– Вы, как всегда, воплощенная доброта, Эжени, – холодно заметила Ортанс.
Неожиданно взгляд ее замер. Амалия быстро обернулась, но успела заметить только тень на окне, выходящем на палубу.
– Боже мой… – прошептала Ортанс побелевшими губами и упала в обморок.
* * *Эжени пронзительно завизжала. Рудольф сорвался с места и подскочил к Ортанс, которая без сознания полулежала на диване.
– Это простой обморок! – заорал германский агент. – Воды!
Кристиан и Гюстав в два голоса стали призывать прислугу. Прибежал испуганный стюард.
– Где вас черти носят? – набросился на него взбешенный Кристиан. – Моей жене плохо!
– Спокойно, месье Эрмелин, – остановила его Амалия. – Кажется, она пришла в себя.
– Ортанс! – Забыв обо всем на свете, Кристиан бросился к жене. – Господи боже мой, как ты меня напугала! – Он упал возле нее на колени и, схватив ее руки, покрыл их поцелуями. – Родная моя, что с тобой случилось?
– Я… я… – лепетала Ортанс. Ее взор блуждал по лицам присутствующих, она явно еще не совсем оправилась от пережитого потрясения. – Господи! Как это было ужасно…
– Да что ужасно? – закричал Гюстав. – Что?
– Леонар… – Ортанс перевела дыхание. – Я увидела Леонара… Он стоял там, у окна, и смотрел на меня… Господи! – Она заломила руки.
Деламар и Кристиан переглянулись. Не говоря ни слова, оба поспешили к выходу.
– Подождите меня! – крикнул Проспер Коломбье.
Вслед за ним салон покинул и Гюстав Эрмелин.
– Мадам Эрмелин, – быстро заговорила Амалия, садясь на диван рядом с Ортанс, бессильно заломившей руки, – пожалуйста, вы должны вспомнить… Как он выглядел?
– Я… я не знаю, – бормотала Ортанс. По ее щекам текли слезы. – Просто я увидела… увидела как бы тень… – Надин Коломбье охнула и перекрестилась. – Но я узнала его взгляд! Ужасный взгляд, который… – Она не договорила.
– Вспомните, – настаивала Амалия, – это очень важно… На нем была форма стюарда? Простой сюртук? Во что он был одет?
Ортанс медленно покачала головой.
– Я не знаю… Не знаю… Я видела только глаза… – Она жалобно посмотрела на Амалию. – Мне показалось, что я схожу с ума, – закончила она шепотом.
Луиза Сампьер стояла очень бледная, прикусив до крови палец.
– А вы? – спросила у нее Амалия. – Вы что-нибудь заметили?
Девушка отрицательно покачала головой и опустила руку.
– Нет… Я сидела спиной к окну.
– Черт возьми, – тоскливо сказал Феликс. – Будем надеяться, они его поймают… Пора уже кончать со всем этим!
Ортанс тихо заплакала. Амалия стала ее успокаивать, гладя по спине.
– Ну что вы, Ортанс… Не надо, не плачьте… Вот увидите, все будет хорошо…
– Да уж, – непонятно к чему промолвил Рудольф и умолк.
Первым через четверть часа вернулся Гюстав Армантель.
– Ну, что? – набросилась на него Луиза. – Вы нашли его? Где он прятался?
Юноша отвел глаза.
– Луиза, мы… Они все еще ищут, – выдавил он из себя. – Но мерзавец как сквозь землю провалился! – Он взглянул на Ортанс, которая сидела со скорбным, застывшим лицом. – Как вы, мадам?
Ортанс выдавила из себя улыбку.
– Со мной все хорошо, Гюстав, не беспокойтесь обо мне.
Кристиан, сыщик и управляющий пришли позже. Мужчины были мрачны и избегали глядеть друг на друга.
– Черт знает что! – в сердцах сказал Кристиан, валясь в кресло. – Проклятие!
– Неужели вам так ничего и не удалось обнаружить? – вырвалось у Амалии. – Ведь на палубе наверняка были люди! Кто-то да должен был его заметить!
Кристиан хмуро поглядел на нее.
– Мы никого не обнаружили, кроме Дайкори и его человека, Нортена, – ответил за него Деламар. – Но они клянутся, что никого не видели.
– А те, что сидят в большом салоне? – встрепенулась Амалия. – Ведь они совсем рядом с нами! Может быть, они кого-то видели?
– А ведь верно! – пробормотал Деламар. И, сорвавшись с места, побежал в большой салон, где миссис Рейнольдс за умеренную плату гадала на картах всем желающим.
– Они никого не видели, – доложил расстроенный сыщик, вернувшись через несколько минут. – Воля ваша, господа, но во всем этом есть какая-то мистика. Ведь не бесплотный же он дух, в конце концов!
– Да, – угрюмо пробормотал Феликс, – все очень, очень странно…
И, хотя Амалия не любила странностей, она тем не менее вынуждена была с ним согласиться.
* * *Из дневника Амалии Тамариной.
«25 ноября. Четвертый день плавания. Явление Леонара.
Полный тупик. С какой стороны я ни пытаюсь подойти к этому делу, оно мне не дается. То ли я безнадежно глупа, то ли преступник слишком для меня умен. И я никак не могу забыть выражение ужаса на лице Ортанс. Ее страх мучает меня еще больше, чем мое бессилие.
Взяла с Деламара клятву, что он будет как следует ее стеречь. Не знаю, что это даст. Я безумно устала. Глаза слипаются, ложусь спать».
Глава девятнадцатая,
в которой на борту «Мечты» едва не происходит очередное смертоубийство
Волны набегают друг на друга, качают корабль.
Океан – не цвета серой мглы, а синий. Бирюзовый, сапфировый (странно, что для сравнения на ум приходят только драгоценные камни).
Кольцо с сапфиром… У мадам Эрмелин было одно такое. Где-то оно теперь?
Океан стонет.
– А-ма…
Разумеется. Океан живой, и у него есть голос.
– А-ма…
Глупости все это. Она в багажном отделении, а перед ней, подбоченясь, стоит огромная, в рост человека, серая мышь.
– Хотите послушать, мадемуазель, как я играю на рояле? Не хуже Леона Шенье, смею вас уверить!
Мышь во фраке, в белых перчатках, с галстуком-бабочкой. Рояль шевелит затекшими ножками, выбирается из-под сетки, приседает, гремя струнами, и бежит вразвалочку к мыши. На ходу он умудряется почесать бок задней ножкой.
Амалия хочет возразить мыши, что на рояле нельзя играть в перчатках, однако мышь в обнимку с инструментом пускается в пляс.
– А-ма… АМАЛИЯ!
Нет, это просто ужасно. Конечно, океан видел корабли Дрейка, Колумба и Магеллана… но зачем же так вопить?
– Амалия, проснитесь, проснитесь!
Но проснуться невозможно. Невозможно даже разлепить веки – к каждому из них словно привесили пудовую гирю.
– Амалия! Кузина! Очнитесь, умоляю вас!
Нет, это сон, это сон… Волны… волны…
– Амалия, черт вас дери! – океан говорит рассерженно.
– Мышь играет на рояле, – бормочет Амалия.
– А? – Океан, похоже, растерялся.
– Это все беременность, – произносит где-то в вышине над нею неуверенный голос. Голос, как две капли воды похожий на голос миссис Рейнольдс.
– Бере… – Океан выходит из берегов, захлебывается гневом. – Если вы еще раз при мне произнесете это слово…
– Не надо так орать… – слабо возражает Амалия и с гигантским усилием открывает глаза.
Все плывет. Пятна… пятна…
– Мы тонем? – спрашивает Амалия с любопытством.
– Какое там, – грохочет океан где-то совсем рядом. – Гораздо хуже… Амалия! Не смейте закрывать глаза!
Ужас, до чего хочется спать. Амалия сладко зевает. Нет, это не океан… это всего-навсего кузен Рудольф.
– Амалия! – рявкает он. – Вставайте!
– Женщины и дети в первую очередь? – бормочет она в полусне, пытаясь понять, что происходит. – Да что такое?
Лицо Рудольфа – все в красных пятнах, миссис Рейнольдс смотрит на нее умоляюще. Но тут подбегает кто-то маленький, и в нос ей ударяет острый запах нашатыря.
– Вот… Лучшее средство, чтобы прийти в себя, – говорит Ортега, держа флакон у лица Амалии.
Амалия подскакивает, едва не выбив склянку из рук почтенного эскулапа. Из глаз ее текут слезы. Дело в том, что у нее довольно тонкое обоняние, и поэтому нашатырное благоухание для нее все равно что удар дубинкой.
– Видите, – говорит Ортега довольно, – теперь мадам будет в полном порядке.
Амалия яростно чихает и начинает лихорадочно соображать. Никакой мыши-пианистки, конечно, не было, все это сон. Она лежит в своей постели в каюте номер семнадцать. Но Рудольф? Зачем тут Рудольф? И миссис Рейнольдс? И почему так пахнет палеными перьями?
– Что случилось? – спрашивает девушка. – Что такое?
Рудольф не удостаивает ее ответом, а сразу же обрушивается на маленького доктора:
– Вы мерзавец! Держите свои склянки у всех на виду, нас с моей кузиной чуть не отравили вашими дрянными ядами!
– Это не яд, – протестует маленький доктор, – а всего лишь снотворное, очень хорошее снотворное.
– Кому вы его давали?
– Никому, клянусь вам! Его украли!
– Допустим, я вам верю, – неохотно прорычал Рудольф. – Но кто…
Он обернулся к Амалии, которая, сидя в постели, яростно терла кулаками глаза, и заговорил с ней по-немецки:
– Простите, кузина, за этот бедлам. Вы… как вы себя чувствуете?
– Хорошо, – сказала Амалия, удивленно вскидывая тонкие высокие брови. – А в чем дело, собственно? И почему, – она наморщила носик, – так несет жжеными перьями?
– Это я, – объяснила миссис Рейнольдс, – пыталась привести вас в чувство.
– Нас с вами, – горько сказал Рудольф, – усыпили дрянью, которую этот… – он так сверкнул глазами на маленького доктора, что тот почел за благо исчезнуть поскорее из каюты, – …сеньор возит с собой. Меня еле-еле добудились в одиннадцать, а вы… Я уж боялся, что вы никогда не проснетесь.
Амалия подскочила на месте.
– Картина! – простонала она.
Рудольф поник головой.
– Именно картина, – признался он. Горькие складки легли у его губ. – «Леда» похищена.
– А… а… – Амалия с удивительным проворством сбросила одеяло и, как была, в ночной рубашке спрыгнула с постели.
Она сразу же заметила, что в ее вещах кто-то рылся. Холсты были извлечены из футляра и перепутаны: Грез закатился за комод, «Одалиска» лежала на ковре лицевой стороной вниз. Амалия подобрала ее, достала из-за комода упавший туда холст и пересчитала имеющиеся в наличии картины. Боттичелли… Арчимбольдо… Портрет Валерии Висконти… Картина Себастьяна Секунда по-прежнему висела на стене, но маленький портрет женщины работы Тициана с подписью художника исчез бесследно. Амалия побледнела.
– Кузен, у меня украли Тициана, – хрипло сказала она.
– Не плачьте, – попросил Рудольф. – Рафаэля они не нашли, и я с радостью отдам его вам.
– Боже! Голая женщина! – заголосила миссис Рейнольдс, только что увидевшая «Одалиску». – Какое бесстыдство!
– Это не женщина, мадам, а картина, – с достоинством отозвалась Амалия.
– Чудовищно! – взвыла гадалка. – Совсем без одежды, совсем! Невероятно!
Рудольф сделал пальцами такое движение, словно намеревался схватить почтенную австралийку за горло. Амалия поняла, что необходимо срочно вмешаться.
– Мы с кузеном, – объяснила она серьезно, – собираем копии знаменитых картин. Эту зовут «Ева», оригинал кисти Караваджо стоит восемьдесят пять тысяч фунтов и находится в галерее ее величества королевы Виктории.
Миссис Рейнольдс прекратила верещать и изумленно распахнула глаза, которые у нее, кстати, оказались младенчески голубого цвета.
– Восемьдесят пять ты… – Казалось, ей не хватает дыхания.
– Да, – подтвердила Амалия кротко. – Но это, к сожалению, лишь копия.
– Оно и видно, – пробормотала миссис Рейнольдс, которая все еще не могла оправиться. Она с благоговейным ужасом взирала на голую (совершенно то есть без одежды!) одалиску и наконец спросила, тыча в картину пальцем: – Восемьдесят пять тысяч – за… такое? О боже! Но зачем? Она же нарисованная, а вокруг столько живых женщин…
Надо признать, что миссис Рейнольдс нельзя было отказать в определенной логике. Рудольф прыснул и поспешно зажал себе рот рукой.
– Именно потому, что нарисованная, мадам, – подтвердила Амалия с горестным видом. – Люди такие чудаки!
– Невероятно! – пробормотала миссис Рейнольдс. – И что в ней хорошего? – Она укоризненно покачала головой и обратилась к Амалии: – Вы уверены, что с вами все хорошо?
– Да, – отозвалась Амалия. – И я ужасно хочу есть. Скажите, если вам нетрудно, месье Марешалю…
– Да-да, непременно. – Миссис Рейнольдс в последний раз обернулась на картину, недоуменно пожала плечами и вышла, бормоча себе под нос: – Восемьдесят пять тысяч… Кто бы мог подумать! Да я бы и пенни за нее не дала.
Когда дверь за ней затворилась, кузены взглянули друг на друга и расхохотались. Неожиданно германский агент помрачнел и умолк.
– Так, теперь, когда вы в безопасности, мне осталось одно дело.
Тон Рудольфа поразил Амалию.
– Что за дело, кузен?
– Так, кузина, пустяк. Я должен убить Вернера, – заявил Рудольф решительно и ринулся к выходу.
– Кузен, куда вы? – закричала Амалия.
– Вы не можете понять, что я испытал, – отозвался Рудольф, оборачиваясь, – когда проснулся сегодня на полу и увидел, что все подушки и перины вспороты!
– На полу? – переспросила Амалия ошеломленно.
– Я хранил картину под матрацем, – объяснил Рудольф. – Ночью дверь взломали и, пользуясь тем, что я усыплен, унесли «Леду». А у вас, как я вижу, украли Тициана. Не скрою, сначала я подумал на вас, фея летающего канделябра, но когда я пришел и увидел, в каком вы состоянии… Ну ничего, – добавил он зловеще, – Вернер заплатит мне за это. – И он широкими шагами снова направился к двери.
– Кузен! – отчаянно закричала Амалия. – Кузен… Да погодите же!
Хлопнувшая дверь была ей ответом. Вспомнив, в каком она виде, Амалия спешно бросилась переодеваться. Хоть она и являлась довольно свободомыслящей барышней, все же негоже было выскакивать на палубу в одной сорочке.
Наспех заколов волосы и облачившись, Амалия побежала искать разъяренного Рудольфа. За прошедшие дни девушка успела хорошо изучить своенравного кузена и вполне отдавала себе отчет в том, что, когда его самолюбие столь жестоко уязвлено, он ни с кем не станет церемониться, тем более с каким-то австрийским агентом, посмевшим стать ему поперек дороги.
Из малого салона доносились истошные вопли, и Амалия, сообразив, что именно там Рудольф чинит расправу, ринулась туда.
– Господи, только бы он его не убил!
Она застала весьма любопытную картину. Ортанс и Эжени Армантель с ошалевшими лицами жались к стенам, а Рудольф фон Лихтенштейн, прихватив здоровяка Вернера за глотку, волок его к выходу. Вернер был на полголовы выше его и значительно плотнее, но ничего не мог поделать с рассвирепевшим немцем. Вокруг Рудольфа бегала «фрау Кляйн» и норовила стукнуть его зонтиком по голове, что оказывало примерно такое же действие, как укус комара на тушу кита.
– Оставьте, оставьте моего мужа в покое! – кричала «фрау Кляйн».
– Ха! Мужа, говорите? – с кровожадным блеском в глазах бросил ей Рудольф, на всякий случай стискивая Вернера покрепче. – Когда я последний раз видел вас в Вене, вы были братом и сестрой, а еще раньше, в Страсбурге, вдовцом и экономкой!
– Мерзавец! Хам! – кричала «фрау Кляйн» в слезах. – Отпустите, отпустите моего Людвига, не смейте его трогать!
– Еще как посмею! – сипел Рудольф, багровея от натуги.
В отчаянии Вернер вцепился в створку дверей, но Рудольф разок ударил его лбом в лицо, применив прием, который бандиты называют «взять на кумпол», и австрийский агент обмяк, разжав руки.
– Ку-узен… – челюсти Амалии раздирала неудержимая зевота, – что вы такое творите?
– Не мешайте, Амалия, прошу вас! – огрызнулся Рудольф.
Он лягнул «фрау Кляйн», чтобы не путалась под ногами, вытащил Вернера на палубу и легко, как перышко, перекинул его через борт.
– My God![18] – вскричал маркиз Мерримейд, ставший невольным свидетелем этой сцены, и в ужасе выронил монокль из глаза.
– Он сошел с ума! – вторила ему жена.
– Кузен, кузен! – кричала Амалия.
Рудольф, не отвечая, тряс Вернера, которого держал за шиворот над пучиной.
– Отвечай, мерзавец, где «Леда»?
– Людвиг! – причитала «фрау Кляйн», заливаясь слезами. – Он тебя убьет!
– Что ты сделал с картиной? Отвечай, мерзавец!
– С какой… картиной? – Ноги бедняги Вернера болтались над океаном, жесткий воротник впился в горло.
– Сам знаешь!
– Не знаю!
– Нет, знаешь! Не зря же ты околачиваешься здесь!
– Ку… узен… а-ах! Перестаньте, умоляю вас!
– Кузина, прекратите зевать, вы меня проглотите!
– Людвиг! Чего он от тебя хочет? – лопотала «фрау Кляйн» в совершенном изнеможении.
– Я не нашел ее! – вопил Вернер. – Я вообще ее не искал!
– Врешь!
– Говорю вам: не нужна мне ваша «Леда»! И вообще, Рудольф, я больше не служу! Оставьте меня в покое!
– Кузен… а-ах! Будьте осторожны, не упадите за борт, прошу вас!
– Я все про тебя знаю! Это ты подлил мне снотворное, когда…
– Снотворное? Зачем?
– Сам знаешь!
– Да не знаю я ничего! Рудольф, прекратите, я боюсь высоты. Не знаю, что вы там себе вбили в голову, но я вам говорю: я ушел со службы!
– Ага! А что ты делаешь на «Мечте», да еще под чужим именем? Отвечай!
– Да потому что в Вене меня достали с этим треклятым Леонардо! – пропыхтел Вернер, барахтаясь в воздухе. – А мне уже сорок три! И тут я узнал, что мой дядя Отто умер в Америке и оставил мне наследство…
– Что ты такое плетешь?
– Дядя Отто, – хрипел Вернер из последних сил, – был паршивой овцой в нашей семье. Его никто не принимал всерьез. Тогда он уехал в Америку и разбогател. Поймите, Рудольф, я устал играть в эти игры! Я женился на Герде и сел на корабль, но вовсе не из-за проклятой «Леды», а чтобы востребовать наследство. – Воротник в руках Рудольфа предательски треснул, и германский агент ухватил коллегу из Вены половчее. – Надоело мне все! Решил, что из Америки пошлю этому надутому болвану, князю Аренбергу, письмецо, что, дескать, увольняюсь, а заодно выскажу все, что о нем думаю. Он-то уверен, что я напал на след Леонардо. Чихать я на него хотел! – Одежда Вернера затрещала еще сильнее. – Рудольф! Не губите меня, будьте человеком! Не знаю, отчего вы так на меня взъелись, но я ничего не нашел, клянусь!