– Везет мне на шоколад, – сказал Середа, сняв крышку.
В коробочке сиротливо лежали три ломтика темно-коричневого деликатеса. Леха непроизвольно сглотнул слюну: сладкого после попадания в это чертово время хотелось до судорог. Как-то раньше не понимал, что сладости не всегда могут быть рядом. Пошмыгал носом, потом все же осмотрел мирно пофыркивавший на холостых оборотах вездеходик. Внимание привлекли странные большие круглые пробки – впереди, справа и слева от руля, и по бокам. Отвинтил боковую справа – пахнуло бензином. Ясно, бензобак. А впереди что? Впереди пробки оказались резиновыми, а не на резьбе, и прикрывали они встроенные «стаканы» для всякого шоферского добра. Потрепанные шоферские очки как раз лежали сверху. Леха радостно их напялил, одновременно почувствовав руками: что-то лежит у него в нагрудных карманах кителя. Недоуменно полез туда и вытащил пачку сигарет из грубой серой бумаги с одноцветным рисунком красной краской, и жестяную штуковину, в которой не без некоторого напряга опознал зажигалку.
Увидел Жанаева, потянувшегося всем телом, словно дрессированная охотничья собака, почуявшая добычу, ухмыльнулся и отдал – и сигареты и зажигалку – обрадовавшемуся спутнику. Тот чуть ли не трясущимися руками сунул сигарету в рот, глянул просительно на артиллериста. Тот, не чинясь, разглядел механизм, пощелкал зажигалкой и дал буряту огонька. Блаженно жмурясь, Жанаев затянулся табаком и выпустил клуб серого дыма. Середа понюхал воздух и посторонился, пробурчав:
– Было дело – у меня портянки сгорели. Ароматнее был запашок.
Потом махнул рукой и принялся навешивать на вездеход то добро, что было разложено на полянке. Для этого он отчекрыжил «орковским» кинжалом несколько кусков телефонного провода и стал привязывать катушки по бортам и сзади, на корме, цепляя провод к дугам и поручням. Леха стал ему помогать, только Жанаев пару минут стоял столбиком и кайфовал, выпуская периодически клубы дыма. Потом и он присоединился, сказав: «А шклаат – вам».
– Справедливо!
Середа довольно усмехнулся, кинул себе в рот треугольный ломтик, протянул коробочку менеджеру и тот с радостью взял себе кусочек. Вкус у шоколада был отменный, горько-сладкий. Жуя вкусность, вернулись к работе.
В шесть рук справились достаточно быстро, общим решением выкинув только противогазы, но оставив себе футляры от них – отчасти для дополнительной маскировки, отчасти потому, что вещмешков ни у одного из них не осталось, а в гофрированные цилиндры можно было много чего напихать. Результат порадовал всех троих: навешенные сзади катушки надежно прикрывали от чужих взглядов ноги красноармейцев. Жанаев последним куском провода подпоясал гимнастерку. Середа глянул, кивнул и сделал так же, повесив на подпояску и кобуру с пистолетом. На удивленный взгляд Лехи пояснил:
– Я без пояса как-то себя бабой чувствую, распояской. Не зря в плену ремни отбирают, не зря. Сильно это из седла вышибает.
Жанаев кивнул, потом скрылся в кустах. Как засек Леха – он уже третью сигаретку курил. Семенова привели в порядок быстро. Позвали Жанаева, поглядели друг на друга – все ли в порядке, Середа удовлетворенно кивнул головой, расселись по местам, прикинули, куда ехать, и Леха аккуратно тронулся с места. Переключение передач прошло удачно, теперь машина практически и не виляла по дороге.
Такая успешность привела его в восторг. Теплая, приятно щекочущая волна пошла от желудка, пробежала по телу, вызвав сладкую мгновенную истому. Сердце забилось часто-часто, накатило радостное возбуждение, словно кто-то сильный и добрый вдохнул новые силы в уставшее тело, протер мягкой теплой тряпочкой уставший мозг. Энергия переполняла веселого Леху, хотелось петь и танцевать, все вокруг стало радостным и ярким, словно и лес и дорогу старательно помыли и почистили. Он будто летел по дороге, машина неслась уверенно и стремительно и повиновалась малейшему его желанию. Голова стала ясной, все в этом мире было понятно Лехе, и он мог в нем все, тем более что рядом отличные ребята, с которыми можно свернуть горы! И расчетливый Семенов, и умный Середа, и добрый Жанаев, который так по-дружески отдал ложку за обедом, – их всех Леха в этот момент искренне любил, почти как свою маму, а может быть, даже и сильнее. Он знал, что этот мир принадлежит ему! Он все видит, все слышит и все может! Прилив сил сделал его глаза зоркими, как у орла, стальные руки крепко держали руль, он просто слился с послушным вездеходом в единое целое. Его мозг царил над всем! Прилив сил сделал Леху неуязвимым, ему были смешны эти тупые фрицы, и он знал, что проедет сквозь их войска как невидимый и неслышимый дух. Все было вокруг подвластно любому желанию Лехи. Потому что Леха был Великим Воином и Мужчиной! Он ощущал восхитительное чувство, что видит суть вещей, что может при желании разглядеть даже отдельные атомы и их взаимосвязь, если только захочет. Воздух прозрачными вихрями вился вокруг него, приятно овевая, мотор пел ему песню, и мир просто волшебно преобразился, став из угрожающего и опасного волшебным, красочным и обещающим множество побед и удовольствий. Лес вокруг стал словно текучим, при желании Леха мог бы изменить тут все, но ему было сладко нестись вихрем по дороге. Откуда-то всплыла в памяти очень подходившая к моменту музыка, и от переполнявших его чувств Леха завопил во всю глотку:
– Тат-тара-тара, тат-тара-тара, тат-тара-тара, тат-тара-та!
Боец Семенов
– Эй, надо решить, что делать, если с немцами встретимся! – перекрикивая рокоток мотора, окликнул пехотинец артиллериста.
– Значит, так: кричу: «Хальт!» – Леша тормозит. Кричу: «Алярм!» – уносим ноги!
– А если все тихо? – весело крикнул Леха.
– Тогда едем дальше. Я заметил, что ихних регулировщиков за последний день видел всего один раз. Они вместо себя теперь столбы с указателями ставят. Вот близко к фронту – часто попадались, – заявил уверенно Середа.
– Это которые с бляхами на груди? – уточнил Семенов.
– Они самые. Фельджандармы. Эсэсманы, – кивнул знаток немецкого языка.
– Боятся их гансы, – отметил очевидный факт боец.
– А то! Драконы настоящие, только огнем не плюются, – даже с некоторой вроде гордостью за этих самых фельджандармов заявил Середа.
Вездеход, который бойко несся по дорожке, подпрыгнул на выбоине, Семенов прикусил язык и словно опомнился. Ему было непонятно, с чего это степенный и сдержанный Середа разболтался, почему так весел Леха и почему он сам, вымотанный до предела, после всего лишь порции обычного советского горохового супа из концентратов так вдруг приободрился. Винтовка в руках казалось легкой, словно пушинка, не то что пудовая «трехлинейка», которую он метнул из последних сил. Потом даже пистолет было не удержать в прыгающей руке. Так позорно промазал, в другое время было бы стыдно, а сейчас боец был счастлив, причем и сам не смог бы объяснить – с чего чугунная усталость и страх сменились легкостью и весельем. Никогда такого самочувствия не было, очень как-то непривычно. Но теперь боец знал – с ними ничего не может произойти, они все могут и справятся с чем угодно.
Леха опять загорланил какую-то дикую песню без слов. Семенов через некоторое время додумался до такой в общем неочевидной мысли, что музыка эта может показаться немцам неподходящей. Боец даже присвистнул, восхитившись самим собой и тем, что таких глубоких мыслей у него раньше просто не было, он внезапно поумнел. Немножко даже гордясь своей наблюдательностью и предусмотрительностью, он подергал за плащ-палатку артиллериста и поделился с ним своими соображениями.
Середа с уважением посмотрел странными глазами, в которых радужки почти и не было, только тонкая каемочка вокруг расширившегося на полную катушку зрачка, и важно кивнул:
– Эту – можно. Это Вагнер. Немецкий компонист![62]
И со значением поднял кверху указательный палец. Радуясь тому, какие замечательные ребята собрались вместе с ним, Семенов от переполнявшей его радости потряс в воздухе винтовкой и толкнул в бок пыхтящего сигареткой Жанаева.
Вездеход разогнался и мчался вперед, словно паровоз какой-то. Немцев навстречу не попадалось, лес словно вымер. Выскочили на поле, опять никого не увидали, Леха заткнулся на некоторое время, но, когда опять въехали в лесок, завопил с утроенной силой.
И Семенова удивило, как лихо и задорно у потомка получается орать во всю глотку, изображая музыку этого неведомого Вагнера… из «бывших», наверное.
Тут Середа рявкнул бодро это самое свое: «Хальт!» – вездеход по инерции прокатился еще немного и встал. Боец повернул голову, дивясь тому, как хорошо и ловко поворачивается его голова на его шее, и без особого удивления увидел сбоку, на обочине дороги, лошадь.
И Семенова удивило, как лихо и задорно у потомка получается орать во всю глотку, изображая музыку этого неведомого Вагнера… из «бывших», наверное.
Тут Середа рявкнул бодро это самое свое: «Хальт!» – вездеход по инерции прокатился еще немного и встал. Боец повернул голову, дивясь тому, как хорошо и ловко поворачивается его голова на его шее, и без особого удивления увидел сбоку, на обочине дороги, лошадь.
Середа спрыгнул с вездехода и заговорил с кем-то, тараторя по-немецки. Опять вовсе не удивившись, Семенов увидел, что тут же, на обочине, удобно развалившись в странном низком не то стуле, не то кресле, сидит немец без пилотки, без ремня и в расстегнутом до пупа кителе. Вокруг немца стояли бутылки – много, с десяток.
Бойкий Середа уже прихватил одну из них, звонко звякнул ее горлышком о бутыль в руках сидящего немца, сказал вдруг громко, что он «просит»[63], после чего и немец и артиллерист приложились к бутылкам. Семенов обнаружил с веселым изумлением, что у него теперь странное зрение – он может разглядеть каждую ниточку в мундире немца, каждую вдавлинку в каждой пупырчатой алюминиевой пуговице его кителя, но при этом не может одновременно увидеть немца, лошадь и лесок за спиной немца. Получалось только по отдельности, и это чрезвычайно веселило бойца. Немец был изрядно пьян, тоже что-то бормотал Середе. И это тоже смешило красноармейца, потому что речь немца то странно сливалась в одно непрерывное слово, то как бы по буквам растягивалась, и это было больно уж чудно. Стоило, пожалуй, немца застрелить, и Семенов уже стал брать винтовку поудобнее, на что сидевший в кресле немец и внимания не обратил, но тут Жанаев ухватил соседа за рукав – жестко и цепко. Боец поглядел на азиата и засмеялся от души – бурят как-то странно съежился, втянув голову в плечи, так что каска практически лежала на его плащ-палатке, и в маленькую щелку между каской и камуфлированной тканью смешно торчала лишь дымящаяся сигаретка. А еще Жанаев забавно шипел и куда-то осторожно показывал пальцем. Приглядевшись, Семенов увидел с другой стороны дороги еще лошадей, а также ходивших и сидевших у странных палаток немцев – и довольно много. Палатки эти что-то напоминали и, подивившись своей наблюдательности, боец понял, что это такие же, как у них, немецкие плащ-палатки, только на них с Жанаевым и Середой эти куски ткани были надеты как плащи. А вот тут за кустиками их ловко и толково собрали как-то вместе по нескольку штук, и они стояли уже как палатки. Стрелять в немца боец раздумал, занятый тем, что разглядывал, как именно сделаны эти шатерки. Остроумно, определенно остроумно!
– Вир гратулирен зи![64] – сказал торжественно, как на собрании, Середа. И опять звякнул бутылкой о бутылку и приложился к горлышку. Потом ловко прихватил еще пару бутылей, плюхнулся на свое место и рявкнул Лехе, который с блаженным видом наблюдал за всем этим действом:
– Форвертс![65]
Водитель понял с лета, и вездеход дернулся вперед по дороге. Немец что-то недовольно забухтел, угрожающе погрозил пальцем, но не смог встать с низкого своего кресла, да еще и уронил бутылку, залив чем-то красным себе живот и штаны. Это было так смешно, что Семенов и обернувшийся Середа заржали в голос, словно застоявшиеся жеребцы.
Проехали еще минут пятнадцать. Середа беспечно крутил головой, насвистывая тот же мотивчик, что до этого горланил Леха. Потом почему-то приказал остановиться. Остановились, заехав в кусты. Семенов вопросительно поглядел на артиллериста, да и Жанаев высунул голову, точь-в-точь как черепаха из панциря в документальном фильме про Кара-Кум – и это было очень смешно. Семенову давненько не доводилось так веселиться.
– Вот, день рождения праздновал, сукин кот, – сказал Середа, раздавая бутылки сослуживцам.
– Стихи прямо, – почтительно отозвался Леха, прикладываясь к бутылке.
Артиллерист многозначительно и важно приосанился, поиграл бровями. Видно было, что ему приятна эта похвала.
– Проберет его цыганский пот! – неожиданно для самого себя ляпнул Семенов.
– Отличные стихи, в тему, – уважительно, без тени насмешки констатировал Леха.
– Это Петров говорил, – признался боец.
– А я бы кого-нибудь бы пришиб, – вдруг заявил обычно мирный Середа.
– Немца? – как-то глуповато спросил Жанаев.
– Хороший вопрос! – сказал Леха.
– А кого же еще? Турок же здесь нету, – ловко пошутил артиллерист, и Семенов с Лехой захохотали, прикладываясь к бутылкам с густым, сладким красным напитком.
Жанаев как-то странно кивнул. Успокоенно так.
– Этого именинничка нельзя было, – огорченно сказал Середа.
– Да, там его товарищей много, – кивнул в ответ глубокомысленно Семенов.
– С роту, пожалуй. Кавалеристы, в лоб им пряник.
– Нет, обозники. Там телеги дальше стояли.
– А все равно, чтоб им в лоб!
– Бензином бы разжиться, – вклинился Леха, облизывая красные липкие губы.
– Это верно, – переглянулись пехотинец с артиллеристом.
– Тогда поехали! – распорядился Леха, и все опять расселись по местам.
Опять дорога была безлюдной, да еще водила свернул в сторонку, по дорожке не пойми почему понравившейся. Но эта дорога загнулась кренделем и пошла куда-то не туда. Покрутились залихватски, наконец выбрались на дорогу, которая вела в нужном направлении… вроде. Прокатили по ней, и тут Леха резко затормозил, так, что примлевший Середа чуть не свалился долой с вездехода.
– Это вас ист дас[66], грубо говоря? То есть пуркуа[67]? – тихо спросил очухавшийся артиллерист.
– Давай этот бронетранспортер угоним, – ответил тоже тихо водила.
Услышавшие эти слова бойцы с заднего сиденья стали вертеть головами. И точно – метрах в ста впереди стоял гробообразный здоровенный кузов на гусеницах. Задняя двустворчатая бронированная дверь была открыта, и там сидел, поглядывая в их сторону, человек в черном комбинезоне.
– Если он там один – то я «за»! – сказал тихонько Семенов. Ему уже сразу понравился этот мощный бронированный грузовик.
– Да хоть и двое! – бодро заявил Середа. – Сейчас мы их уработаем! Чур я первый!
Подъехали. Немец сидел и флегматично на них поглядывал. Семенов почему-то сразу решил, что это тыловой чмошник. Технарь какой-то. Больно у него вид был небоевой, и комбинезон засален и замаслен. Да и старый уже.
Не слезая с вездехода, Середа о чем-то бодро спросил сидящего в бронетранспортере. Тот вяло и без особой охоты ответил. Середа удивился, потом опять спросил техника о чем-то. Семенов вылез вроде как размять ноги, огляделся. Вокруг было настолько явно безлюдно, что просто сразу же понятно, что немец тут один-одинешенек.
Вблизи этот бронетранспортер смотрелся еще более солидно, чем со ста метров. Грубая, толстая броня, которую можно было бы сравнить с танковой, во всяком случае, на глазок (а видел сейчас Семенов самую суть вещей насквозь), – толще, чем у погибшего танчика «Дочь Антилопы». Да и, пожалуй, не хуже, чем у других, но не того, что ворошиловский. Вот то, что в щитке наверху не видно пулемета, а ящики по бортам раскрыты настежь (что давало стоящему гиганту вид сиротский и покинутый, словно заброшенная изба с распахнутыми пустыми дырами окон и дверей), бойца насторожило. Не выглядела эта техника боеспособной, хоть и бодро стояла на своих разлапистых гусеницах и странных дырчатых колесах, таких же, как и на их вездеходе, только у вездехода, конечно, колесики были маленькими, словно игрушечными.
«Мудрят фрицы, – подумал со смешком Семенов, – все что-то химичат: то к трактору мотоцикл прилепили, а тут вон явно грузовик ополовинили. Колеса-то передние чисто от грузовика – резиновые».
– Пойду, фрица уработаю, – тихо шепнул Середа, повернувшись к товарищам.
Не спеша слез и вразвалку пошел к меланхоличному немцу. Подошел вплотную, полез за пистолетом – и тут пожилой в общем-то немец (ему явно было за сороковник) очень бойко пнул со всей мочи артиллериста сапогом в низ живота… ну в общем, куда-то туда. Ошарашенный Середа отлетел на пару метров от машины и скорчился, Семенов вскинул винтовку. Но немец – куда только флегматичность делась – задом наперед, но очень шустро, словно рак в нору, юркнул в чрево бронетранспортера. Пуля влетела уже в пустой проем. Выстрел опоздал, оставалась маленькая надежда, что немец, может, под рикошет попал. Выдернул затвором гильзу, загнал в ствол новый патрон. Удивился тому, что так подробно видит все детали кувыркающейся в воздухе гильзы, словно мир замер и время потекло медленнее. Глянул на Жанаева, который успел схватить за шиворот кинувшегося к бронетранспортеру с кинжалом в руке Леху, цыкнул на них обоих: