– А ваша?
– Деточка, – мистер Найтли не то хихикнул, не то кашлянул, – неужели ты думаешь, что артефакт подобной силы остался бы без внимания? Чему тебя только учили.
Тельма стыдливо потупилась.
Конечно… она не подумала о фоне, который должна была бы излучать подобная вещь.
– В теории именно та Свирель была уничтожена. А купленная мной – бледное подобие, это как стекляшка и алмаз. И то, и другое блестит после огранки, но разница меж тем в самой сути… нет, я купил свирель ради легенды. И ради забавы решил сыграть. И не ожидал, что ты так отреагируешь. Верно, в ней и вправду есть кости сирены. Я ее убрал… да…
Он вновь задумался, а Тельма не мешала. Она разглядывала книгу, прикидывая, позволит ли мистер Найтли изъять этакое сокровище? Или же стоит лишь название переписать? Глядишь, да сыщется в городской библиотеке подобное издание.
– Вот что интересно… – он заговорил, когда Тельма почти уже решила попрощаться, – с полгода тому меня нашел Тедди… ты помнишь его? Агент твоей матери. Пробивной был мальчик… нахрапистый, я бы сказал…
Тельма пожала плечами.
Возможно, если бы она встретилась с Тедди лицо к лицу, то вспомнила бы его. А так… в мамином окружении имелись люди куда более яркие. А Тедди… от этого имени тянуло канцелярской скукой, серыми костюмами и кожаным кейсом с позолоченной ручкой. Еще, кажется, часы у него имелись, старые, если не сказать, древние. Тедди ими очень гордился и носил в нагрудном кармане жилета. Он доставал их по нескольку раз в день, чтобы завести.
Тельма помнила часы.
И серебряный ключик на цепочке. Но не самого Тедди.
– Он меня тоже о свирели спрашивал. Предлагал неплохие деньги… очень неплохие деньги… начал с двадцати тысяч. Закончил четвертью миллиона…
Мистер Найтли провел пальцем по губам.
– Четверть миллиона?
– Мне это тоже показалось… интересным. И сам Тедди… он изменился. Не внешне. Время всех меняет, но вот суть его… гнильцою тянуло… не люблю гнилых людей. Не верю.
– И вы продали свирель?
Четверть миллиона – это безумная сумма. Кто способен заплатить столько? А главное, зачем, если артефакт – подделка… ладно, пусть не подделка, но бледное подобие того самого, о котором легенды говорили.
– Нет.
– Почему?
– Деточка. – Мистер Найтли поднял стакан. – Мне не так долго жить осталось. Зачем мне четверть миллиона? Я и со своими-то капиталами не знаю что делать. А свирель… скажем так, можешь считать это прихотью старого дурака, но мне показалось неправильным отдавать ее. И вот что еще интереснее… недели не прошло, как меня попытались ограбить.
Тельма подалась вперед.
– И?
– И ограбили, – хмыкнул мистер Найтли. – Две сотни талеров. Пара картин, вполне, кстати, приличных, но они хотя бы застрахованы были. Кое-какая серебряная ерунда… они прошлись по всему дому.
Мистер Найтли поднялся с немалым трудом. Он замер на мгновение, упираясь обеими руками в подлокотники кресла, пытаясь отдышаться, на лице его появилось хорошо знакомое Тельме упрямое выражение. Была ли причиной внезапной слабости болезнь, или же виски, или же и то, и другое разом, но Найджел Найтли не собирался сдаваться.
– Идем… и будь добра, помоги старику, – эта просьба далась ему нелегко. – Надо было сразу… если бы сказала, я бы сразу… теперь ходить… между прочим, мне давно спать пора… отдых больным людям необходим.
Он почти повис на руке Тельмы, однако упрямо шел, переставлял негнущиеся ноги. Перед лестницей замер, окинул ее взглядом оценивающим и вместе с тем злым, так смотрят на врагов.
– Я сама могу. Я запомнила…
– Может она… можешь, наверное, но я сам… должен сам… если свирель ему так нужна… я скоро сдохну… и чую, что скорее, чем думал… может, не от болезни вовсе… ничего, завещание я оставил… а остальное… вовремя ты пришла… вовремя…
Тельма старалась не вслушиваться в это болезненное бормотание, но просто помогала преодолеть ступень за ступенью.
– Стой. – Мистер Найтли, добравшись до кабинета, вырвал руку. – Дальше… за мной… я собирал редкости… я так долго собирал редкости… и этот дом тоже редкость. Сам по себе. Мне повезло однажды оказаться здесь… подожди…
Он ткнул пальцем в снимок, один из сотни снимков, украшавших стену. Потом надавил на второй. И еще на пару одновременно. Выглядело это нелепо: мистер Найтли, раскинув руки, пытается стену обнять, а может, сродниться с нею. Однако когда стена вдруг поддалась, продавилась под ним, а после и вовсе лопнула пузырем, чтобы, впустив человека, срастись за его спиной, Тельма не испытала удивления.
Она вообще слишком устала, чтобы удивляться.
Длинный был день.
И что-то подсказывало, что завтрашний будет не короче.
Про свирель придется рассказать Мэйнфорду, и про сирен. Про мистера Найтли? Похоже, что и про него, Тельме ведь придется объяснять… когда-нибудь объяснять придется многое, но Тельма очень надеялась, что не в ближайшем будущем.
А мистер Найтли достаточно умен, чтобы не сказать лишнего.
Он появился из стены же, но чуть левее, и с очередной коробкой в руке.
– Этот дом привезли из Старого Света по частям. Потом собрали… но семья, которая здесь жила, разорилась, и дом пришлось продать. Здесь была торговая компания… разорилась… адвокатская контора… его перестраивали несколько раз, и никто не задумывался, почему изнутри он меньше, чем снаружи, – мистер Найтли вытер рот рукавом, но лишь размазал кровь по лицу. – В Старом Свете любили такие шутки… потом его превратили в жилой дом… если бы ты знала, сколько времени мне понадобилось, чтобы привести его в порядок. Но он понял… отблагодарил.
Мистер Найтли провел ладонью по стене, и дом отозвался. Теперь Тельма слышала его, нечто иное, напрочь нечеловеческое, но по-своему разумное.
– Если со мной вдруг… позаботься о нем.
– Непременно.
Дом не поверил этому обещанию, а мистер Найтли хмыкнул:
– Позаботишься, куда тебе деваться? У тебя теперь передо мною долг… такие как ты не забывают долгов.
И это было правдой.
– Бери.
Он протянул узкий футляр.
– Бери и уходи… девочка из прошлого… прошлое возвращается, чтобы отнять будущее… но будущего у меня нет… иди-иди… такси вызови… аппарат внизу… деньги там же… мелочь на столике.
– Я…
– Потом вернешь… при случае.
– Может, целителя…
– В жопу всех целителей… иди-иди, девочка… спеши… а мне уже некуда.
Спорить Тельма не стала.
Глава 16
Увидев позднего гостя, Мэйнфорд от души пожалел, что не остался ночевать в отделении. А ведь была такая мыслишка, и казалась она донельзя разумной. Но нет же.
Поддался сиюминутной слабости.
Переночевать захотелось на своей кровати, а не на треклятом диване. Ванны горячей. Вспомнилось некстати, что он уже третьи сутки умывается водой из графина и скоро вонять будет не хуже беспокойника. Нет, в подвале отделения душ имелся, но горячая вода в нем бывала хорошо если раз в неделю. Да и простых полицейских, кои душ облюбовали, не хотелось смущать явлением своей мелконачальственной задницы.
А дома ванна.
Огромная чугунная ванна на львиных лапах.
С золочением.
С пастями оскаленными. С краном, из которого лилась упоительно горячая вода…
Вот аккурат сейчас и лилась. А рядом с ванной, в серебряном ведерке для шампанского доходила до нужной кондиции пара бутылок портера. К нему имелся набор бумажных коробок из ближайшей закусочной… в общем, какое-никакое, а счастье было возможно.
– Твою ж… мать. – Осознание, что в ближайшие часа два счастливым ему не стать, ранило Мэйнфорда настолько, что он не сдержался.
– Да, дорогой, это я. Вижу, ты рад меня видеть. – Матушка подставила щеку для поцелуя, а когда его не последовало, коснулась этой самой щеки пальчиком. – Ты по-прежнему груб. Ничего не меняется.
– Уходи.
– Нам стоит побеседовать. – Острие матушкиного зонтика легонько ударило по руке Мэйнфорда. – И вынуждена признать, что разговор предстоит нелегкий.
С легкими она не являлась.
К счастью.
Нет, некоторое время после смерти деда мать пыталась играть в воссоединение семьи и счастливое возвращение блудного сына. Но Мэйнфорд, к огромному ее огорчению, игру не поддержал.
– У меня нет настроения на беседу. – Мэйнфорд испытывал преогромное желание захлопнуть дверь, останавливало лишь то, что запертые двери никогда не являлись для матушки препятствием.
– У тебя никогда нет настроения для разговоров с матерью. – Она отстранила его и вошла.
Огляделась.
Брезгливо поморщилась. Сняла шляпку, перчатки…
– Будь добр, пристрой их куда-нибудь… чтобы без запаха… Мэйни, дорогой, могу я быть откровенна?
– Нет.
– Ты совершенно не следишь ни за собой, ни за своим… жилищем. А это тревожный признак. Очень тревожный признак…
– Нет.
– Ты совершенно не следишь ни за собой, ни за своим… жилищем. А это тревожный признак. Очень тревожный признак…
Она двумя пальчиками подняла туфлю Мэйнфорда, покрутила ее, разглядывая столь пристально, будто бы именно на этой, не самой новой туфле, могла обнаружить явные свидетельства близящегося безумия.
– Если не хочешь заниматься этим сам, найми кого-нибудь…
Туфлю матушка выронила, и та упала подошвой кверху, демонстрируя, что подошва эта поистерлась, а в рисунок на ней забились мелкие камни и рыжая глина.
– Я пришлю завтра кого-нибудь, кто уберется здесь.
– Нет.
– Дорогой, не время для капризов…
– Вот именно, мама. – Почему-то Мэйнфорду всегда хотелось назвать ее по имени, но каждый раз он себя останавливал. – Не время. И не место. Или говори, что тебе нужно, или…
Он указал на дверь. Получилось грубо, но доходчиво. Во всяком случае матушка убрала батистовый платочек, которым она протирала пыльную полку, и сказала:
– Ладно. Но, Мэйни, тебе стоит показаться целителю. Я знаю одного…
– Мама!
– Успокойся, дорогой. Тебе нельзя нервничать. Помнишь?
Еще бы… вот только само присутствие дорогой матушки нервировало.
– Присядь. – Мэйнфорд огляделся. – Куда-нибудь присядь… я сейчас.
Он перекрыл воду и, зачерпнув горячей, обжигающей просто, вылил на голову. Растер. Не помогло. И никогда не помогало. Ничего, ванна подождет. Лед в зачарованном ведре тоже не растает. И лапша в жирном соусе не станет менее съедобна, а значит, жизнь продолжится.
Когда Мэйнфорд вернулся в гостиную, то застал матушку за разглядыванием мужского журнала. Она, устроившись в кресле – слишком старом, чтобы быть удобным, и не настолько старом, чтобы считаться антиквариатом – разложила журнал на коленях, разгладила мятые страницы и теперь перелистывала их, подцепляя каждую ноготочком.
– Интересно, – сказала матушка задумчиво, – это и вправду кого-то возбуждает?
Она повернула журнал к Мэйнфорду.
Обнаженная блондинка, прикрытая лишь полупрозрачным шарфом, томно изгибалась.
– Мэйни, дорогой, лучше найми кого-нибудь… право слово, это будет более… естественно.
– Я уж как-нибудь сам разберусь.
– Конечно. – Матушка произнесла это со всем смирением, и журнал соскользнул с колен. – Ты снова во всем разберешься сам. Мэйни, я понимаю, что ты мне не доверяешь, мой отец… к сожалению, ты оказался жертвой наших с ним разногласий, и он сумел настроить тебя против семьи…
– Прекрати.
– Но мы не враги тебе! Я не враг тебе! Я пыталась защитить тебя… и до сих пор пытаюсь!
– Заперев в сумасшедшем доме?
Нельзя было ей отвечать, но Мэйнфорд слишком устал, чтобы сдерживаться.
– Дорогой, ты преувеличиваешь, – матушка изобразила обиду.
О да, она чудесно умела изображать эмоции, пожалуй, редкого таланта актриса смогла бы превзойти миссис Альваро, чей род был слишком древним, чтобы замужество сподвигло ее на смену фамилии.
– Я просто хочу, чтобы ты позволил осмотреть себя, чтобы здраво оценил свое нынешнее состояние. Ты беспокоен. Нервозен. Подозрителен не в меру. И признайся, ты продолжаешь слышать голоса?
Мэйнфорд отвернулся. Уж лучше на стену глядеть, чем на матушку.
– Ты за этим пришла? О голосах узнать?
Вряд ли.
И снова пауза. Матушка паузы любит, позволяют насладиться вниманием собеседника и чувством собственной значимости.
– Голосов я не слышу, и если это все, что тебя беспокоит, – Мэйнфорд поднял журнал и бросил его на столик, в стопку других журналов аналогичного содержания. Возможно, в квартире и вправду стоило бы прибраться. Пыль там протереть, вещи собрать. Подштанникам на спинке дивана не место, как и грязным рубашкам. Бутылки выкинуть стоило давно, и пустые коробки, от которых пованивать начинало.
Завтра Мэйнфорд поговорит с миз Тризкет, женщиной пожилой, глуховатой и слишком раздражительной, чтобы иметь постоянную работу.
Убиралась она не сказать, чтобы хорошо, но ему блеск был не нужен.
Заодно белье в прачечную снесет.
– Мэйнфорд, скоро тебе исполнится пятьдесят, – матушка произнесла это со вздохом, будто сожалея, что он вообще дожил до этакого возраста.
А он и забыл.
И вправду скоро.
Он родился в месяц осенних гроз и бесприютных крыс, которые выползали на улицы, потому что городская канализация захлебывалась. И река, осоловелая, раздувшаяся от воды и гноя, выползала из берегов. В этот месяц люди старались лишний раз не высовывать нос из дому, преступность и та естественным образом шла на убыль.
– Поздравлять меня пока рановато. – Мэйнфорд упал на диван, и тот заскрипел, покачнулся.
Мебель досталась ему с квартирой, и когда-то Мэйнфорд всерьез раздумывал над тем, чтобы ее сменить, да и вообще ремонт устроить, но как-то очень быстро стало не до ремонта.
Стены есть. Крыша не протекает. Мебель пока стоит, и ладно.
– Что ты думаешь делать?
– В каком смысле? – Он вытянул ноги, откинулся, насколько позволяла продавленная спинка. Поза эта наверняка бесила матушку полным отсутствием изящества. – Торт… девочки… пиво. Можно без торта. И без пива. Виски тоже сойдет.
– Мэйнфорд, – вот теперь раздражение, скользнувшее в голосе, было вполне себе искренним, – ты ведь прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
О деньгах.
О проклятых деньгах, которые перейдут в полное распоряжение Мэйнфорда.
О замке и замковых подвалах, куда матушка до сих пор не добралась, но надежды не потеряла. О фонде семейном. Акциях. Основном капитале, с которого кормится десяток разнообразных банков, капитал этот год от года приумножая.
О Гаррете, полагающем, что имеет куда больше прав на состояние Альваро. И пусть братец давно перестал плеваться ядом – с той поры, как сообразил, что и от безумца-Мэйни может быть польза – но вряд ли желания его так уж переменились.
– Завещание моего отца было… несколько неожиданным.
– Неужели?
Матушка пропустила высказывание мимо ушей, она вообще обладала на редкость избирательным слухом.
– Он не имел права так поступать с нами.
– С точки зрения юриспруденции имел, – возразил Мэйнфорд.
– Но не с точки зрения морали.
– Мама, тебе ли вспоминать о морали.
– Почему нет? Мэйни, ты снова меня в чем-то подозреваешь? – Маска оскорбленной невинности, слегка сдобренной печалью, была одной из ее любимых. – Мэйни… мы все беспокоимся о тебе. Твоя работа… я никогда не понимала, зачем тебе это надо?
Мэйнфорд и сам поначалу не очень понимал.
Просто надо было чем-то заняться, пустота времени его убивала.
– Ты изматываешь себя, доводишь до предела. Не спишь сутками. Питаешься какой-то дрянью. И твой масеуалле травит тебя… ты хотя бы проверял, что он тебе дает? Нет? Конечно, ему ты веришь… тебе проще подозревать во всех грехах родную мать, чем приблудыша…
Она всхлипнула и платочек прижала к щеке, потом, правда, вспомнила, что не так давно этим платочком пыль вытирала и от щеки убрала.
– Что еще? – сухо поинтересовался Мэйнфорд.
– Ты можешь погибнуть. В тебя стреляли… тебя пытались отравить… а та бомба? Мы так переживали!
Конечно, переживали. Еще бы. Мэйнфорд три дня был на той самой грани, с которой многие не возвращаются. И если бы все-таки ему повезло перешагнуть ее окончательно, семейные активы, столь желанные Гаррету, перешли бы под управление цвергов.
Это было бы неприятно.
– И что мне следует сделать?
Матушка совершенно точно знала, что принято делать в подобных случаях.
– Написать завещание. Нет, Мэйни, не возражай! Если вдруг с тобой все-таки случится несчастье… я консультировалась с несколькими специалистами. Так вот, в случае отсутствия твоего волеизъявления, могут возникнуть некоторые проблемы. Конечно, наследственное право на нашей стороне, но ты понимаешь, сколько там всяких нюансов. А цверги вряд ли захотят расставаться с деньгами. Тем более что мой отец выразился несколько… резковато.
– Я не собираюсь умирать.
– Конечно, дорогой. Никто не собирается умирать, но ты ведь не поставишь семью в неловкое положение…
– Не поставлю.
Если завещание – это все, что ей нужно, Мэйнфорд отделается малой кровью. Тем более что и вправду стоило бы заняться семейными делами.
– Замечательно. В таком случае ты, надеюсь, сделаешь все, чтобы документ не признали недействительным?
– По причине?
– Скажем… твоего душевного нездоровья. Мэйни, – матушка вскинула руки, – успокойся. Я вовсе не считаю тебя сумасшедшим! Но речь идет о деньгах! Об огромных деньгах. И цверги… ты ведь прекрасно знаешь, на что способны эти нелюди ради золота! Мой бедный отец в своей беспричинной ненависти к Гаррету…
– Погоди, – Мэйнфорд без сожаления прервал матушкин словесный поток, – то есть ты полагаешь, что цверги…