Я за такое беспокойство о литературе…
Служить в литературе честно – значит писать правду.
Все видеть, все слышать. Не лукавить, не хитрить с жизнью. И всегда помнить: смелость входит а состав таланта…
Несколько слов о языке, на котором я пишу. Русский язык для меня не был "изначальным'”. Меня, 13-летнего подростка, выросшего в армянской деревне, привезли в Баку и отдали в русскую школу. Это было в 1923 году, а в 1931-ом в одном из московских журналов – “Говорит СССР” был опубликован мой первый рассказ. Сколько было пролито пота на пути преодоления языкового барьера!
Может ли нерусский человек писать по-русски так, как русский? На этот вопрос сразу не ответишь. Человек, пишущий на языке, который не был для него "изначальным", ограничен во многом. Прежде всего стихия языка, которую нельзя постигнуть ни чтением, ни знанием грамматических правил. Такой неодолимый барьер! Затем ты сознательно вынужден отказываться от многих русских слов – слишком колоритных, слишком тесно связанных с особенностями жизни другого народа, так называемых "русизмов", тем самым ограничивая и обедняя свой словарь.
Но если это было бы так, если писатель, пишущий на неродном языке встречал бы на своем пути одни лишь трудности, и это ничем не компенсировалось бы, то вряд ли мы имели бы в русской литературе таких признанных мастеров русского слова, как Мариэтта Шагинян, Ираклий Андроников, Николай Атаров, Георгий Холопов, Георгии Гулиа, Фазиль Искандер, Белла Ахмадулина, Нора Адамян, какими были дагестанец Эффенди Капиев, грузин Шалва Сослани, осетин Хаджи-Мурад-Мугуев, как двуязычный Чингиз Айтматов.
Названные выше писатели и многие, многие другие, такие, например, как Олжас Сулейменов и Ануар Алимжанов в Казахстане, Рустам и Максуд Ибрагимовы в Азербайджане, Анвер Бекчентаев в Башкирии, достаточно известные в Союзе, всей своей литературой подтвердили – быть русским, чтобы создавать достойные произведения на русском языке, не обязательно. Кто не помнит веселого, иронического "Козлотура” Фазиля Искандера, полного юмора и тонкого лиризма "Сакена" Гулиа, "Докеров”, "Гренаду" и "Бегства Сусанны" Георгия Холопова. Или повести Чингиза Айтматова: "Прощай, Гульсары" и "Белый пароход", написанные на русском языке.
Эти произведения, созданные на русском языке нерусскими писателями, завоевали симпатии многомиллионного читателя у нас и за рубежом.
Так чем же компенсируются минусы в творчестве писателя, работающего на неродном языке? Национальной формой, в которую облекает тот или иной писатель свое произведение, тем национальным колоритом и теми красками, какие мы, нерусские, несем в себе, очень часто не подозревая о них, и которые вдруг обнаруживают себя, утверждая личность автора, его национальность, его самобытность, его самость, просто в силу принадлежности к народу, породившему его.
Впрочем не так-то легко уйти от собственной сути, если даже задашься целью вытравить из себя свое, изначальное.
В Англии долго не знали, что первоклассный английский писатель Майкл Арлен – армянин по происхождению. И все же один из критиков подметил, что “из английских книг Майкла Арлена торчат неанглийские уши”. В ответ на эту реплику Майкл Арлен посвятил следующую книгу своему отцу, манчестерскому купцу Микаэлу Куруджяну. И мир узнал, что автор знаменитой "Зеленой шляпы", маститый романист и тонкий знаток английского языка Майкл Арлен – армянин.
Вот такие же уши торчат из книг американского писателя Вильяма Сарояна, не "изначальный" английский язык которого не помешал ему стать одним из видных американских писателей.
А пример Теодора Юзефа Конрада? Поляк по национальности, в двадцать один год он нанялся на корабль и, не зная ни слова по-английски, отплыл в Англию. А через 17 лет Джозеф Конрад – один из лучших английских писателей-стилистов. Попутно скажем, с Конрадом произошло еще одно чудо. Родился писатель в Бердичеве, в городе, где всего-то и протекала малая речушка, учился в Чернигове, Кракове, Львове, где также не было моря, а стал его певцом.
Нечто похожее происходит, видимо, со многими из тех, кто пишет на неродном языке. В этой связи небезынтересно вспомнить Эффенди Капиева, дагестанца, писавшего на русском языке. Горец-лакец, он стал одним из взыскательных русских писателей-стилистов. Владея тремя горскими языками, он создал шедевр "Резьба по камню", в нем впервые поведав в нем о мудрой дагестанской устной поэтике. Потом открыл миру Гомера двадцатого века – Сулеймана Стальского.
Но недоумки не простили ему его русского языка… Не выдержав, он сбежал из своего Дагестана…
Да, несчастен тот, кто не может говорить со своим народом на родном языке. Но трижды несчастен народ, который отворачивается от соотечественника-иноязычника. Особенно, если этот иноязычный – писатель.
Но таких пасынков усыновляет будущее. А Эфенди Капиева Дагестан усыновил уже после смерти писателя. Он вернулся на родину, стал ее болью, ее совестью.
К слову сказать, моя литературная судьба, и не только литературная, удивительно похожа на судьбу Капиева. Все у меня капиевское: русский язык, который не был мне родным, трудности выбранного пути, недоброжелатели, в которых не было недостатка, даже язва желудка, от которой он так страдал.
Я бесконечно благодарен судьбе, которая подарила мне несколько встреч с Капиевым еще до войны, когда мы оба были молоды, когда он писал своего "Поэта", а я "Карабахскую поэму". Потом были несколько месяцев фронтовой жизни, которые сблизили нас.
У Капиева в дневнике есть такая запись: “Я всегда старался укрепить у читателя впечатление об авторе как сыне своего народа, с радостью вступившем на почву русской речи, но не желающим играть роль человека, изменившего вместе с языком и национальность”.
Вот этот чудесный сплав и приносит успех. Но большего успеха добиваются те писатели, которым удается наиболее полно выражать себя, особенности своего языка, его психологию, писатели, которые остаются верными традициям своего народа.
Меня часто спрашивают: кто я, армянский писатель или русский? Можно ли армянина, пишущего не на родном языке, считать армянским писателем?
Сошлюсь на Уильяма Сарояна, мнение которого я вполне разделяю. "Язык, на котором я пишу, – говорит Сароян, – английский, среда, которую описываю – Америка, дух, который заставляет меня писать, – дух моей родины. Следовательно, я – армянский писатель".
Или Томас Манн, сказавший: "Если ты родился немцем, значит, ты волей-неволей связан с немецкой судьбой”.
Думается, что эти слова в равной мере относятся и к нам, пишущим не на родном языке. На каком бы языке я ни писал, я остаюсь певцом своего народа.
Писать по-русски не русскому человеку – не прихоть, не каприз, а потребность, продиктованная условиями его жизни, средой, в которой он вырос, его окружением, общением с людьми, наконец, тем огромным авторитетом, которым пользуется русский язык во всем мире.
Как не вспомнить Хачатура Абовяна, который понимал, что именно русский язык станет в будущем выразителем самых передовых идей, и сам жадно изучал его. Или Абая, сказавшего: "Знать русский язык – значит открыть глаза на мир",
В наше время это понимают миллионы людей.
Одна моя знакомая, заметим, преподавательница литературы, оберегая меня от ошибок, заблуждений, совершенно искренне убежденная в своей правоте, сказала мне:
– Писатель должен держать свое сердце открытым для радости. Звать на подвиг, рассказывать о лучших людях.
Учительница боялась, что писатель пошатнется, побывав в таких местах, где еще много житейской грязи, где быт грубый, страсти оголены и зло даже не прячется за ширму.
Странный, огорчительный взгляд на писателя! Его охотнее всего представляют себе на почетном месте за юбилейным столом.
Эта точка зрения широко распространена, и боюсь, что мы, литераторы, сами отчасти в том повинны. Из нашего лексикона выпали такие слова, как "лакировщик", "показушник".
К слову сказать, была попытка еще в тридцатые годы создать такую литературу. И возглавил ее журнал "Наши достижения", издававшийся в те годы, название которого говорит само за себя.
Журнал вскоре сам разочаровался в литературном качестве сугубо "достиженческих" произведений, публикуемых на его страницах. Отрицательное отношение журнала к самокритике в свое время вызвало возражения со стороны А.Луначарского, Е.Ярославского, Серго Орджоникидзе. Через два-три номера журнал совершенно преобразился, стал печатать произведения, не скованные ограниченной задачей показа жизни с одной стороны.
И в те годы, и даже много лет спустя, помнится, в газетах, в журналах черным по белому писали: "Горе от ума" – барская пьеса. Это барская пьеса и по автору, и по герою, и по бытовому содержанию, и по идеологии". На многие классиков были навешаны ярлыки. Достоевский – реакционер. Чехов – певец сумерек. Есенин – кулацкий поэт. Блок – символист. Кстати о Блоке. Доктор филологических наук, Арам Григорян помнит, как его исключили из комсомола за то, что он увлекался символистом Блоком.
И в те годы, и даже много лет спустя, помнится, в газетах, в журналах черным по белому писали: "Горе от ума" – барская пьеса. Это барская пьеса и по автору, и по герою, и по бытовому содержанию, и по идеологии". На многие классиков были навешаны ярлыки. Достоевский – реакционер. Чехов – певец сумерек. Есенин – кулацкий поэт. Блок – символист. Кстати о Блоке. Доктор филологических наук, Арам Григорян помнит, как его исключили из комсомола за то, что он увлекался символистом Блоком.
Под запретом были и многие армянские писатели: Раффи, Терьян, Иоаннисян и другие.
Каждый исторический период как бы накладывает на время свои приметы. Тридцатые годы, обогатившие нашу литературу значительными произведениями, выдвинули на первый план свой трафарет. Герой многих произведений тех лет – это работник-исполнитель, личная жизнь которого приносится в жертву производству, он не знает сна, не видит по несколько дней детей: ведь семейное счастье, любовь суть мещанство. Заработок, старость, смерть тоже считались не достойными внимания. Этому веянию времени поддавались даже такие писатели, как Валентин Катаев, Юрий Олеша. В знаменитой "Зависти" Юрия Олеши, если помните, из всех соревнований между старшими и молодыми победителями выходят молодые. Михаил Зощенко высмеивает смерть, считая ее мещанством. В повести "Поэт" талантливого дагестанского писателя Эффенди Капиева, принесшей автору всесоюзное имя, герой книги, Сулейман говорит: “Мне стыдно, что я немолод". Там же: "О чем, кроме как о старости, может печалиться народный поэт в наше время?"
Все тот же знакомый трафарет.
Нет, было о чем печалиться писателю в те годы кроме как о старости, есть о чем печалиться и сейчас, в наши дни.
В последние годы вышли произведения, отмеченные печатью большого таланта, такие как "Прощай, Гульсары" и "Белый пароход" Чингиза Айтматова, "Соленая пядь" Сергея Залыгина, "Привычное дело" Василия Белова. В них изображены серьезные жизненные конфликты, конфликты, которые вызывали у некоторых критиков, да и не только критиков, возражения. Особенно много нареканий было в адрес "Белого парохода". "Как можно, чтобы в наши дни победило зло?" – говорили критики.
Такие же произведения, первоначально вызвавшие протесты, запреты, возражения, но потом признанные всеми, были и у нас. Напомним о некоторых из них. Это, прежде всего, "Мы и наши горы" Гранта Матевосяна. Произведение, отмеченное также большим талантом, большой правдой жизни, написанное без оглядки на пресловутую "пропорцию света и тени". Затем "Сеятели не вернулись " Багиша Овсепяна – на мой взгляд самое значительное произведение в армянской литературе, посвященное войне, горькая правда о ней. Таким является и другое произведение Овсепяна "Ты меня понял?", вызвавшее много возражений, споров, кривотолков, даже необоснованных выпадов… А произведение хорошее, активное, с озабоченностью и болью бичующее наши недостатки, недостатки не вымышленные, не высосанные из пальца, а вполне реальные, с которыми мы сталкиваемся ежедневно, но стыдливо отворачиваемся от них. Такой же незаслуженно скандальной славой пользуется и роман Арташеса Калантаряна "Марафон”, страдающий теми же “недостатками” – правдой жизни, у которой, как говорит один из героев Овсепяна, "сердца нет". Правда всегда колюча, и не удивительно, что многие, в ком совесть нечиста, поежились от ее уколов.
Но я уверен, страсти отойдут, и эти книги примут и читатели, и очень бдительные критики, боящиеся правды жизни.
Литература отражает жизнь, но она не адекватна жизни. Писатель может прибегнуть к гротеску, гиперболе, преувеличениям, сгустить краски, чтобы наиболее полно достичь цели.
Да, писатель не только отражает, но и творчески преображает жизнь, дополняет ее, помогает ей двигаться вперед.
"Палитра – еще не картина, – говорит Валентин Катаев. – Если смешать все цвета спектра, получится чистый белый цвет, то есть ничто".
Помните, как в "Золотом теленке" собирались писать Робинзона? Ильф и Петров еще в тридцатые годы высмеяли пресловутое равенство света и тени, показали что получается, если смешать все цвета спектра. Робинзона они не написали.
О несостоятельности стремления к равенству в литературе говорит в своей новой недавно вышедшей книге известный писатель и публицист Григорий Медынский: "Свет и мрак пусть не идут параллельно, стирая и поглощая друг друга и превращаясь в сероватую мглу, пусть свет пробьется из мрака и брызнет во всю силу, как свет. Тогда будет виден мрак и будет виден свет, и каждый сыграет свою, присущую ему роль".
Задача писателя – привлечь внимание общества к тому или иному вопросу, растревожить общество. Порадовать или огорчить, вызвать чувство восхищения, гордости или, наоборот, тревоги и раздумья, пробудить, таким образом, в обществе новые мысли, настроения и внутренние силы для дальнейшего усовершенствования жизни.
Бороться за свои идеалы – это значит бороться со злом, устранять те каменья и препятствия, которые лежат на пути к цели. А как же иначе? Обходить? Чтобы идущие за тобой ноги переломали?
Белинский, утверждая право художника воспроизводить общественные явления преимущественно с их отрицательной стороны, писал: "указать же на истинный недостаток общества – значит оказать ему услугу, значит избавить его от недостатка, а можно ли за это сердиться? Кто ядовитее, язвительнее Хогарта изображал английское общество в лице всех его сословий – и однако Англия не осудила Хогарта за оскорбление народа, но гордо именует его одним из любимейших и достойнейших сынов своих".
Не браните нашего Хогарта – Солженицына, мы потом будем краснеть за эту брань, как краснеем сейчас из-за Зощенко, Анны Ахматовой, Пастернака, Марины Цветаевой, Михаила Булгакова, Андрея Платонова… Чаренца, Тотовенца, Бакунца. Как краснели в свое время из-за Есенина, Блока, Терьяна, Раффи.
В другом месте Белинский писал: "Англичане любят своего Хогарта, который изображал только пороки, разврат, злоупотребления и пошлость английского общества того времени. И ни один англичанин не скажет, что Хогарт оклеветал Англию, что он не видел и не признавал в ней ничего человеческого, благородного, возвышенного, прекрасного. Англичане понимают, что талант имеет полное и святое право быть односторонним и что он может быть великим в своей односторонности"
Я за такую односторонность. Но это еще не означает, что я предлагаю новый трафарет. Литературные штампы вообще вредны. Я ратую за право художника быть свободным от шаблона, от заданности, от тысячеглавой гидры эмпиризма.
Пленум Союза писателей СССР по драматургии. Он посвящен XXV Съезду партии. Между прочим, в последнее время все пленумы, съезды писателей, даже собрания посвящаются какой-нибудь дате, юбилею. Своеобразный кордон для возможной критики.
После обстоятельного доклада Салынского открылись прения… Понятно, аллилуйщина. Не до критики, на носу съезд.
Рядом со мной Г.М., драматург. Он должен выступить. В кармане у меня бумажка с выдержкой из Белинского о Хогарте. Мне так хочется кому-нибудь ее показать, прочистить мозги. И я показываю. Г. М. несколько раз прочитывает, в восторге от слов Белинского, показывает, в свою очередь, рядом сидящему, комментируя: “Да, старик знал, что такое литература. Ему верить можно.” Но тут председательствующий предоставляет ему слово. Со словами “хорошо, очень хорошо” передав мне бумажку, он направился к трибуне, и вдруг я слышу, – мой М. темпераментно костит какого-то драматурга, посмевшего в канун Съезда партии нарисовать в своей пьесе мрачную картину нашего сегодня.
И я вспомнил покойного Яшина, его “Рычаги”. Ай да М.! А ведь восторгался словами о том, что “талант имеет полное и святое право быть односторонним и что он может быть великим в своей односторонности" М. знал, что не будь такой вольницы, не было бы ни "Горя от ума", ни "Ревизора", ни "Мертвых душ", не было бы всего Щедрина, Чехова и еще многих, многих. Как мы выглядели бы без наших хогартов и без щита критики, защитившего их для нас? Это же постыдное занятие – всю жизнь ходить по линейке, говорить одно, а делать другое.
Воспринимать и регистрировать общественные явления без внутреннего участия – это значит отражать в литературе преходящее.
Литературное произведение требует гораздо большего – оно требует от художника вмешательства в жизнь.
Один из московских приятелей-писателей в разговоре о партийности литературы, которая обещает загрызть искусство во всех его проявлениях начисто, по секрету сообщил, что в одном из номеров журнала "Дружба народов" были опубликованы письма Крупской, среди которых письмо о том, что Ленин, говоря о партийности литературы, имел в виду только политическую, не касался художественной. Оказывается, весь разговор о партийности художественной литературы – наш домысел, "творческое развитие ленинизма" и ничего более, но почему-то авторы этого открытия из скромности не представились, они предпочли остаться неизвестными.