Нокаут - Леонов Николай Сергеевич 5 стр.


– Десять к одному за Дина, – сказал Петеру подошедший букмекер.

Петер опустил руку в карман, и букмекер заволновался.

– Визе, вообще-то ставки семь и восемь против одного, – быстро заговорил он, – но я принимаю: десять.

Петер вынул все имеющиеся деньги, пересчитал их и положил в протянутую руку.

– Тысячу шиллингов на русского.

– Ты всегда был чудной, Визе. Иль разбогател?– спросил букмекер, делая отметку в блокноте и пряча деньги.

Петер отстранил его и двинулся к раздевалкам.

Старый боксер потоптался у входа в служебные помещения и не пошел туда. Все видено сотни раз – и усталое равнодушие ветеранов, и самоуверенность позирующих фаворитов, и мандраж новичков, прячущих неуверенность и страх под вздрагивающей, соскальзывающей улыбкой.

Петер вышел на улицу. Зря он пришел рано. Вообще не надо возвращаться на матч. Сажин погорячился и подставил мальчика. Петер зашагал по мокрой листве парка. По параллельной аллее к круглому зданию спортивной арены тянулась вереница темных фигур. Приехали русские или нет? Визе хотелось увидеть бой, но он упрямо уходил, сутулый и длиннорукий человек – единственный он шел в обратную сторону.

Поток людей, идущих по соседней аллее навстречу, становился все гуще. Петер вышел из парка и услышал русскую речь. Из посольской машины с дипломатическим номером вышли Сажин, Кудашвили, рыженький легковес и противник Дина Бартена. Они о чем-то быстро говорили и шли вместе со всеми в сторону арены. Петер знал, что они имели право въехать в парк. Знали они об этом? Русские любят подчеркивать свою демократичность. Петер взглянул на часы, оставалось пятьдесят минут. Бартен сейчас уже на столе у массажиста. Петер сжал кулаки: тридцать с лишним лет назад он ехал сюда на встречу с Максом; знал, что победить не дадут, но ехал. Петер шел вдоль ограды, и ее прутья казались рядом штурмовиков, которые в тот день опоясывали арену.

Когда Петер вернулся, зал уже был переполнен и сигарный дым обволакивал зрителей. Мальчик не привык к дыму, у любителей в зале курить запрещено. На девятом, десятом раунде этот дым, словно вонючая вата, начнет запечатывать рот. Визе вспомнил, что раунда будет только три, но посмотрел на зал с неприязнью. Он вообще не любил зрителей. Зал, как обычно, притаился в темноте, тяжело вздыхал и ждал. Ярко освещенный ринг похож на больничную койку, скорее даже на операционный стол, стерильно белый. На белом лучше всего видна кровь.

Петер, набычившись, стоял в проходе. Он взглянул на телевизионные камеры – ждут. На первые ряды и ложи, где рассаживались почетные гости. Вечерние костюмы, обнаженные плечи, возбужденные лица и блестящие глаза – ждут.

Зигмунд с Сажиным поднялись на ринг, в зале захлопали, Зигмунд протянул тренеру руки. Сажин проверил бинты, запахнул на боксере халат и спросил:

– Не остываешь?

Зигмунд молча обернулся к противоположному углу, и Сажин с беспокойством следил за боксером.

Прошло еще несколько минут, но противник и судья на ринге не появлялись. Лицо у Зигмунда стало жестким, над бровями выступили мелкие капельки пота. Он с преувеличенным вниманием разглядывал забинтованные руки, сжимал и разжимал пальцы – проверял, не перетянул ли бинты.

– Местная анестезия, – он показал на противоположный угол.

Зал заполнил хорошо поставленный баритон:

– Дамы и господа, в зале присутствуют представители посольства Советского Союза. Они так же, как и все мы, пришли сюда, чтобы полюбоваться замечательным поединком.

Зал вздыхал, ворочался, нервно дышал табачным дымом.

Зигмунд оглядел пустой ринг, снова натер подошвы боксерок канифолью, переступил с ноги на ногу, нервно зевнул, скинул халат, вышел в центр ринга и стал азартно боксировать один.

В ярком четырехугольнике света, опоясанный белыми канатами, боксер казался маленьким и хрупким. Зал не обращал на него внимания, раздался только один возглас:

– Красавчик! И такой молоденький! – В голосе женщины звучало любопытство и ожидание.

Сажин проследил за движениями боксера, обернулся, нашел Роберта и Шурика, которые чинно сидели на приставных стульях перед первым рядом, помахал им рукой и снова повернулся к рингу.

– Миша никогда ни о ком не забудет, – сказал Роберт и протянул Шурику конфету. – Зигмунд сегодня выиграет, и я тебя прощу, жеребенок.

Шурик, сидевший словно перед фотообъективом, покосился на грузина, взял конфету, заложил ее за щеку и снова застыл.

– Я похож на представителя? – спросил он, поправил галстук и осторожно провел ладонью по прилизанным рыжим вихрам.

– Абсолютно, – Роберт достал из кармана вторую конфету, хотел положить в рот, но отдал Шурику.

Зал вздохнул и застонал. Вздрогнули и тускло блеснули объективы телевизионных камер. На ринг поднялась группа мужчин, и Зигмунд подошел к Сажину, взял полотенце и вытер пот. Сажин протянул бутылку с водой, боксер сполоснул рот и сплюнул в урну.

Бартен скинул халат и вместе с рефери вышел на центр ринга.

– Иди, сынок, – Сажин похлопал Зигмунда по спине и почувствовал, как он вздрогнул.

– Четырехунцевые перчатки, – сказал боксер и взял тренера за локоть. – Спокойно.

К Сажину подошел судья и протянул две пары черных маленьких перчаток.

– Гости выбирают, – сказал он и поклонился.

– Встреча проводится по любительским правилам, – Сажин оттолкнул руку судьи, – перчатки должны быть большие.

– Поздно, – Зигмунд взял обе пары, помял в ладонях, одну вернул, а другую стал надевать.

– Пусть Дин Бартен подойдет ко мне, – он протянул Сажину левую руку, – завяжите, пожалуйста.

Судья помялся, хотел что-то сказать, но Зигмунд посмотрел ему в глаза, и тот пошел через ринг.

– Защита подставкой исключена, – быстро говорил Сажин, завязывая перчатки, – держи его на дистанции. Не подпускай…

– Да знаю я, – раздраженно перебил Зигмунд.

– Извини, что заставил ждать, – на весь зал произнес Бартен. В руке у него был микрофон, – здравствуй.

– Здравствуй, – Зигмунд с трудом подбирал чужие слова. – Почему перчатки четырехунцевые? Мы с тобой договаривались о любительских перчатках.

– Я никогда не работал в больших перчатках и три раунда. Количество раундов – твое, перчатки – мои. Я считал, что это честно. А ты?

– Хорошо. Иди, – Зигмунд отвернулся, и тренер увидел, что глаза у боксера не голубые, не синие, как считал раньше, а черные.

Бартен прошел в свой угол, выбросил микрофон за ринг, и тот черной змейкой пропал в темноте. Судья хлопнул в ладоши и поднял руки.

– Не волнуйся, Михаил Петрович,– Зигмунд ударил перчатками друг о друга и пошел в центр.

Сажин вынул с ринга табурет, механическими движениями отметил: вода, нашатырь, вата и полотенце на месте —и сел так, что ринг открылся ему между верхним и средним канатами. Сколько лет он смотрит между этими канатами? Смотрит, а голова звенит от пропущенных учениками ударов. Но по выражению лица Сажина никогда не скажешь, что его бьют. Он это знает и считает правильным. Сдержанность и соблюдение внешнего спокойствия – составная часть его профессии. Его рука, взгляд, голос должны прибавлять силу, уверенность ученикам. К концу тяжелого боя кожа на лице дубеет, теряет чувствительность, – кажется, что о лоб можно погасить сигарету. После боя он вместе с боксером идет в душ, и они долго стоят в соседних кабинах, подняв лица навстречу бесконечному потоку горячей воды.

Сажин прослушал слова информатора и судьи, Зигмунд перед началом боя вернулся в угол. Сажин смахнул капельки пота с его лба и положил руку на плечо. Он посмотрел на руки ученика, маленькие черные перчатки были оружием, созданным крушить и ломать. Правильно ли он делает, разрешая бой? Имеет ли на это право?

Они стояли рядом и ждали команды.

Бартен ударил левой, нырнул под руку русского и на одном дыхании выстрелил:

– Бокс!

Зал провалился в темноту и перестал существовать, Петер Визе видел только ринг. Боксеры сошлись в центре, пожали друг другу руки, и русский сделал шаг назад: он добровольно отдал центр. Бартен, медленно покачиваясь, защищая голову высоко поднятыми руками, двинулся вперед. Русский мягко заскользил вдоль канатов, левую руку он держал необычно низко, да и правой не доставал до подбородка – стойка была открытой и крайне опасной. Бартен неторопливо преследовал его. Петер понял, что сейчас американец сделает шаг в сторону, и русский окажется зажатым в угол. Так и произошло. Русский остановился в углу. Бартен, перекрывая выход, финтил, выбирая момент для атаки.

– Обезумел от страха, сейчас с ним будет кончено, – услышал Петер чей-то возглас, отмахнулся и хотел крикнуть: «Подними левую и беги» – но не успел.

Бартен ударил левой, нырнул под руку русского и правым апперкотом хотел кончить атаку, но вздрогнул и застыл на полпути. Русский обошел противника, словно манекен, и, опустив руки, двинулся к центру ринга, а Бартен все еще стоял лицом к пустому углу, покачиваясь на широко расставленных ногах.

– Судья, счет! – крикнул Петер.

Он не видел удара русского, наверное, и никто не видел, но по поведению Бартена было ясно, что он пропустил сильный удар и находился в состоянии грогги. Русский мог убить его в эти секунды, но стоял в центре и ждал. Судья поднял руку, собираясь открыть счет, но Бартен повернулся и, закрывая перчатками голову, двинулся на русского.

В зале раздались запоздалые аплодисменты, теперь всем стало ясно, что во время атаки американец пропустил удар. Петер смеялся, он вытирал слезы и тонко, старчески хихикал. Он все понял: русский мальчик предвидел нырок американца и коротко встретил его, бить почти не пришлось, мальчишка просто вытянул и напряг руку, Бартен сам шарахнулся о кулак подбородком.

– Русский может выиграть?

Петер повернулся, увидел озабоченное лицо Лемке, снова вытер глаза и рассмеялся.

– Он может выиграть, Петер? – Лемке вцепился старому боксеру в плечо.

Петер хихикнул и повернулся лицом к рингу. Русский продолжал отступать, его левая рука опускалась все ниже и ниже и наконец безвольно повисла вдоль бедра. Боксер был совсем открыт, но Бартен финтил, угрожал и не нападал. Слезы катились по щекам Петера, его трясло от смеха. Американец боялся ударить незащищенного боксера, он понимал, что тот встретит его, что русский быстр, как легковес, и Бартен боялся.

– Петер, русский выиграет?

Старый тренер вытер лицо и, не поворачиваясь к Лемке, ответил:

– Он выиграл, когда родился на свет с такой реакцией.

– Ты знал об этом?

Петер пожал плечами.

– Но ты поставил на русского!

– Случайно, Вальтер, случайно. Я не играю на боксе.

Наконец Бартен решился и ударил левой, еще раз, сделал шаг в сторону и ударил правой; казалось, русский не шевельнулся, но удар пришелся в плечо. Русский никак не ответил на полученные удары. На этом и закончился первый раунд.

– Не надо, – сказал Зигмунд, когда Сажин подставил ему табуретку. – Дайте полотенце, – он вытер лицо и шею, взглянул на Сажина, вытер ему лицо, наклонился, быстро поцеловал в висок, бросил полотенце и, не ожидая гонга, вышел в центр ринга.

– Сейчас русский убьет его, – сказал Петер и хлопнул Лемке по коленке. – Запомни, Вальтер. Мы видим великого боксера.

Лемке уже смирился с потерей денег и улыбнулся.

– Ты мог бы шепнуть мне, дружище. Да бог с тобой, – он потрепал Петера по шее. – Может, все к лучшему?

– Смотри! Смотри, Вальтер, – крикнул Петер и встал. Сидящие сзади тоже встали, и через секунду все зрители круглой арены стояли, хотя бой еще не начался.

Но вот прозвучал гонг, и раздался возглас:

– Второй раунд!

Бартен медленно встал и подошел к ожидавшему его противнику.

– Бокс! – крикнул рефери и отскочил.

На мгновение боксеры замерли, затем в перехлесте ударов замелькали перчатки, раздался глухой стук, потом стон. Никто не мог понять, что произошло. Боксеры стояли вплотную, соприкасаясь перчатками и головами, потом Зигмунд опустил руки, сделал шаг назад, повернулся и пошел в угол. Бартен медленно опустился на колени, уперся об пол руками и с хриплым выдохом упал лицом вниз.

– Браво! – крикнул Петер.


Зигмунд пришел в свой угол, протянул руки. Сажин развязал ему перчатки и заглянул в лицо, но в голубых глазах снова появились шторки, боксер пожал тренеру руку.

– Спасибо, Михаил Петрович.

Он подошел к судье, который ждал, пока утихнет зал, чтобы объявить победителя.

Петер стоял в окружении любителей бокса.

– Дин Бартен надолго запомнит удар русского, – сказал кто-то.

– Бартен? – Петер злорадно усмехнулся. – Такого боксера больше нет. Покойник! – Он махнул рукой и заковылял к выходу.

Публика медленно расходилась. Мальчишки размахивали руками и принимали воинственные позы. Мужчины шествовали, гордо подняв головы и выпятив грудь, подавали своим спутницам пальто с таким видом, словно это они только что одержали блестящую победу.

Вытирая полотенцем лицо и глядя под ноги, быстро прошел через фойе Сажин.

Римас посмотрел на газету с фотографией Фишбаха, которую ему протянул Лемке, поднял воротник плаща и сказал:

– Тебе не кажется, что нам кто-то мешает? Кто-то ввязывается в нашу игру?

– Почему ты решил? – быстро спросил Лемке, посмотрел на отвернувшегося товарища и решительно сказал: – Нет. Это пустяки.


– Ты понял? – Роберт уперся указательным пальцем в грудь Шурику и грозно шевельнул усами. – Ты понял, кто такой Зигмунд Калныньш? —Он отвернулся, расслабил узел галстука, вздохнул и совсем другим голосом продолжал: – Это не Кудашвили и даже не Александр Бодрашев. Через двадцать лет, малыш, ты будешь рассказывать пионерам, что был в одной команде с Калныньшем, – он оперся подбородком на ладонь и посмотрел на пустой ринг, – тебе, конечно, никто не поверит. Он станет легендой.

– И все-таки он пижон, – упрямо сказал Шурик и встал. – Пойдем, все ушли.

– Зигмунд еще моется, – Роберт устало поднялся. – Ты хотел мне рассказать, где шлялся вчера ночью.

– Я? Ночью?

– Ты. Ночью.

– Понимаешь, Роберт, получилось так, – Шурик взял Роберта под руку и повел к выходу. – Иду я, значит, по Вене. Иду, как иностранец…


– Черт побери! – Хайнц смял программку, бросил под ноги. – Шеф уверял, что русский не имеет шансов.

– Однорукий, видно, неплохой парень, – задумчиво сказал Вольф и посмотрел на ринг. – Интересно, где он получил ранение?

– Мне бы твои заботы, – Хайнц подтолкнул брата к выходу, – скажи лучше, что я доложу отцу? Я проиграл тысячу монет.


Римас остановил «Ситроен» у маленького кафе.

– Минуту, Вальтер, я куплю сигареты. – Он зашел в кафе, молча положил на стойку монету и показал на пачку сигарет, другой рукой снял телефонную трубку висевшего на стене автомата и набрал номер. Абонент не ответил. Римас взял сигареты и вышел на улицу. Через минуту «Ситроен» вновь катился по улицам шумного города.

– Фишбах нам очень нужен, – продолжал Лемке, видимо, ранее начатый разговор. – И мы не можем свою политику в стране ставить в зависимость от памяти этого Сажина. Не узнал сегодня – узнает завтра. Ты представляешь, какой скандал поднимут русские? Австрийцы с их мягкотелым нейтралитетом отдадут парня.

Римас резко повернул руль и обогнал какую-то машину.

– Мы не у себя дома, и его нельзя просто застрелить на улице. Шеф не хочет обострения с австрийским правительством, газетной шумихи и прочего.

Римас недовольно хмыкнул.

– Мы не у себя дома, – повторил Лемке. – И ты был прав, Римас, нам кто-то мешает. Когда боксеры выходили из машины, мальчишка что-то сказал о телефонном звонке. Важно узнать, что именно.

Римас остановил машину.

– Разреши мне поговорить с мальчиком.

Лемке посмотрел на Римаса, улыбнулся, достал из кармана ключи и повесил на руль.

– Если хочешь, Римас. Моя квартира в твоем распоряжении.

Римас положил ключи в карман и спросил:

– Где ликвидируют тренера?

– У меня есть идея, завтра поговорим. Приходи утром, посмотрим шествие покойников.

– Зря ты доверился уголовникам, – ответил Римас.

Они вышли из машины и раскланялись.

– Не уходи, жди звонка, – Лемке приподнял шляпу и ушел, а Римас вошел в кафе и снял телефонную трубку.

Абонент не отвечал, Римас вынул из кармана почтовую открытку с изображением самолета и написал: «Привет из Вены», – проставил число и бросил открытку в ящик.


– Простите, Михаил Петрович, но я обещал послу, что привезу вас, – сказал работник посольства, усаживаясь за руль. Рядом с ним сел Зигмунд. Сажин, Роберт и Шурик разместились сзади.

– Николай Федорович не мог приехать на матч и очень сожалел, но просил привезти вас всех обязательно.

– С начальством не спорят, – Сажин демонстративно вздохнул. Несколько минут ехали молча.

– Вот мы и дома. Наша улица, ребята, называется Райзнерштрассе.

Все вышли из машины. Шурик оглядел старое трехэтажное здание посольства и сказал:

– Не шибко шикарно живете, Николай Николаевич.

– Этот дом занимало еще посольство царской России. Получили в наследство, – ответил Николай Николаевич и подошел к Шурику. – Напротив, – он показал на современное здание из стекла и бетона, – посольство Федеративной Республики Германии. Построили они свою резиденцию в шестьдесят шестом году. Живут, на нас любуются, очень им хорошо все видно. Так что мы с лучшими друзьями, можно сказать, лицом к лицу. Ну, пошли – нас, наверное, заждались.

Когда входили в здание, Роберт поймал Шурика за полу плаща.

– Ты знаешь, что дом человека ругать нельзя?

– Так я спросил…

– Меньше спрашивай, жеребенок. Если старшему ты нужен, он сам к тебе обратится. Понял?

– Понял, – Шурик вырвался и вприпрыжку пустился догонять товарищей.

Когда все сняли плащи, причесались и привели себя в порядок, Николай Николаевич открыл какую-то дверь и сказал:

– Ребята, проходите, вас ждут, а мы с Михаилом Петровичем сейчас вас догоним. – Он закрыл за боксерами дверь и повернулся к Сажину. – Сегодня у нас вечер отдыха, но сначала два слова о делах. – Он достал из кармана фотокарточку: – Вам этот господин знаком?

Назад Дальше