Он вдруг резко встал, отчего шуба упала с его плеч. Борода его затряслась.
– Почему?! – выкрикнул он.
Непонятно было, собирается он рыдать или кричать.
Женщины напряженно молчали. Их бледные лица словно окаменели. Слуга с подносом замер в углу. Молчал и я.
Клиент нетерпеливо выдохнул, тряхнув бородой, подошел к сервировальному столу, схватил лежащую на нем саблю. Женщины встали. Он промычал что-то, швырнул саблю на пол и вышел прочь с веранды.
Ночь: аэропорт Гардермуэн в Осло. Бар. Признаться, я продрог на веранде у “графа” во время его монолога. При чтении я могу вытерпеть любой мороз – огонь и процесс согревают. Но когда +4 °C, пепел кружится, дамы молчат, а клиент пускается в воспоминания… это пробирает до костей. Мда. Вторая порция текилы со льдом только-только стала согревать меня.
Какого черта он устроил обед на холодной веранде? У него в доме огромная столовая, я успел заметить. Есть на холоде? Зачем? Чтобы лучше все прочувствовать?
Смоделировать русский moroz? Русскую метафизику, будь она неладна? “Граф” питается не только морковными котлетками, но и ею тоже…
Безусловно, холод играл в русской культуре важную роль. К нему я так и не смог привыкнуть. По мне, лучше плюс тридцать, чем минус. Я ненавижу снег, красоте которого молились русские поэты, не нахожу ничего красивого в этих застывших кристаллах Н2О, а вой метели, описанной бородатыми русскими классиками, вызывает у меня лишь одно желание – закрыться от него в теплом помещении, развести огонь в камельке и выпить хорошего итальянского вина…
Вытягиваю из полученной от клиента котлеты голубоватую купюру в пятьсот крон, складываю из нее бычка, поджигаю в пепельнице. Новые деньги напечатали в Норвегии после подавления “салафитской весны”. На купюре – изображение ладьи викингов и короля Хальвдана Черного, как подсказывает мне синяя блоха. Оказывается, он был собирателем норвежских земель, огнем и мечом покоряя и присоединяя соседние территории. Чтобы накормить всех lutefisk. Подробности его жизни меня не интересуют, я приказываю блохе умолкнуть.
Монолог “графа” о бомже вызвал у меня одно не очень приятное воспоминание. Давно, лет шесть тому, в Париже я столкнулся у входа в магазин с одним колоритным нищим. Это был молодой, кудрявый, смуглолицый парень без правой руки, с симпатичным лицом и зелеными глазами, выражение которых не оставляло никаких сомнений в его искренности. В левой руке он держал кружку и просил милостыню, называясь беженцем. Я поинтересовался, откуда он. Парень рассказал душераздирающую историю бегства от македонских салафитов, убивших его родителей, а ему отрубивших правую руку за игру в шахматы. Мы разговорились. Он мне понравился. Я дал ему десятифранковую бумажку (приличную по тем послевоенным временам милостыню) и парочку дельных советов. Он сказал, что запомнит меня на всю жизнь и будет за меня молиться. Мы расстались почти друзьями. Я вошел в магазинчик, купил бутылку воды, вышел через минуту и опять наткнулся на того же парня. Уставив на меня свои выразительные глаза, он показал свой обрубок и, протягивая кружку, стал как ни в чем не бывало прогонять все ту же душераздирающую историю про бегство, родителей, салафитов и шахматы. Я внимательно прослушал ее до конца. Затем развернулся и заехал ему по морде…
Спать сегодня придется в самолете. Завтра – канзасский клиент, заказавший каре ягненка на “Обломове”. Горячий месяц этот март. Чтение за чтением… Зато в мае – три недели отдыха. Полечу на Гоа, сниму хижину на сваях, поселюсь там с двумя вьетнамками, сам буду разрубать кокосовые орехи древним тесаком и поить девочек соком. А они напоят меня соками своими…
“И время остановится для нас, и наше счастье будет длиться ве-е-е-е-ечно”.
18 марта
Утро: нет, не удалось мне выспаться в самолете, летящем над ночным океаном. Все-таки наша жизнь поварская полна неожиданностей. Едва вечером объявили посадку, моя блоха безопасности загудела: 3333! Четыре тройки. Это значит – СРОЧНЫЙ СЪЕЗД ШЕФ-ПОВАРОВ. Каждому book’n’griller chef нужно отменить гастроль и прибыть в нужное место. Это случается кр-р-р-райне редко. На моем веку – третий случай. Это круто. Потому что: закон. Потому что: от этого никуда не деться. Потому что: что-то стряслось экстраординарное на нашей Кухне.
Обычно съезды проходят раз в год, это уже стало рутиной.
Но 3333 – ведро холодной воды…
Первый раз – была война с поварами-латиносами, решившими завалить Европу тоннами дешевых аррачеры на Дос Пассосе и каймана на Борхесе. Моду на латиносов тогда раздули и тайно проплатили трое итальянских поваров, резко поднявшихся на “Обрученных” Алессандро Мандзони и совершенно потерявших от нулей честь и совесть. После войны это чтение часто заказывали на свадьбах. Латиносы пообещали итальянцам вернуть золотые горы, засучили рукава и взялись за дело. После того сходняка троица кончила плохо – их скормили рыбам в Ионическом море. И начался последовательный отстрел латиносов, который продолжался почти год. Европа была спасена.
Во второй раз проштрафились немцы. Они сильно прогорали с телячьим легким на “Волшебной горе” и сосисками на “Верноподданном”. И вместо того чтобы экспериментировать, работать над меню, щипать библиотеки, решили попросту нагадить другим европейским поварам: вбросили почтарям так называемую “античную библиотеку Геринга”, якобы обнаруженную в альпийских каменоломнях. Кухонную элиту поразила наглость и незатейливость идеи. Наш старик Zokal тогда откликнулся письмом из тюрьмы: “Тупой фальшак, поварята! Что мог читать Геринг, кроме Mein Kampf или Карла Мая?!” И впрямь, Геринг был витальным толстяком, интересующимся самолетами, охотой и старой живописью. Никто ничего не знал о его страсти к собиранию древнегреческих манускриптов. Но простаков это не смутило: фальсификаторы пустили слух, что это – часть той самой знаменитой библиотеки, похищенной нацистами из оккупированной Греции и доставшейся толстопузому Герингу. Над фальшаком немцы основательно потрудились, вот в этом прилежности и основательности им не занимать: полторы тысячи свитков – дорада на Аристофане, осьминог на Еврипиде, баранья печенка на Эсхиле. И все чтения – в Германии! Просто и ясно, как жареный батат на добром докторе Швейцере: мы нашли – мы и читаем! Ordnung muss sein! Клиенты со всего мира с набитыми кошельками ломанулись в подвалы Берлина, Мюнхена и Кёльна. Немцы в одночасье стали древними греками, их цены взлетели и обвалили остальной рынок. Нам, русским, тоже пришлось туго: Софокл потеснил Толстого. Стали готовиться к войне. На экстренном съезде немцам был предъявлен ультиматум. И они, надо сказать, как люди умные, пошли на попятную – сожгли половину фальшака, сбросили цены, стали делиться. Без пары трупов все-таки не обошлось, а как иначе в нашем деле? Но пережить опять это “древнегреческое” безумие я бы не хотел…
Что же стряслось на этот раз? Только б не война. Я – за мирное небо над жаровней…
Придется отменить Америку. Облом на “Обломове”. И Швейцария под вопросом? Неустойка, разрыв, гнев клиента. Переживем. Потери, потери. Они всегда с нами…
Зеленая блоха занялась отменой, синяя – маршрутом. От Кухни ориентир на место съезда предварительный – Южная Европа. Подробности и координаты воспоследуют в защищенном режиме. Раздается писк моей синенькой: билет Осло – Мюнхен. Три часа до вылета. Нахожу массажный салон, отдаюсь в руки тайского парня, потом сижу, пью имбирный чай с горным медом.
Когда ломается расписание, я стараюсь быть спокойным. Но уже плохо получается.
Я спокоенспокоенспокоен.
День: в аэропорте Мюнхена синяя блоха получает маршрут. Беру напрокат машину, еду в сторону Альп. 41 минуту петляю по горному серпантину. Паркуюсь на горной стоянке возле дорожной закусочной. Вокруг – ели и сосны. Еще местами снег лежит. Оглядываюсь: никого. На стоянке – пара машин. Блоха ведет меня. Ступаю на тропинку, вхожу в лес, поднимаюсь по склону, углубляюсь в заросли. Впереди – огромная поваленная ель, вся поросшая мхом. Подхожу к ней. Оглядываюсь – никого вокруг, только деревья. Достаю из кармана пачку “Кэмел”, специально купленную в аэропорте (я никогда не курю сигарет, только сигары), вытягиваю сигарету и громко произношу:
– Haben Sie Feuer?
На стволе ели мгновенно возникает старик в коричневой стеганой куртке, баварской шляпе с кисточкой, с подвитыми усами, рюкзаком, альпенштоком, в горных ботинках. На запястье у него новый Predator, создающий маскировочные голограммы в лесу. Он молча достает из кармана старомодную зажигалку в потертом латунном корпусе, щелкает раз, другой, третий. Огонь не появляется.
– Кремень сточился, – говорит он. – У вас, молодой человек, случайно не найдется кременька?
Что же стряслось на этот раз? Только б не война. Я – за мирное небо над жаровней…
Придется отменить Америку. Облом на “Обломове”. И Швейцария под вопросом? Неустойка, разрыв, гнев клиента. Переживем. Потери, потери. Они всегда с нами…
Зеленая блоха занялась отменой, синяя – маршрутом. От Кухни ориентир на место съезда предварительный – Южная Европа. Подробности и координаты воспоследуют в защищенном режиме. Раздается писк моей синенькой: билет Осло – Мюнхен. Три часа до вылета. Нахожу массажный салон, отдаюсь в руки тайского парня, потом сижу, пью имбирный чай с горным медом.
Когда ломается расписание, я стараюсь быть спокойным. Но уже плохо получается.
Я спокоенспокоенспокоен.
День: в аэропорте Мюнхена синяя блоха получает маршрут. Беру напрокат машину, еду в сторону Альп. 41 минуту петляю по горному серпантину. Паркуюсь на горной стоянке возле дорожной закусочной. Вокруг – ели и сосны. Еще местами снег лежит. Оглядываюсь: никого. На стоянке – пара машин. Блоха ведет меня. Ступаю на тропинку, вхожу в лес, поднимаюсь по склону, углубляюсь в заросли. Впереди – огромная поваленная ель, вся поросшая мхом. Подхожу к ней. Оглядываюсь – никого вокруг, только деревья. Достаю из кармана пачку “Кэмел”, специально купленную в аэропорте (я никогда не курю сигарет, только сигары), вытягиваю сигарету и громко произношу:
– Haben Sie Feuer?
На стволе ели мгновенно возникает старик в коричневой стеганой куртке, баварской шляпе с кисточкой, с подвитыми усами, рюкзаком, альпенштоком, в горных ботинках. На запястье у него новый Predator, создающий маскировочные голограммы в лесу. Он молча достает из кармана старомодную зажигалку в потертом латунном корпусе, щелкает раз, другой, третий. Огонь не появляется.
– Кремень сточился, – говорит он. – У вас, молодой человек, случайно не найдется кременька?
В моем кошельке есть маленький кармашек, застегнутый на тугую молнию. За эти девять лет я открываю его в третий раз. В кармашке лежат крошечные кремни, похожие на обломки старомодного карандашного грифеля. Даю один старику. Он осторожно, с навыками часовщика берет кремень, вставляет в зажигалку, помогая маленькой отверткой швейцарского карманного ножа. Протягивает зажигалку, щелкает. Загорается пламя. В зажигалке снизу открывается дверца. Подставляю – сигарету под пламя, руку под зажигалку. В ладонь из зажигалки выпадает маленький белый цилиндр.
Прячу его с рукой в карман. Затягиваюсь. И сразу кидаю сигарету на снег:
– Благодарю вас.
– Не стоит благодарности.
Старик убирает зажигалку в карман. И сразу исчезает. На стволе упавшего дерева – никого. Только мох.
– Хорошо здесь, – произношу неожиданно для себя, глядя в чащобу с пробивающимися лучами солнца.
– Ничего хорошего, – раздается голос старика.
Поворачиваюсь, усмехнувшись собственной глупости, иду назад к машине. Вообще-то я человек городской, к природе равнодушен, а леса просто терпеть не могу. Какого черта я это произнес? Когда мальчиком ходил в лес, меня там обязательно кто-то кусал: клещ, оса, муравьи. Ногу подвернул я тоже в лесу. В лесу мне некомфортно. Похоже, этому деду – тоже. К черту холодный темный лес. То ли дело – море. Ничего, недолго осталось…
Сев в машину, разворачиваю цилиндр. Это – тончайшая прозрачная пленка с нарисованным вручную маршрутом. Дальше я должен следовать ему, никакой электронной навигации, никаких голограмм. Налепляю пленку на левую ладонь, еду дальше.
Дорога петляет. Въезжаю в глухой лес. Вековые ели темной стеной обступают. Дорога идет вниз. И постепенно выводит меня к озеру. Следуя карте, выезжаю к небольшой пристани. Там стоят четыре одинаковых катера. Паркуюсь. На стоянке – девять машин. Уверен, что все они – поварские. Место завораживает тишиной и безлюдьем. Иду к катерам. Меня встречает крепыш в меховой куртке, помогает спуститься на катер, открывает дверь каюты. Захожу, сажусь. Катер сразу резво берет с места, несется по озеру. Озеро окружено лесом, словно стеной. Катер несется, стуча брюхом по воде. Затем забирает вправо, сбавляет ход. И мы подплываем к замку, прилепившемуся к самому берегу. Причаливаем к каменной пристани, где прохаживаются два крепыша с автоматами и высокий богатырь-блондин с лицом киногероя. Этого человека я знаю, он из нашей СБ. Он присутствует на каждом съезде. Протягивает мне свою богатырскую руку, помогая взобраться на пристань. Красивое лицо его вежливо-непроницаемо. Уважаю таких профи. Сунув руки в теплые карманы куртки, оглядываюсь. Здесь я никогда не был. Каждый съезд проходит в новом месте, это закон. Может, поэтому мы все пока на свободе…
Замок прекрасен. Над сторожевой башней развевается клетчатый флаг Баварии с гербом посередине, виднеются пулеметные гнезда в бойницах, над воротами – барельеф родового герба. После того как Бавария стала королевством, местная аристократия совсем расцвела. Вот только book’n’grill здесь был популярен лет пять тому назад, а сейчас можно говорить о спаде: за последний год я почитал в Баварском королевстве только два раза. И дело не в русской литературе. Признаться, здесь нынче мало не только читают, но и читают. Баварцы питаются реальностью, а не фантазиями. У них просвещенное средневековье. Они ребята бодрые и решительные: пиво, свиная рулька, портативные крылья лучшие в Европе, смертная казнь на плахе. Может быть, поэтому они раньше других европейцев разобрались с исламистами…
Богатырь просит следовать за ним. Следую. Поднимаемся по широкой лестнице, оказываемся в огромной прихожей с колоннами и сводами. Здесь тоже охрана и ворота безопасности. Меня сканируют, идентифицируют комбинации молекул. И отбирают двух моих мобильных блох. Блохи оказываются в маленькой прозрачной коробочке. И таких блошиных домиков у охранника на столе достаточно. Народ собирается!
Меня проводят в громадную гостиную, уставленную помпезной старой мебелью. И я вижу наших, прогуливающихся с напитками в руках или восседающих на диванах, пуфах, в массивных креслах. Лукас, Лео, Джеймс, Томас, Мирко, Ли, Марсель… Марсель-Бретер, птенец из гнезда Zokal. Ох, что он вытворяет со своим эскалибуром!
– Марсель!
– Геза!
Подхожу, здороваюсь. На съездах, особенно экстренных, принят стиль сдержанного общения. Но нашему выводку я всегда по-мальчишески рад. Марсель стал достойным поваром, вошел в Круг.
Здесь уже собралось человек тридцать. А кворум съезда – сорок два.
Вот и двое русских – Билл и Анзор. Молча тюкаемся кулаками. Крутые парни. Анзор жарит только на Бахтине, для очень дорогих клиентов, редко, но метко. Билл недавно прославился парижским банкетом на собрании сочинений Тургенева, за который с ним расплатились походной кухней. Теперь ездит не он, а к нему. Вообще, походные кухни – новое веянье в нашем деле. Выгодное, но – рискованное. Если ты колесишь по миру с таким прицепом, то риск возрастает вдвое. Зацепят санинспекторы кухню – тебе тоже не скрыться. Трое уже сели. А это были отличные повара. Кухня походная может стать как островом Монте-Кристо, так и камнем на шее. Дело, конечно, модное-доходное, но, но… я пока осторожен: лучше ездить по миру с обычным поварским кейсом.
– Кого я вижу! Геза! – в кресле шевелится необъятная фигура в костюме цвета манго.
Толстяк Анри. Французский классик, уже ставший легендой. Он несильно старше меня, но выглядит на все пятьдесят. Рано встал к жаровне и многого добился. Сколько томов Гюго, Стендаля и Бальзака он сжег – трудно и вообразить. Хватит на библиотеку для такого замка.
– Salut, Henri!
– Sacré Geza, toujours en forme?
– Твоими молитвами, Анри.
Почтительно пожимаю огромную пухлую длань с вытатуированной козлиной головой, держащей в зубах голубую розу. Толстяк Анри в Квинтете самый молодой. А Квинтет мудро руководит всем нашим братством.
– Как дела, русский? – спрашивает Анри, потягивая из квадратного стакана что-то слоисто-розоватое. – Как горит?
– Ярко.
– Как вертится?
– Как пропеллер.
– Как жарится?
– Как кошка на крыше.
– Как платят?
– Как на войне.
– Держи дрова сухими, Геза!
– Держи дрова сухими, Анри!
Все повара друг с другом только на “ты” и только по именам, вне зависимости от иерархии. Никаких родственных историй, никаких родословных. Чистые отношения. Наши блохи тоже всегда держат дистанцию, не спариваются.
Анри неизменно весел и снисходительно ироничен. Но напряжение в его слоновьих глазах не скрыть и ему. По этикету до заседания не спрашиваю, что стряслось в нашем кухонном королевстве. Не положено. Квинтет доложит.
Заказываю себе джин-тоник с ломтиком лайма. Кто-то слегка приобнимает меня сзади. Оборачиваюсь.
– Владимир!
Он молча улыбается своей американской улыбкой. Звезда Калифорнии, сделавший крепкую карьеру на Соле Беллоу. Половина его красивого лица не так давно была сожжена: канзасские грузины плеснули ему в лицо кислотой, заманив на тухлый ланч. Но хирурги быстро поправили…