Осторожно! Злой препод! - Мадунц Александра "avrorova" 15 стр.

На следующий день зазвонил телефон.

Суровый голос сообщил:

— Срочно в туберкулезный диспансер! У вас множественные очаги в легких!

Мама разрыдалась.

— Но как же путевка? — пролепетала я, роняя трубку.

Ноги ослабли, голова закружилась — а я и так была не очень-то сильна после недавней лихорадки.

— Какая путевка? — ужаснулась мама. — Ты хоть понимаешь, о чем речь? Туберкулез — страшная, неизлечимая болезнь. Это ведь чахотка. Ты в любой момент можешь умереть!

Перспектива меня огорчила. Не скрою, если я стану искать, чем похвастаться, здоровье примостится ближе к концу списка (из суеверия не стану определять точного места). Я пережила достаточно неприятных минут, связанных с разнообразными диагнозами (как и с отсутствием таковых). Однако усиленное чтение классики окружило чахотку особым ореолом. Сразу представлялось кресло, в котором меня, обессиленную, станут возить (кто? мама явно не потянет), изнуряющий кашель (а как тогда читать лекции?) и постепенное, но неизбежное угасание, сопровождаемое приступами истерии.

Хорошенько все это обдумав, я вынесла вердикт:

— Если у меня незаразная форма, даже не уговаривай — все равно поеду. Раз скоро умирать, я тем более должна напоследок попутешествовать. А там — будь что будет…

Впрочем, рентген, сделанный в разнообразных проекциях, очагов не обнаружил, и причина температуры навсегда осталась тайной. Возможно, нервный организм таким оригинальным образом предвкушал будущее счастье.

Париж не просто оправдал мои ожидания — я до сих пор верю, что если я не слишком нагрешу в этой жизни, то после смерти очнусь именно там (помните из «Гусарской баллады»: «А что Париж?» — «О, это рай!»).

Недавно я побывала в любимом городе второй раз — очередной гонорар, а вы что, оптимистично предполагали прибавку к зарплате?

За десять лет многое изменилось. Теперь можно было не связываться с турфирмой, а заказать авиабилет и гостиницу через Интернет. При определенной удачливости это получалось даже дешевле.

Когда мы со Светой прибыли в свой отель, размахивая бумажкой с бронью, выяснилось, что на ресепшен нас совсем не ждали. Видимо, случился сбой в компьютере, и до них бронь не дошла. И вот мы стоим, бездомные, с двумя огромными чемоданами, посреди города, в котором не знаем ни одного человека, за исключением президента Саркози — и того сумеет идентифицировать разве что Света, на меня надежды нет. В чемоданах шикарные летние наряды и ни одной теплой вещи, ибо в Питере жуткая жара. Здесь же прохладно и даже накрапывает дождик.

Окажись мы в схожей ситуации в Москве, подозреваю, лежали бы без чувств на асфальте, а очнулись уже без чемоданов, быстро позаимствованных добрыми людьми. А в Париже мы лишь весело хихикаем над сложившейся ситуацией. Комизма прибавляет тот факт, что обе мы знаем по-французски лишь пардон да мерси. С английским несколько лучше — я бойко на нем болтаю, однако напрочь не понимаю ответов, они сливаются в моем мозгу в бессвязное бормотание. У Светы, наоборот, возникает ступор, когда нужно открыть рот, зато она с легкостью разбирает каждое слово. Так мы и объясняемся с портье. Я произношу фразу, он отвечает, Света переводит мне его слова, и инициатива вновь переходит ко мне. Юноша за стойкой воспринимает нашу методу без удивления, лишь повторяя: «Ноу проблем».

Проблемы и впрямь разрешились. Правда, номер для нас освобождался лишь через два часа, но за моральный ущерб нам дали дополнительную скидку. Бросив чемоданы прямо в холле, мы отправились в ближайшее кафе перекусить. На стене было вывешено странное меню: вход плюс тарелка. Слова совпадали с английскими, так что мы восприняли их без труда.

Вход с тарелкой нас смутил, и мы двинулись дальше. Следующее кафе обещало ровно то же самое. И третье, и четвертое — хотя цены обозначены разные. Что бы это значило? Входишь, и тебе предлагают тарелку? Хотелось бы верить, не пустую. Но что в нее положат? Разрешают ли клиенту выбрать или лопай, что дают? Мы энергично обсуждали проблему по-русски, пока к нам не обратился на том же языке проходивший мимо парень. Это был студент из Ярославля, на семестр приехавший в Сорбонну — она располагалась неподалеку. Вход оказался закуской, а тарелка горячим. Очень удобно — берешь любую из закусок и какое хочешь горячее, платя гораздо меньше, чем за эти же блюда по отдельности.

Смертельно голодные после перелета, мы потребовали свиной стейк.

— В белом вине или в красном? — перевела мне Света.

Несколько удивленная, я предпочла красное, подруга ко мне присоединилась.

Вскоре нам принесли два куска мяса. Вином оно не пахло, зато было фактически сырым!

— Наверное, речь шла о мясе с кровью… — жалобно пролепетала Света. — Ты уж извини.

Вообще-то мы обе считаем — свинина должна быть хорошо пропеченной, с хрустящей корочкой, а иначе это полуфабрикат. Есть полуфабрикат представлялось странным. Просить дожарить? Неловко, да и не хватит словарного запаса.

Света хмуро ковырялась в тарелке, а я решила — где наша не пропадала. Должна же я попробовать хоть что-то из того, что нравится французам. До устриц и лягушачьих лапок дозрею вряд ли, но уж сейчас передо мной совершенно безобидный продукт, хоть и странно приготовленный (при условии, конечно, что его и впрямь хоть немного готовили). Интересно, проверяли ли мясо на наличие личинок? Говорят, они живут потом в желудке несколько лет. Но человеку, посещающему наш буфет, наверняка любая зараза нипочем — иммунитет уничтожит паразита на корню… И я смело умяла стейк до последнего кусочка.

Нет, не подумайте! Лувр, Оранжери, Клюни, Дорсе — мы побывали везде. Средневековые соборы, шикарные парки, знаменитые картины — было бы глупо их упустить. Но что сравнится с этими первыми часами в Париже — мы, пока еще бесприютные и не вполне уверенные, что обретем-таки крышу над головой, смотрим на Сорбонну, где снует молодой веселый народ, и медленно, смакуя, впихиваем в себя малосъедобное сырое мясо… и мы счастливы. Потому что если в прекрасном, увы, часто таится плохое, то и в плохом — прекрасное. Тем и хороша жизнь, не правда ли?

Лекция десятая,

в которой читатель простится, наконец, со злобным преподом, узнав его ближайшие перспективы и очередные тайны

Как известно, у нас, русских, неделя начинается с рабочих дней, заканчиваясь выходным — воскресеньем. В отличие, например, от англичан, которые ведут счет с воскресенья, завершая субботой, — по мне, весьма оптимистично, особенно если опустить мрачную середину.

Я не пойду на поводу ни у тех, ни у других. Мое гнусное повествование, как началось с работы, так ею и завершится. А потому что жизнь такая! Я ведь еще в предисловии обещала ужаснуть вас чистой, святой и непристойно голой правдой. А она, увы, заключается в том, что праздники пролетают незаметно, зато будни тянутся куда дольше, чем положено по календарю. Как в моем любимом анекдоте:

— Это просто невыносимо! Все работа, работа и ничего, кроме работы…

— И давно ты так живешь?

— Да вот с завтрашнего дня собираюсь приступать.

По счастью, в работе преподавателя масса моментов, способных порадовать самого взыскательного читателя, с удовлетворением сознающего, что его чаша сия благополучно миновала. Многое вам уже знакомо — заседания кафедры, интригующие справки из ФСБ или отсутствие аудиторий. Продолжить список до бесконечности мешает лишь гуманность.

Например, коллоквиум — нечто вроде репетиции экзамена для первокурсников, в результате которой хорошие ученики часть материала сдают заранее, а плохие хотя бы начинают понимать, чего от них хотят, и имеют шанс к сессии взяться за ум. Это мероприятие сильно уменьшает количество двоек в официальной ведомости (коллоквиум — мероприятие неофициальное, мы проводим его по собственной инициативе, чтобы студентам легче давался переход от школьной системы к вузовской). Так вот, не сомневаюсь: если б кто-нибудь из непосвященных знал, на какие ухищрения приходится идти ради возможности бесплатно в свое свободное время проделать тяжелейшую, выматывающую, однако необычайно полезную работу… рассказать вам, что ли? (Тут автор вспоминает и, не выдержав, начинает вслух хихикать.) Нет, пожалуй, остерегусь. Не уговаривайте и не уговаривайте (автор хихикает снова). Сейчас есть хоть небольшая надежда, что часть читателей все еще верит в мою нормальность (в конце концов, есть среди вас невнимательные или снисходительные), но, стоит поделиться подробностями, тут же обнаружу у дверей кафедры психиатрическую бригаду с набором смирительных рубашек.

В конце концов, в истинной женщине непременно должна быть загадка. Надеюсь, коллоквиум для загадки сгодится? Согласитесь, звучит интригующе. И не огорчайтесь — раз уж я в названии главы пообещала открыть вам очередные тайны, что-нибудь мне как честной девушке выдать придется. Пусть это будет метод проведения пересдач.

На первый взгляд, все просто: студенты, завалившие экзамен, приходят сдавать его снова. Раньше в подобном случае собиралась комиссия. Мне, например, не хочется брать на себя единоличную ответственность за судьбу человека. Да и вообще, наедине со мной у двоечников просыпаются самые гнусные инстинкты. Нет, вы не о том подумали! Они рыдают, бьются в эпилептических припадках и суют мне разнообразные купюры. А в присутствии свидетеля подобного никогда не происходит.

Однако с некоторых пор ассистентов на пересдачи, продолжающиеся почти весь семестр, выделять перестали. Как справедливо указало мне начальство, почему другие должны страдать из-за вашей плохой работы? Не умеете с первого раза поставить всем хорошие отметки — значит, решайте свои личные проблемы сами, не навязывая их кафедре.

Это прозвучало так, словно я обратилась с требованием купить мне на государственные деньги бриллиантовую диадему пороскошнее… или, того круче, предоставить к определенному часу молодого пылкого любовника. Нет уж, милочка, поскольку адекватность пересдач волнует исключительно тебя (все-таки я маньяк, никуда не денешься), то и выкручивайся, как умеешь.

Увы, уровень доходов не позволяет доценту оплачивать помощников из собственного кармана. Поверьте, общение с хвостистами — столь невеликое удовольствие, что маленькую сумму даже предлагать стыдно.

Ну, меня голыми руками не возьмешь! Я стала использовать бесплатный труд студентов — ох и правы средства массовой информации, обсуждая коррупцию в вузах. Хитрое ноу-хау состоит в следующем. Я приволакиваю парочку двоечников прямо на занятие чужой им группы. Пока я объясняю новый материал, подкидыши потихоньку готовятся, а на перемене отвечают. Поскольку хоть кто-то из остальных учащихся обязательно торчит в помещении, они невольно выступают в роли свидетелей. Вот такое у меня безотходное производство. Правда, приходится жертвовать единственными минутами отдыха, и не то что поесть, а даже, пардон, до туалета добежать некогда, зато обходится без эксцессов.

«Да что же это? — восклицает, наверное, вконец обескураженный читатель. — Книга о злом преподе на исходе, и хоть бы в одной главе описывалась нормальная, рутинная работа — везде совершенно абсурдные сложности. Почему у вас все не как у людей?»

Не огорчайтесь, я открою вам эту страшную тайну. Разгадала я ее не сама, а с помощью неоднократно упомянутого министра (вы правильно догадались: мой любимый автор афоризмов — не старомодный Ф. Ларошфуко, а гениальный Фурсенко А. А.). «Высшая математика убивает креативность», — проницательно заметил он. Ломоносов с его глупым математику только затем учить надо, что она ум в порядок приводит и ограниченный Суворов, откуда-то взявший, что математика — гимнастика ума, стыдливо перевернулись в гробах, а мне моментально стало ясно, в чем корень моих бед.

Какое несчастье, что много лет назад я опрометчиво позволила себе овладеть навыками интегрирования! Вот почему мне не удается рассадить двести человек в помещении, рассчитанном на семьдесят, и многое другое, что для креативного человека стало бы пустяком. Вот почему вечно переживаю из-за ерунды вроде качества занятий, вместо того чтобы, не утруждаясь, бодро расписываться в зачетках и бежать домой с мешком подарков. Нет, не стоят интегралы подобных жертв! Ни за что их не учите. И производные тоже. И пределы. На всякий случай советую также проигнорировать четыре действия арифметики — вдруг и они на нас плохо влияют? Сколько, например, по-вашему, будет дважды два? Если четыре, то диагноз неутешителен — ваша креативность на нуле.

Горе в том, что обратно из головы знания не выкинешь — у некоторых они впечатаны туда накрепко. Можно, конечно, сделать лоботомию на левом полушарии. Всего-то несколько надрезов в местах, отвечающих за логическое мышление, — и министр образования и науки (!) будет мною доволен. Чувствую, именно об этом будет его следующий указ.

Но пока средства на данную операцию еще не выделены бюджетом, приходится разрушать некреативный мозг математиков обходными путями. Рассказ о самом замечательном из них я приберегла напоследок. Потому что легче, для затравки пообщавшись с парой душевнобольных студентов и злобным марсианином, самолично отшкурить старую доску и перетащить сто стульев с этажа на этаж, чем один раз заполнить Индивидуальный План Преподавателя.

Раньше мы без него обходились. Работали себе и работали, считая, что главное — составить план занятий, а больше вроде как планировать нечего. Но не тут-то было! Последние два года наша деятельность подлежит строжайшему учету и контролю. Поверьте, советская бюрократия — просто бледная тень бюрократии нынешней.

Каждому преподавателю был выдан солидный журнал с множеством граф. Прежде всего, я с потрясением узнала, что рабочий день состоит из трех половин. Возможно, нематематику трудно меня понять, но сообщение, что Солнце вращается вокруг Земли, я бы перенесла гораздо легче. Орбиты планет вполне могут по каким-то причинам поменяться, однако половин в целом всегда ровно две. Тем не менее нам следовало подробно отчитаться обо всех половинах, включая мистическую третью (которую, с моей некреативностью, боюсь, не найти без доброй дозы марихуаны).

Потерев моментально заболевшие виски, я принялась читать правила заполнения таинственной бумаги. Оказывается, на проставление одного зачета нам полагается одиннадцать минут и пятнадцать секунд. Ну, ежели речь исключительно о росчерке в зачетке, десять минут тут явно лишние. Если же имеется в виду время, которое ты индивидуально общаешься с конкретным студентом, помогая сделать необходимые задания, так одиннадцать с четвертью минут за семестр уйдут лишь на ожидание, пока он, родимый, примостится рядом с тобой на стуле.

С экзаменом начальство неожиданно расщедрилось — выделило аж двадцать две минуты тридцать секунд. Я живо представила, как, глядя на часы, бодро выкрикиваю: «Ваше время истекло, кончайте разговор!» — прерывая человека на полуслове. В реальности, признаюсь, вместо этого обычно произносишь: «Хорошенько подумайте и ни в коем случае не спешите с ответом».

Так что, махнув рукой на вступительную часть, я перешла собственно к началу журнала.

«Внимание! Все необходимые позиции не поместятся в соответствующие строки индивидуального плана», — извещала заботливо вложенная кем-то бумажка.

Тут я уже впала в прострацию надолго. Не поместятся… и как прикажете реагировать? Пропустить что-нибудь? Или, возможно, объединять строки?

Вздохнув, я вновь вперилась в текст.

Далее следовало огромное количество различных вариантов. Радостно обнаружив «Лектор, у которого есть экзамен» (кто это, коли не я?), я прочла, что число студентов в потоке следует умножить на одну четверть. Результат, увы, вышел дробным — двадцать пять и три четвертинки. Я уже жаловалась на эмоциональное заражение. С трудом изгнав из воображения кошмарную картину трех четвертинок студента (непонятно, какую именно часть следовало отрезать, но любую было жалко), я перешла к более легкой процедуре умножения количества групп на два. Это меня взбодрило, и я без особых проблем перемножила число групп и часы, отведенные на лекции в семестр, покладисто поделив результат на двадцать. Однако дальше предлагалось страшное — все полученное сложить!

Я закрыла глаза, с трудом успокаивая бьющееся сердце.

«Тоже мне! — возмутится здравомыслящий читатель. — Взяла калькулятор да сделала, что велят. Еще математик называется!»

В том-то и проблема. Много десятилетий я твердила студентам, что нельзя складывать величины несовпадающих размерностей. «Три токаря тачали детали четыре дня. Сколько их всего?» «Семь», — не раздумывая, ответит нормальный человек. А математик очнется в дурдоме, где ему предстоит до конца жизни повторять кошмарный бред: «Сколько их всего? Три токаря плюс четыре дня!»

Стиснув зубы, я подчинилась жестокому требованию. В нем даже сверкнуло нечто разумное. Недавно я слышала по радио передачу, где обсуждались проблемы высшего образования. И там сообщили, что основная помеха его гармоничному развитию — ну, разумеется, преподаватели. Да, сказал эксперт, доцент стал жить победнее (что, как я поняла, большой плюс), однако свой статус он все равно менять не хочет. Слово доцент продолжает вызывать уважение, и сами они себя уважают, чем крайне затрудняют переход к новым, прогрессивным стандартам.