– Раненых тут нам не надо! Он теперь с оружием и за броней. Постреляет как курей! А то вообще уедет!
Леха обиделся, а бурят проворно полез в брезентовую сумку, показал на ладони что-то похожее на два серых гусиных яйца. Как дошло до понимающего весь мир Семенова – эти штуковины явно были гранатами. Только непонятно, как с ними работать. Не видал Семенов раньше гранат такой системы. Один конец был кругленьким, с другого между двух стальных рожек торчал полукруглый голубой куполок. Ясно было, что с ним надо что-то делать. Вопрос вот – что именно?
– А ну марш за машину! – цыкнул Семенов. Леха странно посмотрел на бойца и внятно заявил:
– Да пошел ты!
Боец только открыл рот, чтобы ответить, но заметил какое-то нехорошее шевеление в бэтээре и бахнул в открытый проем навскидку. В ответ случилось неожиданное – на верх броневого борта звучно грюкнулось тяжелое железо пулемета и затем прогрохотала очередь. Семенов только и успел рявкнуть:
– Ложись!
Правда, сам не лег, присел только за вездеходиком, увидел злые глаза Жанаева, подмигнул. Выглянул осторожно: Леха оторопело стоял столбом, увидел рожу Семенова, перекосившуюся от злобы, и тут уже выпендриваться не стал, залег, но по-дурному – между маленьким вездеходиком и БТР. На открытой местности. Хорошо немец тоже мазанул – пули от его очереди прошли высоко и бесполезно. Но то, что у него был пулемет, огорчило Семенова. Сидя за броней да с пулеметом!.. И хрен его укусишь. Хорошо не уехал – значит, не может, не зря у этого бронированного гроба вид нежилой, сломан, вероятно.
Середа сумел оклематься, выстрелил в проем на корме из пистолета, неуклюже подполз совсем близко к гусенице. В общем, ни то ни се. Немец явно гранат в запасе не имел, а то быстро бы всех расставил по местам – швыряй, как из дота, пока руки не устанут, или пока не укроешься, если что. Быстро бы всех угомонил. Так что повезло, опять повезло. Но и выковырять его из бэтээра – непонятно, как. Опять осторожно выглянул: артиллерист съежился практически под кормой у бронетранспортера. Немец тоже притаился.
– Не пойму, – сказал тихо Жанаев.
– Что?
Бурят показал гранату. Не любил Семенов такие штучки, непонятны они ему были, и он их опасался.
– Надавить?
– Давыл.
– Потянуть?
– Тинул.
Оба задумались. В наступившей тишине скрежетнул металл. На одном борту бэтээра, потом – на другом. Семенов своим сверхчутьем понял – поглядывает немец в бортовые бойницы, пытается понять, где противники сидят. А сидят противники очень удачно, хотя как раз тут подходит та самая поговорка о тех, кому везет. Встали-то не специально, а где Леха остановился. И получилось – как раз там, куда немцу попасть труднее всего. Завозился Середа, и тут же над ним выбила искры новая очередь. И опять фриц закинул пулемет плашмя на бронеборт и влепил уже точнее – пара пуль звучно грохнула в бочину маленького вездехода. Пристрелялся, гад. Тут уже не до шуточек. Ответно выстрелить Семенов не успел, немец свое оружие сдернул.
– Во! – вдруг сказал Жанаев.
– Что?
Бурят показал, что сумел отвинтить покрашенный голубым колпачок, и теперь тот лежал отдельно от гранаты, соединенный с нею только белым тонким шнурком. Ну понятно – дергай да кидай. Переглянулись.
– Прыкрой! Пашел!
– Угу!
Мягким котом на четвереньках азиат запрыгал к Середе. Семенов, успевший впихнуть в магазин винтовки недостающие патроны, открыл огонь, стараясь стрелять как можно быстрее. Немец огрызнулся несколькими короткими очередями – из проема и с верху кузова. Еще несколько пуль брякнули в вездеходик, гулко – в борт, звонко – по колесам.
– Угробит, гад, машину! – взвыл благоразумно переползший на безопасную сторону Леха. Семенов не ответил, лихорадочно загоняя в карабин новую обойму. Несколько раз добавил из пистолета Середа. Тут наконец глухо и как-то утробно бахнуло дважды. Даже как-то вроде и тише, чем винтовочные резкие выстрелы. И сразу же следом зачастил снова пистолет.
Семенов выглянул осторожно. Над гробом бронетранспортера возносились в небо клубы грязного бурого дыма. Артиллерист уже стоял в полный рост, смотрел через дверной проем на корме вглубь немецкого агрегата, откуда тянулся бурый тяжелый дымок. Рядом поднялся Жанаев, глянул в кузов; повернувшись, махнул рукой. Семенов, все еще держа карабин на изготовку, подошел. Середа уже вскарабкался внутрь бронетранспортера, лязгал и громыхал там чем-то железным. Семенов пропустил вперед гордого собой бурята, влез следом.
От взрыва гранат остались совсем незначительные повреждения, труп немца валялся в проходе между лавками, устроенными вдоль бортов. Артиллерист сгоряча взялся было выволакивать тело, но закусил губу от боли в потревоженной ране на ладони. Жанаев и Семенов, не сговариваясь, помогли ему, и втроем они вышвырнули сочащийся кровью труп вон из кузова. Осмотрелись в пустоватом даже на вид бронетранспортере. Воняло сгоревшим толом, следы от мелких осколков были повсюду. Одна граната взорвалась в кабине, где погибший, видимо, пытался отсидеться с пулеметом, а вторая – в середине кузова. Немец успел выскочить, спасаясь от первой, но наскочил на второй взрыв.
Семенов первым делом поднял лежавший на обтянутой искусственной кожей лавке пулемет, из которого фриц отстреливался. Странного вида, какой-то очень необычный, вроде бы и похожий на знакомые «дегтяревы», но все же другой. Нет, так-то все вроде как и положено – ствол с газоотводной трубкой под ним, приклад, сошки, тяжелая ствольная коробка с рукояткой взвода, прицел, но какое-то все не такое. И ручка странно выгнута, и спусковых крючков сразу два вместо одного. И воткнутый сверху плоский коробчатый магазин. Но знакомая увесистая тяжесть автоматического оружия приятно грела душу, это было куда приятнее тяжести карабина.
– А корыто это и впрямь грохнутое! – заявил появившийся в проеме кормовой двери, словно в картинной раме, Леха.
– Что с ним?
– Колес половины не хватает и гусеница порвана. Переднее тоже раскурочено. Он потому и не пытался удрать, что не мог.
– А с бензином что?
– Я не знаю… не смотрел, – спохватился потомок и исчез.
Семенов понюхал воздух: пахло чем-то вроде самогона. Пригляделся – из-под лавки, смешиваясь с кровью, на днище подтекали струйки чего-то пахнувшего. Вытянул оттуда посеченный осколками советский сидор, развязал горловину. Пахнуло еще гуще, захрустело битое стекло. Потянул оттуда что-то завернутое в тряпицу, аккуратно стряхнул осколки от пары разбитых бутылок, в горлышках которых остались торчать пробки из кукурузных початков. Жанаев тем временем деловито срезал с сидений кожзаменитель.
– Совсем пустой бак! Зато инструментов куча, – раздался снаружи голос Лехи.
– Сгребай все! – велел Семенов, старательно обшаривая все внутри салона.
– Ты чего? – спросил Жанаев.
– Магазины к пулемету ищу. Не с одним же он бегал, – пояснил боец.
– Ты гляди, что на пулемете написано, – удивился ученый Середа.
– И что там?
– «Митральеза… Хателлераульт… Мле» – с запинками и не скоро прочитал почти по слогам артиллерист.
– Ишь ты, «митральеза»… Звучит прямо как «митрополит». «И почему это, отче, так говорят, что «митра палит», а не «митра стреляет»?» – «А потому, сыне, что ты – дурак, а не дурыба», – вспомнил старую шуточку о крестьянине и митрополите Семенов.
Середа коротко хохотнул, оценив тонкий юмор, потом со значением добавил:
– Итальянская, наверно, стрелялка. Или французская!
Обладатель пулемета пожал плечами. Его, в общем, мало волновало, где было сделано это боевое железо. Из пробитого дважды трофейного сидора получилось достать только мокрый и дырявый холщовый мешок с кругом колбасы и початой буханкой хлеба. И от того и от другого густо воняло самогоном. В кармашке сидора нашлось пара горстей винтовочных патронов россыпью – таких же с виду, как и немецкие, к винтовке. От них тоже попахивало – самогон был дурно очищенный, вонял изрядно.
Наконец нашелся еще один магазин – пустой совсем, он валялся рядом с дверью, в углу салона. Леха, забравшийся глянуть, что там возятся его приятели, сам того не ведая, помог в этом.
– О, котик! – весело сказал потомок и показал занятому серьезным делом Семенову куда-то за спину.
Тот обернулся и увидел, что бронещиток для пулеметчика с обратной стороны – видимо, для того, чтобы радовать глаз стреляющему, – украшен большой цветной фотографией домашнего, но злого котяры, а на второй половинке нагло лыбилась грудастая блондинка, та еще срамота. Боец плюнул на грязный пол и полез подальше от срамоты – тут-то пустой магазин ему и попался. Нет худа без добра! Леха как ни в чем не бывало хохотнул, сказал непонятное: «Межвременные котэ и сиськи!» – и полез шариться в кабине, которая была расположена чуточку ниже, чем сам салон. Достал оттуда термос, раскрутил колпак, понюхал.
– Кофе с молоком. Теплый! Еще вроде как фляга есть.
Покряхтел, согнувшись в неудобной позе, вытащил фляжку в уже знакомом фетровом чехле. Жанаев согнал его с водительского кресла, раздался треск сдираемого кожзама. Потомок осторожно выбрался в салон, распрямился. Благо крыши у салона бронетранспортера не было.
– Ну тут больше ничего нет! Валим отсюда?
– Ты инструменты собрал? – спросил Семенов.
– А то! Тяжелый получился куль. А он нам зачем?
– Да хоть выкинуть, чтоб им не пригодился. А то и в деревне на хлеб поменять. Мужик – он такой, жадный, ему всякая железяка ценна. А там небось сталь неплохая.
Вылезли на свежий воздух. Задержались только для того, чтобы обшарить мертвого немца да снять с него сапоги. Сапожки неожиданно оказались очень хорошими, хромовыми.
Нашлось у покойника только резиновый кисет с табаком, хитрая машинка для сворачивания цигарок, початая тощая пачка тонкой папиросной бумаги – настоящее сокровище для куряки-бурята, да в кармане штанов – подарок для Лехи, пистолет незнакомой марки «Штайер», тоже без запасной обоймы.
Покатили дальше, оставив за собой еще дымящийся БТР и труп на полянке.
Менеджер Леха
Леха умирал. Он прекрасно понимал это, хотя мысли путались и рвались, и додумать ни одну из них до конца не получалось. И помирать было очень больно и неприятно, все опять же выходило не так, как в фильмах или играх, где героический герой, красиво откинувшись на руки не менее героических товарищей и грудастых красоток, проникновенно передает последнее «прости» тетушке Джейн и кузену Вилли, признается в любви Эмили и тихо помирает со счастливой улыбкой, словно его мороженым закормили.
Тут же было очень больно, совершенно не было сил хоть что-то сделать, мутило, и в живот словно кол кто воткнул. Леха хотел проверить, потрогать рукой, заранее боясь нащупать там мокрядь и рваные дыры с выпученными оттуда кишками (его кишками!) – но рука не двинулась. И это открытие поразило Леху до глубины души. Он впервые в жизни не мог пошевелить рукой. Вообще. Никак. Сдвинуть ее с места хотя бы на сантиметр. С колоссальным трудом удалось слабо пошевелить пальцем. Одним. После этого даже дышать стало трудно, словно последняя капелька сил потрачена была этим шевелением указательного пальца правой руки. Такая тоска навалилась! Выть хотелось! Но и на вой сил не было. Стало страшно, до озноба.
Как же так вышло? Ведь все шло отлично?
Леха попытался вспомнить хоть что-то. Получилось слабо. От вспомнившейся вдруг вчерашней ловкости и самоуверенности неожиданно затошнило. Кинулся идиот на пулемет – с кинжалом! Как такое в голову-то могло прийти? А каким бравурно-фанфарным голосом он кричал ребятам, что колеса с бэтээра кто-то снял? Тошно, тошно, тошно. Дурость сермяжная. И ржал над весьма плоскими шуточками Семенова. Чисто Петросян был при этом Семенов, разве что бородатые остроты все-таки были помоложе на семьдесят лет… при чем тут остроты? На фиг, мысли путаются… Что случилось? Что все-таки случилось? В памяти был провал полный: такой, словно Леха надрался, как в прошлый Новый год, когда сначала принял с мужиками вискаря, потом с бухгалтершами шампанского, а за столом пил все подряд и на следующий день только глазами хлопал, когда ему рассказывали, что он вытворял…
Но сейчас-то пьянки не было! Не было ни вискаря, ни шампанского, ни водки, ни сухого! Опять затошнило… А ведь если вырвет… ох, даже думать невозможно… то и голову набок не повернуть… Куда же ему попало-то? В позвоночник, наверное. В фильме такое было: поврежден позвоночник – и ни рукой, ни ногой не пошевелить… От бронетранспортера-то уехали нормально. Вроде бы… Потом кто-то обстрелял их из лесу… Или уже после этих драконов с бляхами?
Невозможно думать, пить хочется. Очень хочется пить, высохло внутри все, думать невозможно… Да, читал, такая жажда у раненых часто, от кровопотери. Значит, кровью истекает. Или в башку что прилетело?..
Нет, сначала все-таки были эти, с бляхами. Сидели на перекрестке, жрали что-то. Двое. И бляхи на груди – эти, с орлом. Один нехотя встал, через силу, выполняя рутинную работу, пошел на дорогу, точь-в-точь как гаишник. Только вместо полосатой палки у него был жестяной диск на палочке… Властно отмахнул им на обочину. А Леха сбавил скорость, вильнул, вроде выполняя указание, а потом газанул мимо. Накормил пылью. Смешно было… Как же пить хочется!.. У фельджандарма от удивления глаза выпучились, как у рака. Он еще орал что-то вслед и даже гнаться пытался. Пешком, дебил. За мотоциклом. Ну точно как тот гаишник, от которого они с Владькой удрали. И не было им потом ничего, номера-то на «жигуле» таким слоем грязи были покрыты, что куда там прочесть… Да и сам «жигуль» грязный был, хрен поймешь, какого цвета… А немцы вслед не стреляли… Значит, не поняли, что это не арийцы. Жанаев вообще ухитрился в каску спрятаться, скукожился, демон… Точно – не поняли. Не стреляли.
Леха попытался глубоко вздохнуть, ожидая боли от потревоженных ран, но так ничего и не почуял, потому как вздохнуть не получилось. Удавалось лишь хватать упругий воздух маленькими частыми глоточками. Словно устриц выхлебывал. Пить хочется. Наверное, даже глаза сморщились, как сушеные яблоки, так пить охота. Язык во рту как зацементированный. В шею попало? Леха сконцентрировал всю свою волю и попытался помотать головой. Все, что удалось – башка завалилась набок немного, а дальше помешало что-то упругое. Назад вернуть уже не вышло. Пить хочется как… А даже глаза не раскрыть. Словно веки склеили… Как же это вышло? Совершенно нелепо на таком фоне, когда все совсем плохо, – зачесалось под мышками…
Стреляли из лесу. Пару раз. Точно по мотоциклу. Наверное. И Семенов в ответ полоснул очередью, но как-то странно – оглянувшись Леха видел, что у пулемета ствол задран. С деревьев стреляли?
Тошнит, все время тошнит… И голова как нафаршированная каким-то дерьмом… И пить…
А те промазали, точно. Как пуля попадает в вездеходик – это уже Леха слыхал. Совсем рядом, ох, даже думать больно… Какой-то мозговой запор… Что случилось? Попить бы – может, вспомнил бы… Воды бы. Только воды. Никаких джусов или там пива… Воды…
А пуля когда в борт бьет, то глухой такой удар, щелчок. А в колесо – звонко, как в… черт его знает как во что, думать не получается… Пить… Что угодно, но попить… Раненые пленные тоже все время пить просили… Еще удивлялся, дурак, почему у них голоса такие слабые, словно бумажные… Не бывает бумажного голоса. Это не так… А сам даже и рта открыть не мог. Значит, тем было немножко легче… Обидно… Только ноги унесли, почти, и вот… В кои-то веки… Ох как плохо.
Леха попытался позвать на помощь, но только сипло пискнул. Даже для мыша несуразно, не то что для человека. Тут же испугался – ведь не ясно, где лежит и кто рядом. Если немцы – добьют и не почешутся. Это им раз плюнуть… Даже еще проще… Насмотрелся за последние дни на всю жизнь, сколько бы ее там ни оставалось. Еще раз попробовал открыть глаза. Чуточку приоткрылся левый. Тускло. Пятна какие-то. Пить еще больше охота. Нет, надо что-то делать. Иначе точно сдохнешь – и всё.
Наплевав на то, что он, может быть, весь в дырах, как сыр голландский, и любое движение просто добьет открывшимся кровотечением, Леха изо всех сил попытался повернуться на бок… не получилось. Постарался открыть глаз… тоже без толку. Взвыл от бессилия и досады. Опять этот жалкий писк. Хоть и очень плохо было Лехе, а и то как-то совестно стало так пищать. Но подыхать молча – еще страшнее. Черт с ним, пусть и пристрелят, уже хуже не будет. Хуже некуда. Точно – некуда. Как кошмарный сон, когда жутко – а не пошевелиться и не крикнуть. Но не сон. Наяву это. Потому – хуже кошмара.
Напрягся в ожидании, вроде услышал что-то. Или показалось? В полуоткрытый глаз жгучей струей впился ослепительный свет. Леха с трудом зажмурился. Веки закрывались с усилием бронезаслонок. Световая труба это, что ли? По телевизору говорили, так бывает, когда помирает человек. Шум в ушах, и словно летишь по световому тоннелю. Шум есть. Полета нет. Значит – еще не… Кто-то довольно грубо подгреб разваливающегося на части Леху под шею, приподнял – и нос учуял знакомый запах табачища, а в сохлые губы уперлась холодное горлышко фляги с легким привкусом алюминия. И вода! Холодная! Она словно обжигала и тут же лечила воспаленную глотку Лехи. Показалось даже, что она не успевает долететь до желудка, а с шипением всасывается прямо в пищеводе.
– Думал, тебе каюк, – душевно произнес над ухом азиат.
Леха не отрываясь пил и пил, словно верблюд после месячного загула по пустыне. Теперь холодные слитки драгоценной воды уже попадали в желудок, и крутеж в животе медленно затихал.