Многие знакомые восклицают: «У тебя не работа, а профанация. Общение с детками — одно удовольствие, а тебе за это еще и деньги платят». Тут мне, конечно, хочется ответить, что почему-то сами они после пяти минут в компании с собственной деткой в количестве одного экземпляра регулярно пьют валидол. Но я предпочитаю не затрагивать слишком больных вопросов, поэтому лишь кротко поясняю, что не всякая детка охотно общается на тему математики, не говоря уж о том, что это необходимо делать в специально отведенных помещениях, нередко представляющих опасность для жизни.
В нашем институте неуклонно идет процесс, вызывающий у меня в памяти школьный курс истории Англии. Там это именовалось интригующим словом огораживание и шло под страшноватым слоганом овцы съели людей. В пятнадцатом веке у землепашцев отбирали наделы, создавая из них пастбища для скота. Так вот, у нас в двадцать первом происходит ровно то же самое.
Вот, например, корпус, который по давней традиции именуется первым учебным. Горе в том, что он очень удобно расположен — непосредственно рядом с метро. Уж не знаю, почему это так важно начальникам, передвигающимся исключительно на машинах. Возможно, опасаются, что, пока едут по территории университета, злобные преподаватели будут кидаться грязью в затененные стекла автомобиля. Да не станем мы — нет ни сил, ни времени, да и руки пачкать не хочется.
Как бы там ни было, аудитории первого учебного корпуса начали потихоньку переделывать в кабинеты. Каждый год приходишь на работу — и обнаруживаешь очередную утрату. На данный момент в четырехэтажном помещении нам со студентами принадлежит лишь верхний этаж, и то, подозреваю, исключительно по причине крутых ступеней и отсутствия лифта.
Самый старый корпус института называется главным зданием. Он очень красив и величествен — настоящий белоснежный храм науки с колоннами. Если честно, именно посетив когда-то главное здание, я захотела работать здесь, и именно здесь.
Поскольку оно выстроено больше века назад, то крайне прочное и удобное. В частности, там масса дверей, выходящих на разные части обширного парка, в котором расположен наш вуз.
Двери эти замуровывались и замуровывались на моих глазах. Еще год назад было легко успеть за перемену перебраться во второй корпус — теперь приходится бежать в обход, ломая ноги. А, заметим, занятия у нас то там, то тут, и за пятнадцать минут необходимо оказаться порой очень далеко. Не говоря уж о противопожарной безопасности — случись что, всякие там ночные клубы с полутора сотнями сгоревших покажутся невинной шуткой, счет пойдет на тысячи.
Не могу не вспомнить очередную замечательную историю. Занималась я как-то вечером в главном здании со школьниками на подготовительных курсах. По окончании они ушли, а я, естественно, задержалась — надо было стереть с доски, выключить свет, запереть дверь и сдать ключ на вахту. В результате ученики обычно успевают выскочить на улицу куда раньше меня, не слишком желая лишнее время торчать в институте.
Поэтому я очень удивилась, обнаружив несколько индивидуумов слоняющимися у диспетчерской. Они зачем-то пристроились за моей спиной. Я двинулась к выходу — те следом. Навстречу нам почему-то бежала еще парочка школьников, при виде странной процессии радостно свернувших и потрусивших рядом. Я все ползла по бесконечному, плохо освещенному коридору, а из темных закоулков молча выползали знакомые и незнакомые фигуры, удлиняя и без того не хилую цепочку. Вспоминалась сказка про золотого гуся — с той разницей, что друг за друга мы все же не держались.
Я гордо приосанилась. Неужели я, подобно гамельнскому крысолову с дудочкой, приманиваю детей высшей математикой? И нечего смеяться над бедным педагогом. Не так давно прямо на лекции из дырки в полу появилась глубоко беременная крыса. Она явно собиралась по своим крысиным делам — питаться или готовиться к родам, трудно сказать, — но, услышав мой увлекательный рассказ, застыла на месте. Вообще-то мне хотелось прерваться и, прыгнув на стол, хорошенько повизжать, однако я прекрасно понимала — стоит это сделать, и лицезреть беременных крыс придется ежедневно. Что другое, а на это двоечники способны. Поэтому я, как ни в чем не бывало, вещала про аналитические функции, а бедная зверюшка, очевидно впервые обнаружив прелесть абстрактных построений, восторженно смотрела на меня, в молитвенном жесте сложив передние лапки. Счастье, что звонок раздался раньше, чем она родила. Кем никогда не хотела быть, так это акушеркой, пусть даже крысиной.
Сейчас, правда, я не читала лекцию, однако мозг наверняка продолжал активно излучать соответствующие волны. Он у меня такой, вроде вечного двигателя. А дети и животные в данном отношении весьма чувствительны.
Увы, через несколько минут мои иллюзии были жестоко разбиты. Дойдя, наконец, до двери, я обнаружила Лизу, одну из самых тихих девочек из своей группы. Она вела себя странно — разбежавшись, билась своим анорексичным тельцем о дверь, при этом беззвучно заливаясь слезами.
— Да не поможет — заело же, — прокомментировал кто-то из парней, тем не менее тоже с разбегу врезаясь в дверь.
К нему присоединились остальные. Одна я не внесла своего вклада, поскольку красующиеся на самом видном месте два тяжелых железных замка явно превращали предприятие в безнадежное.
— Видите, замки висят, — вставила я, когда молодежь решила минутку отдохнуть.
Сперва они не удостоили меня вниманием — мало ли что болтает занудный препод, и продолжали таранить.
Я повторила погромче:
— Замки висят.
— Висят, — согласился Дима, снова с энтузиазмом принимаясь за работу.
— Отвлекитесь, пожалуйста, на минуту, — предложила я.
Все же у меня имелся некоторый авторитет. Ученики застыли.
— Здание старое и построено на совесть, — начала логическое построение я. — Так?
— Так, — подтвердил кто-то.
— Дверь вам не вышибить, правильно?
— Мы хотим не вышибить, мы хотим открыть, — снизошел к моей глупости Дима. — Только почему-то не открывается.
— Почему, интересно? — завлекающе спросила я. — Напоминаю подсказку — висят замки. Кто первый догадается — получит плюсик.
Идея с плюсиками посетила меня пару лет назад. Дело в том, что на подготовительных курсах у преподавателя нет методов воздействия на присутствующих. Льгот при поступлении теперь никаких — важен лишь ЕГЭ, а его сдают в школе. Правда, мы на курсах проводим контрольные и выставляем за них оценки, но исключительно для себя — результат ни на что не влияет. Я даже выгнать из аудитории хулигана не имею права — он заплатил деньги и принес квитанцию (кстати, я с этой суммы получаю примерно восемь процентов).
Конечно, можно все занятие самой тарабанить у доски, и мне лично это даже легче, но я уже упоминала: чем больше делает сам учащийся, тем лучше результат. А потом я прочитала в журнале «Наука и жизнь» про любопытный эксперимент. Двум обезьянам давали задание. Которая справлялась первой, получала виноградину, а другая огурец (тоже вкусный, но не настолько). Все проходило бесконфликтно, пока не поступили иначе — аутсайдеру дали виноград, а отличнице огурец. Так вот, вместо того чтобы слопать его, как делала раньше, обезьяна бросила овощ на землю и в гневе растоптала ногами.
Тут-то мне и было педагогическое озарение. Нас сейчас пытаются убедить, что все диктует выгода. Однако абстрактная справедливость тоже не пустой звук, она заложена у нас в генах. С тех пор каждому школьнику, раньше других решившему задачу, я прилюдно ставлю плюсик. Плюсики суммируются с оценками за контрольную. Куда идет итог? Никуда. Однако интерес к учебе резко повысился.
Вот и сейчас обещание плюсиков тут же включило интеллект — по крайней мере самым развитым.
— Замки-то заперты, — с торжеством возгласил Дима. — Вот дверь и не открывается!
— А как же мы сюда вошли? — недоверчиво пропищала Лиза.
Я поощрительно уставилась на Диму.
— Тогда замков еще не было! — уже самостоятельно сообразил он. — Значит, войти мы вошли, а выйти невозможно.
Лиза зарыдала, бессвязно выкрикивая, что не хочет, никак не хочет ночевать в институте и срочно звонит папе, который вызовет «скорую помощь», — ума не приложу, откуда у нее возник столь загадочный алгоритм спасения.
— Не плачь, — успокоила ребенка я. — Есть запасной выход — через подвал. За мной! Только не отставайте — он очень далеко. Потеряетесь — мы вас уже никогда не найдем.
— Все-таки именно в вашем вузе самые умные преподы, — задумчиво бормотал Дима, бредя за мной по шатающимся плитам каменного пола. — Обязательно буду сюда поступать…
Добавлю, что в тот вечер лучший вход замуровали навечно. Причина оказалась элементарной. Наше расплодившееся начальство уже не помещалось в первом корпусе. К тому же там человеческим духом пахнет — вечно снуют по лестнице вверх-вниз преподаватели со студентами. Поэтому наиболее высокопоставленные марсиане решили переселиться в главное здание. А чтобы не контактировать лишний раз с землянами, нашли простой и демократичный вариант. От корпуса глухой стеной отделили большой кусок — самый удобный, через который мы всегда проходили прямо от метро. Помимо аудиторий, там еще располагалось два моих любимых буфета — студенческий и преподавательский. В обоих были милые работники и приемлемые цены.
Добавлю, что в тот вечер лучший вход замуровали навечно. Причина оказалась элементарной. Наше расплодившееся начальство уже не помещалось в первом корпусе. К тому же там человеческим духом пахнет — вечно снуют по лестнице вверх-вниз преподаватели со студентами. Поэтому наиболее высокопоставленные марсиане решили переселиться в главное здание. А чтобы не контактировать лишний раз с землянами, нашли простой и демократичный вариант. От корпуса глухой стеной отделили большой кусок — самый удобный, через который мы всегда проходили прямо от метро. Помимо аудиторий, там еще располагалось два моих любимых буфета — студенческий и преподавательский. В обоих были милые работники и приемлемые цены.
Теперь эта часть превращена в заповедник, недоступный простым смертным. Мы проникаем в корпус задами, со стороны парка, а о буфетах осталось лишь сладкое воспоминание. И если кто-нибудь из читателей полагает, что наслаждается сейчас художественным вымыслом, могу лишь позавидовать его оптимизму.
Короче, проблема со свободными помещениями стоит у нас более чем остро. Никогда не забуду, как много лет назад я начинала читать лекции. Готовилась, представьте себе, полночи, опасаясь забыть текст, а наутро захожу к первокурсникам… и в панике выскакиваю в коридор, поскольку вижу перед собой густую толпу стоящих людей — похлеще, чем на первомайской демонстрации. Оказалось, что на поток в двести человек мне выделили аудиторию, вмещающую семьдесят.
Как я заставила себя втиснуться обратно в душегубку, сама не понимаю. Это называется патологическим чувством ответственности.
В перемену я бросилась в диспетчерскую с вопросами.
Милая Зинаида Ивановна со слезами на глазах поведала, что весь август писала докладные, но не получила ответа. Что любопытно, за хозяйственную часть в ту пору отвечал тот самый Начальник, который, сделав заслуженную карьеру и став Большим, приходил потом с отеческим вразумлением к нам на заседание кафедры. Тогда он еще не вполне развился, называясь просто Дубов (по-моему, с фамилией ему повезло — коротко и ясно). Однако замечательными задатками он обладал сразу, мудро не реагируя на докучливую диспетчершу.
Она предложила следующее заявление о нехватке аудиторий подписать также мне. Я, конечно, согласилась и даже простодушно агитировала присоединиться коллег, оказавшихся в аналогичном положении. Одна, кстати, и впрямь присоединилась, что послужило началом большой и крепкой дружбы (безумцы должны держаться за руки, чтоб не пропасть поодиночке). Еще подписалась комендант, заместитель декана и дама, ответственная за составление расписания. Такой вот солидной компанией мы отправились в первый корпус (в главное здание Дубов тогда еще не переселился) в надежде попасть на прием.
Секретарша развеяла мечты, как утренний туман, сообщив, что наш статус, даже совместный, совершенно недостаточен для подобного счастья, однако документ она, так и быть, примет.
Пока мы ждали ответа, Зинаида Ивановна пыталась хотя бы временно решить проблему собственными силами.
— Что бы мне вам предложить? — повторяла она, вновь и вновь перебирая планы корпусов. — Вот тут большая аудитория, но в ней во время лабораторной работы разлилась ртуть, и довольно много. Я уже устала выбивать деньги на то, чтобы вызвать соответствующую службу для дезактивации. Может, за лето ртуть сама повыветрилась? Хотите туда?
— Нет, — жалобно лепетала я.
— Действительно, вам нельзя со ртутью — и так со своими мигренями на ладан дышите, — соглашалась добрая диспетчер. — Есть еще одна аудитория, но она в аварийном состоянии.
— А сильно в аварийном? — уточняла я.
В конце концов, к дырявым стенам мне не привыкать, да и оконная рама уже неоднократно оставалась у меня в руках при попытке к ней прикоснуться.
— Представляете, — понизив голос, сообщила Зинаида Ивановна, — там недавно рухнула потолочная плита весом в несколько тонн, напрочь сметя три первых ряда. Я сразу побежала в церковь ставить свечку, что это случилось ночью, а не днем, во время занятий. Нет, я вас туда не пущу — не возьму грех на душу.
Я испуганно кивала:
— Не надо греха.
— А вот здесь, — обрадовалась собеседница, — формально сидит двести человек, но это экономисты, да еще коммерческие. Преподаватель говорит, к нему приходит максимум человек тридцать. Может, вы с ним договоритесь? Там предмет устный, доска не нужна. Он своих посадит в конце и будет там им диктовать, а вы своих — в начале и станете молча писать на доске. Вот вы друг другу и не помешаете.
— Если я стану молча писать на доске, ко мне тоже вместо двухсот придет человек тридцать, — призналась я.
Так мы ни до чего и не додумались. Кстати, правильно, поскольку вскоре получили мудрый отеческий совет, мигом поставивший все точки над «i». Писать резолюцию на нашем прошении Дубов не стал — очевидно сочтя нас недостойными автографа, однако на устное вразумление не поскупился. Секретарша передала текст дословно.
— Не мое дело — работать за подчиненных, — соблаговолил изречь проректор по хозяйственной части. — Но, поскольку математики — из преподавателей самые никчемные, так и быть, помогу. Как-нибудь я пройдусь не спеша по какому-нибудь из корпусов нашего института и отыщу этой Мадунц массу больших, свободных и хороших аудиторий.
Мнение Дубова о математиках меня не удивило.
Однажды я разговорилась с девочкой, которую готовила когда-то к поступлению на экономический факультет. За полтора года учебы она забыла даже правила деления целых чисел.
— Что ж ты так? — с тоской вопросила я.
— А мы домашку по математике не делаем, — радостно ответила собеседница. — У нас такая специальность, что нам математики не надо.
Я искренне заинтересовалась:
— Какая?
— Мы будем чиновники.
Поэтому к собственной никчемности в глазах чиновников я была морально готова. Зато страшная угроза, что человек, нами руководящий, как-нибудь пройдется не спеша по какому-нибудь из корпусов, впечатлила сильно. Тут-то мы и узнаем, сколько вокруг свободных аудиторий, хороших и разных (правда, когда я тащусь мимо, в каждой балаболит коллега). Пожалуй, свет в конце тоннеля уже виден. И двадцати лет не промелькнуло (промелькнуло только двенадцать), как наш Большой Начальник посетил заседание кафедры. И ведь не на руках, полагаю, его к нам принесли — прошел, любимый, прошел, наконец, по коридору! Почему не отыскал при этом аудиторий? Ну так он наверняка шагал спеша…
Вы спросите — и это весь итог вашей героической борьбы? А вот и не весь. Во-первых, меня вызывали на разборку к заведующему кафедрой и там от души пропесочили. А во-вторых, ходят упорные слухи, что Дубов изобрел новое ужасающее ругательство — эта Мадунц. По крайней мере, когда он появился как-то в деканате, возмущенный чрезмерным количеством двоек на факультете, то, по словам секретарши, даже не поздоровавшись, потребовал: «А ну, дайте мне ведомости этой Мадунц! У нее наверняка самый плохой результат. Нам таких работников не нужно». Представляете разочарование бедняги, когда он обнаружил, что у меня как раз ситуация получше, чем у остальных? Конечно, отсутствующих студентов я обучать пока не навострилась, но из тех, кого угораздило прийти, извлекаю все возможное.
Ну это, предположим, единичный случай. Был и другой. Секретарша Дубова пожаловалась секретарше его коллеги-марсианина, та передала информацию нашей, а уже наша — мне (согласитесь, женщинам никакой Интернет для связи не нужен, мы сами легко справляемся). «Не пререкайся! — заявил Дубов в ответ на вполне невинное замечание. — Ты мне не эта Мадунц, поняла?» Факт неоспоримый, однако дама почему-то обиделась. Подобных мелочей накопилось немало. Больше всего мне понравилась фраза «этой Мадунц нам и одной достаточно». Действительно, насколько осложнилась бы жизнь, если бы меня было две. Честно говоря, и одна доставляет немало хлопот, а с двумя я бы, пожалуй, взвыла — даже если сумела бы их обеих прокормить. Приятно, что Большой Начальник оберегает мир от подобной напасти…
Дорогой читатель! Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. И не потому, что претендую на владение телепатией. Просто мы с тобой похожи. Неважно, кем ты работаешь — врачом, учителем, программистом, продавцом или слесарем (ох, а остался ли в нашей стране хоть единый слесарь? Впрочем, бедной девушке что, уже и помечтать нельзя?), — кем бы ты ни работал, ты делаешь это хорошо, и начальник для тебя не главное. «Как же лекции? — беспокойно ерзаешь на стуле ты. — Неужели сорвались?»
Не беспокойся. Мы с комендантом, диспетчером, заместителем декана и дамой, ответственной за расписание, дружно напрягли усталые мозги и совершили сложную, многоходовую, гениальную рокировку, включающую в себя сдваивание группы вечерников и перенос нескольких пар на другие часы. В результате мне нашлась аудитория — Дубов как в воду глядел! Даже, ура, в главном здании — правда, в очень странном его отсеке. Романтично выражаясь, в донжоне — этакой узкой высокой башне, пристроенной сбоку.