— НПК? — повторил Мартин, хотя прекрасно знал, как расшифровываются эти три буквы.
— Налог на передачу капитала. Проснись, Мартин. Его сестра — не благотворительный фонд. Почему он не проконсультировался, прежде чем разбрасываться деньгами?
Мартин спросил себя, почему он тоже не проконсультировался с Уолтером или не обратился к собственным знаниям. Может, потому, что не хотел огласки, которая разрушила бы его благородные планы? Точно так же, как он не хотел знать об истинных отношениях между Франческой и ее мужем? Теперь в обоих случаях придется заплатить за то, на что он сознательно закрывал глаза. Почти все его деньги потрачены, и ему, скорее всего, придется заплатить налог как минимум за суммы, выданные мисс Уотсон и миссис Кохрейн, хотя, возможно, не миссис Финн, поскольку это были наличные… Неужели он собирается и тут обманывать себя? Мартин отбросил все мысли о деньгах — разве это так важно в его теперешнем положении? — и поехал в Суон-Плейс. Квартира была точно такой, какой он ее оставил в среду: пустой, ожидающей, с открытой дверцей холодильника и круглыми вмятинами на коврах, оставленными ножками мебели.
Ему хотелось рассказать обо всем Эдриану, но он не решался. Голос Эдриана был слишком бесстрастным, насмешливым, слишком изысканным. Мартин подумал о своих друзьях, к которым можно обратиться за советом, о Нормане и Титертонах. Вряд ли они сказали бы ему нечто такое, чего он не знает сам, и, откровенно говоря, будучи глубоко консервативными и непоколебимо традиционными, они, скорее всего, лишь нервно рассмеялись бы в ответ.
Вернувшись в офис, Мартин снова задумался над тем абзацем в «Пост». Он точно помнил, что там было сказано. Рассел Браун, тридцать пять лет, преподаватель политехнического института, автор книги о XIV веке и о Черной смерти, жена Франческа, дочь Линдси. Мартин вздохнул и набрал номер в Илфорде, который дал ему мистер Бланш. Никто не снял трубку.
Может, «Пост» ошиблась? Может, это была Фортис-Грин-роуд или Фортис-Грин-авеню? Но это не объясняет, почему Франческа все время говорила, что живет на Фортис-Грин-лейн. В «Пост» определенно должны что-то знать, и у него есть один знакомый, который работает в «Пост»…
Тим Сейдж.
Возможно, Тим и не знает ответа, но все равно он способен ему помочь. Журналисты умеют разыскивать неуловимые адреса, номера телефонов и, если уж на то пошло, людей. И глупо думать, что они с Тимом враги. Почему он так думал? Они не ссорились — только в воображении и в снах Мартина.
Он позвонил в головной офис «Пост» в Вуд-Грин. Нет, мистера Сейджа здесь не было, сказали ему, но можно попробовать поискать его в редакции на Чайлдс-Хилл. Мартин дозвонился до Чайлдс-Хилл, и ему ответили, что мистер Сейдж сегодня не появлялся. Тима всегда было трудно застать. В былые времена — к этой категории относилось все, что случилось до ноября — Тим почти всегда звонил сам. Мартин чувствовал себя опустошенным. Он сидел за письменным столом, но работать не мог — впервые, сколько себя помнил.
Примерно через час заглянула Кэролайн и сообщила, что пришла семья индийцев и спрашивает мистера Урбана.
— Мужчина, женщина, маленький мальчик, старик и старуха, похожая на миссис Ганди.
Мартин удивленно посмотрел на нее.
— Что им нужно?
— Вас, — ответила Кэролайн. — Они сегодня вернулись из Индии, по крайней мере, некоторые, а до этого были в Австралии, и они хотят увидеть вас и поблагодарить за то, что вы сделали. Они так говорят.
Бхавнани.
Несколько месяцев он надеялся встретиться с ними, жаждал — не признаваясь в этом даже себе — получить от кого-нибудь хоть немного благодарности. А теперь, когда они пришли, он не в состоянии предстать перед ними.
— Отведите их к моему отцу, — сказал Мартин. — Его тоже зовут мистер Урбан.
Было только четыре, но Мартин вышел из офиса и поехал в Суон-Плейс, где сидел у окна и ждал Франческу, зная, что она не придет.
Самфир-роуд. Мартин нашел улицу в атласе Лондона, который держал в бардачке машины. Это был район парка Финсбери. Он не помнил, чтобы когда-либо бывал там или знал людей, которые жили в этом районе.
Если Тима нет дома, он будет сидеть в машине и ждать. До полуночи, если потребуется, — выхода у него все равно нет. Но скорее всего, так долго ждать не придется, потому что мужчина, с которым живет Тим, должен быть дома. Почему раньше его так волновала встреча с этим мужчиной, почему он не хотел видеть их вместе? Теперь ему было абсолютно все равно.
Мартин уехал из Суон-Плейс около шести. Если Тим был занят днем, то уже вернулся домой, а если собирается работать вечером, то не выйдет раньше семи. Они с другом, наверное, ужинают. Мартин вспомнил большой красный диван, который видел во сне, — обтянутый красным бархатом, мягкий и пыльный. Даже думать о нем было неловко.
Он поехал вверх по Крауч-Энд-Хилл, потом спустился по Хорнси-Райз. Небо было похоже на плотную серую вуаль, которую закат разорвал, чтобы продемонстрировать сквозь эти прорехи свои яркие цвета. Он расскажет Тиму все, подумал Мартин, и перспектива быть искренним и откровенным с Тимом наконец наполнила его радостью, такой сильной, что задрожали лежавшие на руле руки. На мгновение он забыл об утрате Франчески и о горьком разочаровании, которое постепенно усиливалось. Тайна, которую он три месяца скрывал от Тима, давила на него тяжелым грузом — Мартин только теперь начал осознавать его тяжесть — и совсем скоро, может через несколько минут, он сбросит с плеч эту гору. Цель, с которой он сюда пришел, расспросить о том абзаце в «Пост», съежилась и померкла в ярком свете признания, которое он собирался сделать, — о деньгах и их источнике, о Франческе, о своем долгом молчании и холодности. Мартин жаждал его, как набожный грешник жаждет раскаяния, как измученный пытками пленник жаждет шанса признать свою вину.
Он оказался в глухом месте, где улицы, обнесенные деревянными баррикадами, тянулись по какой-то пустоши, без травы, без деревьев и почти без домов. Несколько новых зданий странной расцветки — кирпичные, лимонные, грязно-белые, черные — исчертили горизонт изломанными линиями. Старые улицы с домами из старого коричневого кирпича окружали пустошь по периметру, словно невысокие скалы у кратера в пустыне. Даже несмотря на то что его карта уже устарела, Мартин без труда нашел Самфир-роуд. Это было ущелье среди бурых утесов, с жалкими домами, которые почему-то напомнили Мартину казармы в каком-то старом и, вероятно, покинутом гарнизоне. По сравнению с этим местом Фортис-Грин-лейн казалась настоящим раем.
Он поднялся по разбитым цементным ступенькам к двери цвета сырой печени и нажал кнопку звонка с табличкой «Сейдж». Секунду спустя за желто-зеленой стеклянной фрамугой над дверью зажегся свет. Запах сигарет «Голуаз» Мартин почувствовал задолго до приближения Тима.
Дверь открылась, и на пороге появился Тим. На нем были джинсы и старый свитер грубой вязки, серый и толстый, в котором он выглядел еще более худым, почти костлявым. На очень бледном лице Тима выделялись красные, как свежая кровь, губы. Неужели он всегда был таким бледным? Тим вынул изо рта сигарету и сказал:
— Я предполагал, что ты объявишься. Это был лишь вопрос времени.
Мартин удивленно смотрел на него, не понимая, что значат эти слова. Потом случилось нечто странное и в то же время настолько потрясающе реальное, что он на какое-то время забыл о Тиме. В конце коридора открылась дверь, из которой выскочил ребенок и побежал к ним. Этим ребенком была — невероятно, но факт — Линдси.
Внезапно девочка остановилась и посмотрела на Мартина. В ее взгляде читались гнев и неприязнь. Она прижалась к ногам Тима и протянула руки. Он подхватил ребенка и поднял к себе на плечо — черные волосы спутались с черными волосами, смуглая бархатистая кожа прижалась к другой смуглой коже. Четыре синих глаза в упор смотрели на Мартина. Он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, стены наклоняются, а темный грязный коридор без ковра на полу раскачивается взад-вперед.
— Тебе лучше войти, — сказал Тим.
Мартин переступил порог и почувствовал, как за ним закрывается дверь. Говорить он не мог. Сделав несколько шагов по коридору, оглянулся, весь дрожа, чтобы снова посмотреть на Линдси и ее отца — в том, что Тим ее отец, сомнений быть не могло. Но ведь Франческа ее мать…
— Не понимаю, — пробормотал он. — Ты и Франческа… Где Франческа?
Тим опустил ребенка на пол. Потом прислонился к двери и скрестил руки на груди.
— Она умерла. Ты не знал? Хотя нет, откуда? Она погибла в прошлую субботу вечером — ее переехала машина, даже не остановилась.
Линдси, льнувшая к его ногам, внезапно заплакала.
Глава 21
Плач Линдси словно выражал горе двух мужчин — печаль Тима и шок, смятение и ужас Мартина. Они молчали, не замечая всхлипываний и рыданий девочки, которая топала ногами и лупила кулачками по ногам Тима. Они смотрели друг другу в глаза, и Мартин первым опустил взгляд и отвернулся. Тим медленно наклонился и снова взял Линдси на руки. Она перестала плакать, но все еще всхлипывала, обвив отца руками и ногами, словно морская звезда.
Линдси, льнувшая к его ногам, внезапно заплакала.
Глава 21
Плач Линдси словно выражал горе двух мужчин — печаль Тима и шок, смятение и ужас Мартина. Они молчали, не замечая всхлипываний и рыданий девочки, которая топала ногами и лупила кулачками по ногам Тима. Они смотрели друг другу в глаза, и Мартин первым опустил взгляд и отвернулся. Тим медленно наклонился и снова взял Линдси на руки. Она перестала плакать, но все еще всхлипывала, обвив отца руками и ногами, словно морская звезда.
Наверху открылась дверь, и послышался женский голос:
— Все в порядке, Тим? Господи, ну и крик она устроила…
Тим подошел к лестнице с Линдси на руках.
— Не возьмешь ее к себе на полчасика, Голди?
— Конечно, если ты хочешь. Но ей придется посмотреть телик, потому что как раз начался мой сериал.
— Линдси хочет Голди! — Девочка соскользнула с отца и на четвереньках стала подниматься по лестнице.
— Пойдем выпьем, — сказал Тим. — Нам обоим не помешает.
Он повел Мартина по коридору к двери, из которой появилась Линдси. Это была кухня, слегка модернизированная вокруг раковины и с современными шкафчиками, но в остальном убого старомодная, с неработающим бойлером в углу и очагом на противоположной стене, дымоход которого закрывала красная крепированная бумага. Духовка была включена, настенный нагреватель тоже. На столе, заваленном газетами и пачками «Голуаза», стояли остатки еды и наполовину пустая бутылка джина «Доминикс милитари».
Мартин двигался как в тумане. Тим направил его к одному из маленьких кресел рядом с настенным нагревателем, но Урбан сел — вернее, рухнул — на гнутый стул у стола и закрыл лицо руками.
— Тебе чистый или разбавить водой?
— Все равно.
Мартин никогда в жизни не пил джин без тоника, мартини или какой-нибудь другой экзотической добавки. И теплым, таким как теперь, тоже не пил. Вкус был настолько мерзким, что Урбан вздрогнул, но огненная жидкость взбодрила его. Он повернулся и посмотрел на Тима исполненным муки взглядом. В глазах Сейджа читалось нечто похожее на отчаяние — или просто безразличие. Заговорил он спокойным, бесстрастным голосом, как социолог, сообщающий о неудаче, несчастье, поражении.
— Я расскажу тебе то, что мне рассказала полиция, и заполню пробелы тем, что знаю сам. После того, как ты высадил ее у того дома в Финчли, она пошла искать такси, чтобы поехать домой. Не в первый раз. Там сложно поймать такси. Она шла долго, до самой Норт-Серкулар-роуд. — Тим умолк, потом продолжил тем же ровным голосом: — Непонятно, как можно было не увидеть, что она переходит ярко освещенную дорогу. Наверное, парень был пьян или просто не смотрел. Минут через десять ее нашел другой водитель — так они думают. Она была еще жива. Умерла в больнице в воскресенье вечером.
— И все это время… — Голос Мартина был едва слышен.
— Она была без сознания. Еще джину?
Тим снова наполнил стаканы. Закурил очередную сигарету. Единственное, что выдавало его чувства, — быстрые, жадные затяжки.
— Ну вот, — сказал он. — Переходим к вопросам.
От джина Мартину стало жарко, голова шла кругом, и он расхрабрился.
— Ты был женат на Франческе?
Тим рассмеялся, но этот звук не имел никакого отношения к веселью.
— Ты сам знаешь. Ты же мой бухгалтер. Разве я не должен был тебе сообщить, что женат? Франческа до сих пор замужем за парнем из Илфорда. Его зовут Рассел Браун — на самом деле.
— Но та заметка в твоей газете…
— Заметки в газетах пишут люди. Это не послания из некого непогрешимого источника истины. — Тим пожал плечами. — Ее сочинил я, за исключением имен. Дом ты нашел сам. Я не говорил тебе, что Франческа живет в номере пятьдесят четыре по Фортис-Грин-лейн — кстати, и она тоже. Ты сам это придумал. Предположил, как и в том случае, когда увидел у Франчески синяки и решил, что это дело рук Рассела. На самом деле она упала, поскользнувшись на льду, как еще несколько тысяч человек в тот день.
Мартин молчал. Потом медленно произнес:
— Ты хочешь сказать, что все это было подстроено тобой и Франческой? Все? — Весь ужас того, как с ним поступили, волнами накатывал на Мартина. Он чувствовал, как пульс громом отдается у него в голове. — Вы оба собирались надуть меня, чтобы получить… Теперь он все понял. — Квартиру? Вы два преступника… которые это сделали?
— Вначале, — сказал Тим, Франческа рассчитывала только на деньги или какие-нибудь драгоценности. Естественно, я знал о твоем выигрыше в тотализатор. С самого начала. Должно быть, ты забыл, что, несмотря на мои неудачи, у меня потрясающая память. — Он сделал большой глоток джина и передернул плечами. — Тебя не назовешь воплощением щедрости, правда? Я ничего не получил, и она тоже — пока тебе не пришла в голову блестящая идея, как уклониться от уплаты налогов. К тому времени отступать уже было поздно; как говорят, семь бед — один ответ.
Мартин встал. Покачнулся, но сумел удержаться на ногах. Оставалась еще одна вещь, последняя. Если Франческа изменяла Расселу Брауну с Тимом, то она точно так же изменяла Тиму с ним. Он посмотрел в глаза Тиму и срывающимся голосом — хотя ему казалось, что с вызовом — крикнул:
— Она спала со мной! Она тебе об этом рассказывала?
Тим приподнялся на стуле. Губы его улыбались, но глаза были пустыми. Он пожал плечами.
— И что? Это была тяжелая работа. Сочетать приятное с полезным тут не вышло.
Мартин ударил его — не раздумывая, без подготовки. Сжал кулак, размахнулся и ударил в челюсть. Тим зарычал и опустился на стул, но тут же вскочил и бросился на него, подняв обе руки. Мартин уклонился, снова ударил и рухнул на стол, сбив лампу, которая покатилась по полу и погасла.
Комната погрузилась в темноту, если не считать яростного красного свечения настенного нагревателя, и все окрасилось в алые тона — воздух, мебель и Тим, спиною прижавшийся к двери, демон, падший ангел, разрисованный красным светом. Он снова бросился на Урбана, ударил в лицо, но на этот раз Мартин схватил его за плечи, стиснул худую и твердую грудную клетку. На мгновение они замерли, вцепившись друг в друга, потом рухнули на пол и, не размыкая объятий, покатились в темноту по толстому ковру, старому и потертому.
Тим пытался схватить его за плечи и ударить головой о пол. Но Мартин был сильнее. Больше и тяжелее Тима, крепче. Он схватил запястья Сейджа и завел их ему за спину, обхватив его тело руками.
Вместе с этим успехом, с усмирением Тима, его охватило необычайное волнение. Он боролся с Тимом, делал то, о чем мечтал в своих снах. Прикосновение жесткого тела Тима, трение, когда он извивался, пытаясь вырваться, и они перекатывались по полу, объятие, такое крепкое, словно их тела проникли друг в друга и слились в одно — от всего этого он возбудился. Страсть пылала так жарко, что на ее фоне отношения с Франческой выглядели бледными и холодными.
Ему было все равно, понял Сейдж или нет. Мартин отбросил всякую осторожность, перестал сдерживать себя. Хриплым шепотом он произнес имя Тима, и сопротивление ослабло. У Мартина перехватило дыхание, и он уже не мог ничего с собой поделать — прижал губы к губам Тима и поцеловал долгим, жадным поцелуем. Разрядка, которую принес этот поцелуй, казалось, унесла с собой все заботы и тревоги. Он откатился от Тима и замер, уткнувшись лицом в пол.
Тим встал первым. И сделал то, что сделал бы на эшафоте или при раннем оповещении о водородной бомбе. Закурил «Голуаз». Уголок рта у него дернулся, и он скривился, как будто подмигивая Мартину. Урбана переполнял стыд, а все заботы и тревоги вернулись на место. Он поднялся и сел, сгорбившись, на кресло у нагревателя.
— Не включай свет.
— Ладно, если ты не хочешь.
— Мне очень жаль, что так получилось. Я имею в виду, теперь. — Мартин пытался совладать с заплетающимся языком. Он старался разглядеть Тима сквозь красную полутьму, смотреть ему в глаза и говорить связно. Это было почти невозможно. — Не могу объяснить, почему я это сделал.
— Это все солдатский джин. Дело в том, что он предназначен для гвардейцев, а ты сам знаешь, какая у них репутация.
— Я не гомосексуалист, не гей, или как там их называют.
— Это был джин, любовь моя, — сказал Тим.
Он присел на край стола. Мартин сумел сфокусировать на нем взгляд; если он и покраснел, то при таком освещении этого видно не было.
— А может, и гей, — тихо сказал он. — Просто я об этом не знал. Скажи, Тим, почему вдруг обнаружилось столько вещей, о которых я не знал и которых не замечал?
— «Человечество идет по тонкому льду над ужасающей бездной». Помню, я произносил тебе эту цитату еще до того, как все началось. Мы оба упали и разбились, не так ли?
Мартин кивнул. Он все ещё чувствовал смущение и стыд, но в то же время его обволакивало тепло, которое не имело отношения к нагревателю. Он любил Тима — теперь сомнения исчезли. И то, что сделал Тим, уже не имело значения.