.
— Вы имеете право осуждать меня за грехи молодости и называть это ошибкой или даже злым умыслом. Но сейчас важно не это, а то, что он пришел сказать. Начинается война, и все мы можем от нее пострадать. Погибнет много ни в чем не повинных душ. Я призываю вас не терять времени на разговоры и выяснение отношений, а обратиться лицом к лесу и немедленно отступить под защиту замка.
— Мудрое предложение, — обронил Фейли. — Давайте все обратимся в бегство. Правда, сперва, Тэрл, я бы все-таки хотел узнать, что ей еще известно о планах шеважа. И что благодаря ей известно им про нас. Поскольку на самом деле война началась не сегодня и даже не вчера.
Взгляд его, устремленный на Элету, не оставлял сомнения, что при необходимости Фейли готов заполучить эти сведения силой. Целительница опустила глаза. Она была виновата и не чувствовала в себе сил оправдываться.
— Элета, — сказал Тэрл, глядя себе под ноги, — я не хочу тебя судить, как того требуют наши законы. Все знают, как много ты сделала для туна. Но я не могу не согласиться с Фейли. Расскажи, что ты успела передать шеважа.
Глаза женщины влажно сверкнули.
— Неужели и ты тоже думаешь, что я предала вас? — всхлипнула она.
— Я не появлялся здесь несколько зим кряду, — пришел на помощь Гури, стараясь не смотреть на мать. — Все это время Тикали скитались по лесу. Мы не могли общаться.
Тэрл вопрошающе повернулся к Фейли. Тот лишь хмыкнул:
— Смею подозревать, что у твоей замечательной матери могут быть и другие родственники, кроме тебя. Что скажете, целительница?
— Тот, кто был его отцом, давно погиб, — последовал тихий ответ. — Больше я никого не знаю.
Фейли развел руками.
— Свидетелей ее правдивости у нас все равно нет. Хотя я ей не верю, иного выхода, как послушаться ее совета и броситься под защиту Ракли, у нас, похоже, тоже нет.
Он умолк, ожидая возражений. Вопросительно посмотрел на Струна в надежде на поддержку. Струн отвернулся к окну, оставляя последнее слово за аолом. После короткого раздумья Тэрл заговорил, обращаясь к Гури:
— Пока еще есть время, давай поговорим о том, что должно в ближайшее время случиться. Чего нам ждать? Можешь ты сказать, когда и где произойдет ваша атака?
Фейли разочарованно фыркнул. Откуда у главы туна, храброго и честного воина, столько щепетильности перед врагом? «Можешь ли сказать»! Ишь, что выдумал! Пленник есть пленник. Не захочет говорить — нужно заставить. И нечего играть в вежливость…
— Тэрл, я только лазутчик, — пробурчал Гури. — О том, что ты спрашиваешь, не знает никто, кроме Гела. Меня послали выяснить, сколько в вашем туне мужчин, готовых оказать сопротивление.
— В нашем туне сопротивление могут оказать и женщины, — не без гордости заметил Тэрл.
— Я-то это знаю, — кивнул Гури. — Те же, кто меня отсылал, не имеют представления не только об этом, но и о том, что я здесь родился. Или что понимаю ваш язык. Если бы не мать, я бы вообще не стал тут показываться. Обошел бы вокруг, а потом рассказал, как считаю нужным.
— Разве ты сам не говорил, что за тобой тоже могут следить?
— Говорил. Могут. Я допустил ошибку, когда вошел в тун. Ослушался приказа. Лазутчик, ты сам знаешь, наблюдает издалека. Но мне нужно было предупредить ее, мать. Раз мы подошли так близко, значит, будем нападать. Как я сказал, нас достаточно много.
— Сколько? — подхватил Тэрл, видя, что его старый знакомый не намерен таиться. При этом он не забывал, что у шеважа со счетом есть определенные сложности. Они точны в пределах сотни, тогда как все, что свыше, представляется им слишком большой величиной, чтобы заботиться о ее точности.
— Очень много. — Гури огляделся, ища, вероятно, с чем бы сравнить. — Три раза по десять.
— Велика армия! — Струн готов был облегченно рассмеяться, однако наткнулся на суровый взгляд Тэрла, который не преминул пояснить дикарскую арифметику:
— Насколько я понимаю, он имеет в виду, как водится, пальцы на руках. Так что нужно взять десять раз по десять человек, у каждого из которых по десять пальцев. Тогда мы получим уже не тридцать, а тысячу. Я верно рассуждаю?
— Руки и ноги: десять и десять, — невнятно уточнил Гури.
— Если я правильно понял, их в два раза больше. — Фейли посмотрел на него, и Гури согласно кивнул. — Что ж, наши дела, похоже, действительно, плохи. Что будем делать, Тэрл?
— С ним?
— Твой добрый знакомый — наш пленник, — язвительно заметил Фейли. — Он не производит впечатление человека, который рвется к своим. Ему, видать, всюду хорошо. Нет, меня сейчас больше занимает наше собственное положение. Не сидеть же нам тут, молясь, чтобы дождь никогда не кончался. Ведь шеважа только этого и ждут. Десяток стрел, и твой тун повторит участь нашей заставы. На мой взгляд, нам нужно либо готовиться к нападению, объединяясь с соседями, с тем же Артаимом, либо самим начинать первыми.
— Руки и ноги: десять и десять, — невнятно уточнил Гури.
— Если я правильно понял, их в два раза больше. — Фейли посмотрел на него, и Гури согласно кивнул. — Что ж, наши дела, похоже, действительно, плохи. Что будем делать, Тэрл?
— С ним?
— Твой добрый знакомый — наш пленник, — язвительно заметил Фейли. — Он не производит впечатление человека, который рвется к своим. Ему, видать, всюду хорошо. Нет, меня сейчас больше занимает наше собственное положение. Не сидеть же нам тут, молясь, чтобы дождь никогда не кончался. Ведь шеважа только этого и ждут. Десяток стрел, и твой тун повторит участь нашей заставы. На мой взгляд, нам нужно либо готовиться к нападению, объединяясь с соседями, с тем же Артаимом, либо самим начинать первыми.
— Атаковать шеважа? — с сомнением поинтересовался Струн. — Это нашими-то силами? Горстка воинов против двух тысяч. Ты ведь имел в виду две тысячи вооруженных мужчин, Гури? Или две тысячи всего, вместе со стариками, женщинами и детьми?
— Всего, — посмотрел тот с укором на мать. То ли ему не нравилась история, в которую он по ее милости влип, то ли возмущало, что она по-прежнему чего-то ждет вместо того, чтобы бежать куда глаза глядят. Как бы то ни было, перед его мысленным взором вставали образы соплеменников: свирепые и решительные, раздраженные ненастьем и необходимостью ждать, они едва ли станут церемониться с илюли, когда получат долгожданный приказ нападать. Сомнения по поводу успеха боевых действий вне леса, на открытом пространстве вражеской территории, давно забыты. Смутьяны из числа старейшин приструнены, острия стрел и лезвия клинков смочены ядом, дух приподнят и зовет к сражению, пути обратно нет и быть не может.
— Это другое дело! — оживился Струн, ожидая от собеседников похвалы за прозорливость. — Тогда нам предстоит встретиться всего с несколькими сотнями шеважа. Вот бы у нашего туна были стены, как на заставе! Может, успеем быстро что-нибудь построить?
— От огня стены не спасут. — Тон Фейли не терпел возражений. — Если только это не каменные стены замка. Гури, зачем твои вожди решили идти войной на Вайла’тун? Им ведь должно же быть понятно, что до замка ни один шеважа живым не доберется.
— До нас этого никто не делал.
— И что с того?
— Им нужна слава, Фейли, — предположил Тэрл, замечая утвердительный кивок Гури. — Многое на этом свете делается ради нее, пусть даже ценой собственной жизни, а тем более жизни посторонних. Можно подумать, наш замечательный Ракли вел бы себя так заносчиво, если бы не хотел остаться в памяти потомков.
Раздался стук в дверь. Струн метнулся к ней и приоткрыл ровно настолько, чтобы позволить втиснуться промокшему до нитки Таффи. Мальчуган продрог и вожделенно косился на забытый всеми, но еще слабо тлевший очаг. Вид у него был всклокоченный.
— Они вернулись, — выдохнул он, не решаясь приблизиться к огню. — Нэлс с Гилтаном вернулись. Ждут тебя в тереме, Тэрл. У них есть новости.
Только тут Таффи заметил рыжего дикаря и отпрянул, не пустившись наутек лишь потому, что у того, как оказалось, были связаны руки и ноги. Ему никогда еще не приходилось видеть всамделишного шеважа так близко.
— Зови-ка ты их лучше сюда. — Тэрл потрепал мальчугана по мокрым вихрам. — Да ступай домой, обсохни. Мамка небось переживает, что ты с утра до ночи на улице под дождем околачиваешься.
— Ну да, я уйду, а на нас нападут, — обиделся Таффи, будто его лишали долгожданного выступления жонглеров или перехожих музыкантов. И те и другие нынче все реже появлялись в их краях, довольствуясь тем, что могли заработать, не выходя за границы Стреляных стен. С другой стороны, шеважа в их туне не объявлялись до сих пор вообще ни разу. Разве можно такое зрелище променять на пресную материнскую похлебку да сухую рубаху!
Тэрл придал лицу зверское выражение. Таффи хихикнул и побежал за лазутчиками. Пленный шеважа был не страшным и смахивал скорее на большую куклу, чем на врага.
— Ну что ж, послушаем, что там на самом деле происходит, — подытожил Тэрл, с чинным видом забираясь прямо на стол, садясь и свешивая ноги. — Извини, Гури, но я привык полагаться на мнение своих людей.
— Тогда зачем я вам нужен? — Рыжий пленник попытался высвободиться. — Развяжите меня и дайте уйти.
— А ты уверен, что действительно этого хочешь? У нас ты пойманный враг, а там, того и гляди, — предатель. Думаешь, я не знаю про подозрительность тех, кто называет себя вашими вождями?
— Ты предлагаешь мне стать илюли… я хотел сказать, вабоном?
— Ты знаешь про нас достаточно, чтобы сделать правильный выбор.
— Да, мы говорили с тобой об этом тогда, в Лесу. Вспомни, как давно это было, Тэрл. У меня с тех пор тоже многое изменилось. Была жена и дочь. Их убили ваши воины. Сейчас у меня опять жена, молодая, ждет первенца. Ты предлагаешь мне бежать от нее? Ты бы убежал?
Снова воцарилось напряженное молчание.
Струну впервые воочию представилось, что и у лесных дикарей бывает своя жизнь с ее радостями и невзгодами, что они тоже умеют любить и ненавидеть, что им, как и вабонам, внятно горе от потерь и поражений. Он еще раз посмотрел на пленника и с изумлением увидел перед собой не безжалостного убийцу, не знающего страхов и сомнений, а усталого, сгорбленного под гнетом воспоминаний человека, все отличие которого состояло сейчас в яркой копне густых волос да грубо сшитой одежде из шкур. Переодень его в домотканую рубаху, отмой въевшуюся в кожу грязь, подстриги рыжие патлы — и никто не отличит его хотя бы от того же Гилтана, который как раз в этот самый момент возник вместе с братом-близнецом на пороге избы.
— Нас обложили! — было первое, что сказал Нэлс, стягивая с головы капюшон и кивая всем присутствующим. — В лесу полным-полно шеважа… — Он не договорил, обменявшись удивленным взглядом с братом. — Похоже, у вас здесь их тоже предостаточно.
— Не пугайтесь, — вышел им навстречу Фейли. — Это, как оказалось, старый знакомый вашего аола. И понимает наш язык, так что попрошу при нем не ругаться. Мы нынче уважаем шеважа как почетных гостей. — Последнее замечание он произнес громко, не сводя глаз с насупленного Тэрла.
— Ладно, не слушайте его брехню, — неожиданно услышал собственный голос Струн. — Рассказывайте, что вам удалось выведать.
Братья сбросили плащи и передвинулись к очагу, возле которого уже колдовала Элета, правильно предвидя желания такого количества голодных мужчин. Присев на корточки и вытянув руки над теплым пламенем, они по очереди, дополняя один другого, стали разворачивать перед примолкшими слушателями всю невеселую картину их нынешнего незавидного положения.
— Мы засекли их сразу, как только миновали наше поле. До опушки леса было еще идти и идти. Похоже, они там чувствуют себя совершенно безнаказанно. Даже не прячутся. Разделены на группы по пять-шесть человек. Сидят на земле, растянули над головами шкуры, дождь пережидают, наблюдают. Обошли мы три группы, добрались наконец до Пограничья. Там на опушке — целый лагерь у них разбит. Жгут костры прямо в своих кожаных шалашах. При этом — никакого дыма. Умело, ничего не скажешь. По нашим прикидкам их там сотни три, не меньше. Только вооруженные воины. Ни женщин, ни детей. Вооружены, как обычно, нашим же оружием. Часовых не выставили. Или не ждут, что кто-то на них здесь нападет, или мы проглядели. Но вряд ли.
— Проглядели, — подал голос Гури, отчего оба брата оцепенели, не веря своим ушам. — Часовые всегда есть.
— Может, мы вообще зря тут все это рассказываем? — сказал Нэлс, когда им объяснили происходящее. — Если он не только нас понимает, но и говорить умеет, проще расспросить его как следует. Нет? Тэрл, ты не согласен?
— Отчего же, можно. Если вы закончили, передадим слово ему. Гури, чего еще, по-твоему, они не заметили?
Дикарь пожал плечами.
Этот обыкновенный для вабона жест произвел на Струна неизгладимое впечатление. Теперь он окончательно убедился в том, что они имеют дело не с каким-то недоразвитым, чуждым во всем лесным существом, каким шеважа рисовались в многочисленных историях участников стычек с ними, а с самым обыкновенным человеком, схожесть с которым проглядывала даже в таких неосознаваемых мелочах. Если бы Гури как-нибудь особенно закричал, порвал веревки, вытаращил глаза, стал бить себя кулаками в грудь или совершил что-нибудь еще более вызывающее, Струн воспринял бы подобное поведение как должное и нисколько не удивился. Но пленник ничего этого не сделал. Только пожал плечами. Будь у него свободны руки, еще бы и ими развел.
Струн подумал, что в этом сходстве с вабонами скрывается величайшая опасность. Если перед ним сидит дикарь лишь по виду, значит, его дальнейшие действия и действия его соплеменников будут не спонтанными и безумными, как то до сих пор было принято считать, а вполне осмысленными и расчетливыми, направленными не против вабонов вообще, а на совершенно определенную цель. Они не кинутся на Вайла’тун очертя голову, как в недалеком прошлом кидались на стены застав, нисколько не заботясь о том, что их ждет. Они будут наблюдать, совершать вылазки, набеги, уничтожать вабонов по частям, вырезать туны и торпы, как получилось с семейством бедного Кемпли, будут отходить под прикрытие леса и прятаться от виггеров Ракли. А те в свою очередь будут всегда опаздывать и заставать лишь догорающие избы да окровавленные трупы, не подозревая, где будет нанесен следующий удар. Однако открытие Струна вселяло и слабую надежду. Если они так похожи друг на друга, быть может, в конце концов им удастся договориться. Правда, чего не знала история вабонов, так это мира с шеважа, но ведь даже у поколения Струна были воспоминания о коротких периодах затишья между ожесточенными схватками, когда по нескольку зим кряду дикарей никто не видел и не слышал.