— Человеку с вашим житейским опытом, — проворчал Бейхем, — незачем объяснять, почему иногда приходится обходить стороной Бонд-стрит. Меня мутит от одного запаха трюфиттовой помады. Скажите, Пенденнис, этот индийский воин богат, как раджа? А как вы думаете, не мог бы он устроить меня на службу в Ост-Индскую компанию? Я бы охотно поступил на какое-нибудь порядочное место, где нуждались бы в преданных людях, умели ценить таланты и награждали мужество. Ну вот, мы и пришли. С виду гостиница довольно уютная, а внутри не бывал.
Когда мы вошли в гостиную полковника в отеле "Нирот", слуга раздвигал стол.
— Нас будет больше, чем я думал, — объяснил хозяин. — Я повстречал моего брата Брайена; он возвращался верхом с*** стрит — завозил визитные карточки в тот, знаете, большой дом…
— Это русское посольство, — подсказал мистер Ханимен: он знал Лондон вдоль и поперек.
— Он сказал, что не занят, и согласился отобедать с нами, — докончил полковник.
— Если я правильно вас понял, полковник, — сказал мистер Фредерик Бейхем, — вы состоите в родстве с сэром Брайеном Ньюкомом, знаменитым банкиром, который устраивает на Парк-Лейн такие блестящие приемы?
— А что вы называете "блестящими приемами"? — смеясь, спросил полковник. — Я обедал у брата в прошлую среду. Там, конечно, все очень пышно. Сам генерал-губернатор не мог бы устроить более роскошного раута. Однако, знаете ли, я остался почти голодным. Я не ем закусок, а добрый английский ростбиф только поставили на стол и тут же убрали — как на пиру в честь назначения Санчо Пансы губернатором Баратарии. За стол мы уселись только в девять часов вечера, а я люблю после обеда посидеть за стаканчиком кларета и поболтать в свое удовольствие. Ну да что там!.. — Славный джентльмен, без сомнения, спохватился, что злословит о родне, и уже в этом раскаивался. — Надеюсь, за нашим столом будет все по-иному! Уж об этом позаботится Джек Бинни — он, можно сказать, начинен шутками и анекдотами. Еще будет кое-кто из военных, сэр Томас де Бутс — неплохой собеседник за стаканом вина, однокашник мистера Пенденниса мистер Уорингтон и мой племянник Барнс Ньюком. На первый взгляд он суховат, но если сойтись с ним покороче, то и в нем, я уверен, обнаружатся добрые качества. Они ведь почти у каждого есть, — закончил этот добросердечный философ. — А ты, Клайв, смотри у меня, не налегай на шампанское!
— Дамское вино! — объявил Клайв. — Я пью кларет.
— Каково, Пенденнис! Порассудить, так Ф. Б. попал в неплохую компанию, — заметил Бейхем.
Мистер Пенденнис, узнав, что ожидается большое общество, собрался было пойти домой — переодеться.
— Хм! Не вижу в этом нужды, — возразил Бейхем. — Разве здравомыслящий человек смотрит на одежду собеседника? Он заметит вот это, — он постучал себя по высокому лбу, — и оценит вот это, — и он приложил руку к левой стороне груди, где, по его убеждению, билось благородное сердце.
— К чему эти разговоры насчет переодевания, — вмешался хозяин. — Обедайте преспокойно в сюртуке, дружище, коли фрак ваш дома, в деревне.
— Он сейчас находится у дядюшки, — отвечал мистер Бейхем с большой важностью, — и я позволю себе так же чистосердечно воспользоваться вашим гостеприимством, как вы его предлагаете, полковник Ньюком.
Незадолго до назначенного часа появился и почтенный мистер Бинни — в коротких панталонах в обтяжку, белых шелковых чулках и бальных туфлях; его лысая голова блестела, как бильярдный шар, а приветливое, румяное лицо так и сияло добродушием. Он расположен был веселиться.
— Ну, друзья, — сказал он, — нынче мы попируем! Покутим, как следует — мы ведь не кутили с прощального обеда в Плимуте.
— Да, славно мы тогда покутили, Джеймс! — воскликнул полковник.
— Еще бы. А какую песню спел тогда Том Норрис!
— Вы тоже отлично поете своего "Джока из Хейзлдина", Джек.
— А уж вы, как начнете петь "Тома Баулинга" — всех за пояс заткнете! — с воодушевлением вскричал сотоварищ нашего полковника.
Мистер Пенденнис только глаза раскрыл от изумления, решив, что они сейчас устроят празднество на тот же лад, что в Плимуте, однако благоразумно промолчал. А тем временем начали подъезжать экипажи, и гости полковника Ньюкома один за другим входили в гостиницу.
Глава XIII,
в которой Томас Ньюком поет последний раз в жизни
Раньше других явились старший помощник капитана и судовой врач с парохода, на котором оба джентльмена вернулись на родину. Старший помощник был шотландец, доктор тоже шотландец; так что из присутствующих членов Восточного клуба трое оказались шотландцами.
Англичане, за единственным исключением, заставили себя ждать, и мы некоторое время стояли у окон, нетерпеливо поглядывая на улицу. Старший помощник вынул из кармана перочинный ножик и стал подрезать когти; доктор и мистер Бинни обсуждали успехи медицины: прежде чем попасть на гражданскую службу в Индию, Бинни работал в эдинбургских больницах. Трем джентльменам с Гановер-сквер и нашему полковнику было что рассказать друг другу про Тома Смита из кавалерийского полка и Гарри Холла из саперной роты; про то, что Тофэм вздумал жениться на вдове бедного Боба Уолдиса, про то, сколько тысяч рупий привез домой Барбер и прочее в этом роде. Высокий седой англичанин, тоже служивший королю на Востоке, присоединился было к их разговору, однако скоро отошел и завел беседу с Клайвом.
— Я знал вашего батюшку в Индии, — сказал мальчику этот джентльмен, — он самый уважаемый и доблестный из тамошних офицеров. А у меня тоже есть мальчик — мой пасынок. Он недавно пошел в армию: он старше вас, родился в конце восемьсот пятнадцатого, как и один его и мой друг, учившийся в вашей школе — сэр Родон Кроули.
— Как же, помню, он был на пансионе, — отвечал Клайв, — а потом унаследовал титул своего дядюшки — сэра Питта, четвертого баронета. Его мать — она сочиняет гимны и ходит в часовню мистера Ханимена — каким-то образом оказалась леди Кроули. Его отец, полковник Родон Кроули, умер на острове Ковентри в августе тысяча восемьсот двадцать… года, а дядя, сэр Питт, и месяцем не пережил брата. Помню, мы в школе много толковали об этом — я был тогда маленький, а старшие держали пари: станет младший Кроули баронетом или нет.
— Когда мы ходили в Ригу, полковник, — рассказывал старший помощник, — они, помню, завсегда подносили нам стаканчик до обеда. И раз приятели ваши позадержали нас с обедом, так я, пожалуй, поступлю как в Риге — на вахте-то мне нынче не стоять. Джеймс, миляга, поднеси мне стаканчик коньячку! Пробовали вы коньячный коктейль, полковник? Когда мы ходили в Нью-Йорк, мы завсегда малость пропускали до еды и… А, благодарствую, Джеймс!.. — И он опрокинул стаканчик коньяку.
Тут слуга возгласил: "Сэр Томас де Бутс!", и, по обыкновению, свирепо оглядывая собравшихся, вошел сей генерал при всех регалиях, багровый в лице, перетянутый в талии и неотразимый в своем белоснежном галстуке и огромном жилете.
— Звезды и подвязки, черт подери! — воскликнул мистер Фредерик Бейхем, — Послушайте, Пенденнис, уж не должен ли сюда пожаловать сам герцог Веллингтон? Знай я наперед, ни за что не пришел бы в блюхеровских башмаках. Даже Хоби, мой сапожник, никогда бы, черт возьми, не допустил, чтобы бедный Ф. Б. явился на встречу с его светлостью в такой обуви. Слава богу, хоть белье-то в порядке!.. — И Ф. Б. возблагодарил за это всевышнего. В самом деле, только очень уж любопытный глаз мог бы обнаружить, что на его благопристойном белье вместо метки "Ф. Б." стояло "Ч. X." — Чарльз Ханимен.
Полковник Ньюком поочередно представил новоприбывшего всем гостям, как перед тем каждого из нас, и сэр Томас, переводя взгляд с одного на другого, всякий раз изволил так явственно выразить на своем лице: "Ну, а вы, черт возьми, кто такой, сэр?!" — что, право, мог даже не утруждать себя этим вопросом. Джентльмена, беседовавшего с Клайвом у окошка, он, очевидно, немного знал и довольно дружелюбно бросил ему: "Здорово, Доббин!"
Наконец подкатил экипаж сэра Брайена Ньюкома, и из него торжественно вышел сам баронет, опираясь на руку облаченного в плюш и осыпанного пудрой Аполлона, который, захлопнув дверцы огромной кареты, взгромоздился рядом с кучером, тоже в парике и галунах. Епископы нынче восседают в парламенте без париков; нельзя ли и тех, кто сидит на козлах, избавить от этого нелепого украшения? Разве так уж необходимо для нашего удобства, чтобы те, кто работают на нас в доме и на конюшне, походили на ряженых? Сэр Брайен Ньюком, приветливо улыбаясь, вошел в комнату; он сердечно поздоровался с братом, дружески — с сэром Томасом; Клайву кивнул и улыбнулся, а мистеру Пенденнису милостиво разрешил пожать два пальца своей правой руки. Такое проявление благосклонности, разумеется, восхитило названного джентльмена. Кто из смертных не почувствует себя счастливым, удостоившись права слегка пожать столь высокочтимые персты! Когда какой-нибудь джентльмен оказывает мне подобную милость, я всегда мысленно спрашиваю себя, зачем он вообще себя утруждал, и жалею, что вовремя не догадался сунуть ему в ответ один палец. Будь у меня десять тысяч годовых и кругленький счетец на Треднидл-стрит, невольно думаю я, он, уж конечно, осчастливил бы меня всей пятерней.
Прибытие двух вельмож повергло наше веселое общество в состояние какой-то скованности. Заговорили о погоде, но блеск солнца не вызывал блеска остроумия у гостей полковника. Сэр Брайен высказал мысль, что жара нынче, наверно, совсем как в Индии, на что сэр Томас де Бутс, засунув оба больших пальца в проймы своего белого жилета и выпятив брюхо, презрительно улыбнулся и пожелал сэру Брайену изведать на себе, каково в Индии в жаркий денек, особливо когда дуют знойные ветры; тогда сэр Брайен, за неимением аргументов, взял назад свое предположение, что будто бы в Лондоне жарко, как в Калькутте. Тут мистер Бинни, взглянув сперва на часы, потом на полковника, сказал:
— Не хватает лишь вашего племянника, Том. Пожалуй, можно сказать слугам, чтоб подавали?.. — Предложение это было с радостью поддержано мистером Фредериком Бейхемом.
Запарившиеся лакеи внесли кушанья, от которых шел пар. Вельможи уселись по правую и левую руку от полковника; тот попросил мистера Ханимена прочесть молитву и, пока исполнялась эта краткая церемония, стоял и благоговейно слушал, хотя де Бутс с недоумением поглядывал на него, уже засунув за ворот салфетку. Молодежь разместилась на дальнем конце стола, возле мистера Бинни; и когда гости уже почти что управились со вторым блюдом, появился мистер Барнс Ньюком.
На лице мистера Барнса не отразилось и тени беспокойства, хотя он причинил беспокойство всем присутствующим. Ему подали суп, рыбное блюдо и мясное, и он не спеша все это ел, а остальные двенадцать джентльменов сидели и дожидались. Мистер Бинни посмотрел на него, прищурившись, словно говоря: "В жизни не видывал столь непринужденного юнца, ей-богу!" Да, юнец этот отличался завидной непринужденностью! Какое вкусное кушанье, пожалуй, он съест еще немножко. Смакуя вторую порцию, он обернулся к соседу и, ухмыляясь, выразил надежду, что никого не задерживает.
— Гм!.. — пробурчал его сосед (это был мистер Бейхем). — Ничего, мы, в сущности, уже пообедали.
Тут Барнс обратил внимание на странный наряд своего соседа — длиннополый сюртук и ленту вокруг шеи — и принялся его разглядывать с восхитительной бесцеремонностью. "Что за публику здесь собрал мой дядюшка?" — размышлял он. А когда честный полковник пригласил его выпить с ним, он только милостиво кивнул в ответ. Словом, он был до того нестерпимо снисходителен, что каждому из гостей страшно хотелось дать ему взбучку.
Во время обеда хозяин, по старому доброму обычаю, приглашал каждого из гостей выпить с ним; его примеру следовал и мистер Бинни. Так пили в Англии и Шотландии в дни их молодости. Когда же Бинни пригласил выпить сэра Брайена, то в ответ услышал:
— Благодарю, любезнейший, с меня довольно. Я, право, и без того уже выпил лишнего.
Бедный джентльмен был так смущен, что прямо не знал, что ответить. К счастью, на выручку ему пришел Том Норрис, старший помощник капитана.
— А мне так еще не довольно, мистер Бинни, я охотно опрокину с вами стаканчик чего предложите! — закричал он.
По правде-то говоря, мистер Норрис выпил уже довольно. Он осушил по стаканчику за здоровье каждого из гостей; расторопные официанты то и дело подливали ему. Мистер Бейхем тоже поглотил изрядное количество вина, хотя оно и не оказало видимого действия на этого бывалого пьянчугу. Хватил лишнего и юный Клайв; щеки его пылали румянцем, он громко болтал и смеялся на своем конце стола. А мистер Уорингтон, в свою очередь, то с любопытством посматривал на Клайва, то бросал на мистера Барнса взгляд, исполненный презрения, которое, впрочем, нисколько не задевало этого любезного молодого человека.
А надо вам сказать, что вскоре после того как подали десерт, старший помощник с ост-индского судна вдруг, ни с того ни с сего, шумно потребовал, чтобы все встали и выпили за благороднейшего человека — полковника Ньюкома, чьи добродетели он принялся красноречиво расписывать. В начале этой громогласной речи, сопровождаемой бурной жестикуляцией, сэр Брайен, казалось, сильно встревожился, но пока оратор пробирался к цели, его беспокойство постепенно улеглось, и когда тот замолк, он даже снисходительно постучал по столу одним из своих покровительственных перстов и, подняв стакан, в котором было не больше чем с наперсток кларета, возгласил:
— С радостью пью за твое здоровье, милый брат.
Во время этой речи молодой Барнс несколько раз иронически восклицал: "Слушайте, слушайте!" С каждым стаканом насмешливость его становилась все откровеннее: хотя Барнс и пришел позже других, он, наверстывая упущенное, выпил немало.
Все поведение кузена за столом и эти его издевательские возгласы возмутили юного Клайва, и он уже не в силах был справиться со своим гневом. Он стал отпускать по адресу Барнса нелестные замечания. Взгляд его, устремленный на родственника, метал молнии, и воинственность его намерений была очевидна для всех; Уорингтон тревожно переглядывался с Бейхемом и Пенденнисом. Мы понимали, что если один из молодых людей не перестанет пить, а другой не прекратит свои дерзости, — быть скандалу.
Полковник Ньюком в немногих словах ответил своему почтенному другу — старшему помощнику капитана, и на этом бы дело, возможно, и кончилось, но тут, к сожалению, мистер Бинни счел нужным почествовать тех, кто состоит на службе у короля, в особенности — генерал-майора сэра Томаса де Бутса, кавалера ордена Бани второй степени, и прочая, и прочая, а тот, вынужденный произнести ответную речь, пришел в такое замешательство, что едва не получил апоплексический удар. За гостеприимным столом не смолкал звон бокалов, все настроились на ораторский лад. Воодушевленный успехом своего выступления, мистер Бинни провозгласил теперь тост за здоровье сэра Брайена Ньюкома, и баронет, прижав к груди бокал, долго мямлил что-то в ответ.
Но тут вдруг встает этот злополучный Бейхем и торжественно просит тишины и внимания, дабы он мог, с любезного дозволения председателя, поделиться с собравшимися некоторыми возникшими у него мыслями.
— Мы здесь с понятным воодушевлением пили за нашу армию — ведь ее доблестные представители, сидящие среди нас, заслужили те горячие изъявления восторга, какими были встречены их имена. ("Слушайте, слушайте! " — саркастически восклицает Барнс Ньюком. "Слушайте, слушайте, слушайте!!!" — вопит Клайв.) Но приветствуя наше воинство, можем ли мы забыть о служении еще более возвышенном?! Да, да, более возвышенном, я не боюсь утверждать это в присутствии столь доблестного генерала. Надо ли говорить, что я имею в виду Святую церковь. (Аплодисменты.) Среди нас, джентльмены, находится тот, кто, уписывая яства, выставленные на этом обильном столе, и щедро наполняя свою чару искристым вином, предложенным нашим радушным хозяином, освящает своим присутствием наше пиршество; тот, кто благословляет пищу и возносит благодарственнее молитвы до и после нашей трапезы. Чарльз Ханимен, джентльмены, был другом моего детства, а его батюшка — моим наставником в пору моего отрочества. И если последующая жизнь Фредерика Бейхема изобилует неудачами, то, возможно, лишь потому, что я позабыл наставления, которые влагал в мои неслышащие уши почтенный родитель Чарльза Ханимена. Чарльз Ханимен в детстве тоже не отличался примерным поведением, а в юности, как я слышал, бывал порою неблагоразумен. Однако нынче мы приветствуем Чарльза Ханимена как живое воплощение всех предписаний и заповедей, как decs fidei и lmen ecclesiae [40], что я высказал ему нынче утром, когда мы задушевно беседовали в домашнем кругу и я не помышлял еще, что мне придется излагать свое мнение перед столь избранным обществом. Полковник Ньюком и мистер Бинни, я пью за здоровье преподобного Чарльза Ханимена, магистра искусств! Пусть мы услышим еще великое множество его проповедей, кроме той восхитительной речи, каковой он, без сомнения, готовится сейчас зажечь нашу душу. И да не пропадет даром его красноречие и взлелеем мы в сердце нашем зерна истины, сокрытой в его словах!
Он умолк. Пришлось бедному Ханимену встать и выдавить из себя в ответ несколько бессвязных слов. Речь его, скажем прямо, произвела весьма жалкое впечатление: настоятель часовни леди Уиттлси умел витийствовать только по писаному тексту.
Сказав речь, мистер Ханимен покинул общество вместе с сэром Брайеном, полковником Доббином и одним из индийских джентльменов, хотя наш великодушный хозяин и убеждал гостей не расходиться так рано.
— Подсаживайтесь-ка поближе, джентльмены! — приглашал прямодушный Ньюком. — Еще не время уходить. Позвольте мне подлить вам, генерал. Вы ведь не откажетесь от стаканчика доброго вина. — И он наполнил до краев бокал своего приятеля, и этот старый служака осушил его с подобающим удовольствием. — А теперь, кто споет нам песню? Давайте-ка вашего "Лэрда из Кокпена", Бинни. Чудесная песня, генерал, чудесная! — шепнул полковник соседу.