Какие-то больные все, честное слово… Может, это резервация для сумасшедших? Скорей всего! А его сюда заперли как национальное меньшинство, бесправного иммигранта! Эти уроды только делают вид, что заботятся: дают пособия, оплачивают квартиру, устраивают на грязную работу… А сами ждут момента, чтобы проявить свое гнилое нутро! Правильно они с ребятами жгли машины в Париже…
Там, в башне, была полукруглая дверь, над которой, тоже полукругом, выбита надпись, по типу как вывеска бара, только не разобрать что написано — язык незнакомый, латынь какая-нибудь, наверное. Перед этой дверью юношу и сгрузили и сразу потащили внутрь. Но это оказался не бар, а самый настоящий концлагерь. Его сперва повели в подвал, назвали это место «аудиторией для бесед». Больше всего Клода поразил там мужчина, у которого были отрезаны ноги выше колен, отпилены начисто, и даже пила в углу валялась, вся в кровище, и ноги валялись там же. Такого нарушения прав и свобод Клод даже представить не мог. Уж лучше бы его родители вообще не переезжали в Европу! Такая мысль впервые пришла Клоду в голову. Мужчина лежал, прибитый железными костылями к широкой лавке, на которой, по всей видимости, и производилась ампутация, и о чем-то быстро рассказывал, его дрожащая бороденка так и ходила вверх-вниз. А рядом за столом сидел монах и записывал каждое слово.
Потом Клода повели наверх и заперли в тесной каменной комнатушке, больше похожей на шкаф. Юноша был настолько вымотан и испуган, что даже не удивился, обнаружив, что делит эту жалкую площадь с еще одним несчастным. Того звали Паоло, он был настоящий сумасшедший, в лучших традициях фильмов ужасов. Единственное, что уборщик понял из его воплей и бормотания, это то, что они оба попали в руки святой инквизиции, и единственное, что им теперь остается, это выбрать «медный костер» или «золотой», а, впрочем, самым разумным поступком для них будет просто съесть друг друга.
Фара даже не успел толком спросить, зачем им есть друг друга и чем «медный костер» отличается от «золотого», а Паоло уже принялся грызть его ногу. Он не обращал внимания на крики и удары той самой ногой (теснотища — размахнуться негде!), грыз и грыз, пока уборщик не стукнул его в темя гирькой от его же кандалов. Спал в ту ночь Клод стоя, с поднятой ногой. Утром Паоло очнулся и объяснил, что умирать на костре мучительнее, чем от укусов, посему требовал, чтобы Фара сейчас же выпил его мозг. Клод посоветовал ему постучать головой в стену. Паоло постучал, и тут пришел здоровенный монах-охранник и увел его куда-то, вопящего и брыкающегося.
Клод Фара остался один в тесном каменном «шкафу». Он не знал, сколько времени провел здесь, он думал, думал, приходил в отчаяние, засыпал, просыпался, опять думал…
Он неплохо разбирался в арабской поп-музыке и отлично разбирался в футболе, умел водить машину, знал, где можно раздобыть качественное ширево. Этих знаний было достаточно для жизни, для привычной ему жизни, которая канула неизвестно куда и почему. Сейчас он пытался вспомнить, что такое инквизиция, но на память приходила только картинка из комикса, где какого-то бандита обливают бензином из канистры, а он орет и катается по земле. Подобно многим своим сверстникам из арабских кварталов, Клод вообще не подозревал, что на земле когда-то была эпоха Средневековья, когда не существовало ни плееров, ни сети «фейсбук», ни государственной программы поддержки безработных… Ему казалось, что он попал в какой-то изощренный сумасшедший дом или в одно из тех жутких поселений зомби, которые показывают в сериалах по ночному каналу. И потому лучшей линией поведения будет прикинуться таким же идиотом, как и все тут: ничего не знаю, ничего не помню…
Другое дело, насколько это поможет. После посещения «аудитории для бесед», он сильно сомневался, что местную власть можно обвести вокруг пальца так же просто, как он делал это до сих пор. Да и вряд ли она боится жалоб на нарушение прав человека…
Ирак. Усиленный взвод. Вынужденная остановкаТо, что они издали приняли за хижины артельщиков, на деле оказалось сваленными в кучи обуглившимися человеческими останками — шесть огромных кострищ, раскиданных на восточной обочине дороги. Здесь же валялись раскрошенные брикеты из сухого навоза, которыми местные пользуются вместо дров, кое-где земля была маслянисто-бурой от пролитой сырой нефти. Ни стервятников, ни животных, ни даже мух. Падальщикам здесь делать было нечего — все уже сделал огонь.
Мако беззвучно выругался и скомандовал в микрофон локальной связи:
— Заглушить двигатели! Остановка!
Колонна остановилась, сержанты заорали:
— Матросы, к машинам! Строиться!
Озадаченные морпехи высыпали из грузовиков и выстроились вдоль дороги. Со стороны кострищ доносился запах горелой плоти, от которого першило в горле, и по коже пробегали мурашки.
— Матерь Божия! — пробормотал Макфлай, неловко выгружаясь из кабины «Хаммера». Он вытаращил глаза, потянул носом и закашлялся. — Коллеги, вы видели когда-нибудь такое?
— Видели, видели, — вздохнул Люк Чжоу, деловито надевая резиновые перчатки. Люк являлся экспертом по ядам, имел сертификат паталогоанатома и еще кучу дипломов. Он был очень трудолюбивым, прилежным, как все китайцы, и вдобавок еще страшно умным. В подкомитете ООН считали, что он знает решительно все.
— К сожалению, нам доводилось видеть много ужасных вещей, — скорбно кивнул Томас Кенборо, настраивая радиометр. Кенгуру пытался показать себя бывалым перцем, но с трудом сдерживаемый рвотный рефлекс выдавал его с головой.
Коллега Грох ничего не ответил, лишь дернул плечом — он искал в багажнике свою рабочую сумку с анализаторами.
Отделение Вика Андерса тем временем уже рассыпалось по окрестности в поисках противника; Мако, Палман, Санчес и Руни осматривали место происшествия.
— Наверняка какие-нибудь курдские повстанцы, — произнес Санчес, остановившись в паре метров от кострища, как раз там, где начиналось черное пятно сажи.
— Что у вас, профессор? — спросил Маккойн.
Белый как полотно Кенборо взглянул на дисплей радиометра.
— Четыре тысячи. Атомное оружие тут не применялось. И «грязная» бомба тоже. Сейчас сделаю замеры на почве, в разных местах…
Словно подыгрывая ему, с северо-запада, со стороны Сирийской пустыни, ветер принес мелкую песчаную поземку. Капитан неторопливо обошел кругом кострище и двинулся к следующему. Палман, Санчес и Руни потянулись за ним. Трупы выгорели в уголь, от обычных головешек они отличались только своими очертаниями, в которых кое-где четко угадывались реберные кости и черепа. Получалась эдакая переплетенная куча-мала в стиле «Восставших из ада», словно люди — человек двести по меньшей мере, по какому-то странному сговору разбились на шесть больших групп и, сцепившись в большие живые шары, переплетясь самым невероятным образом, катались по этой равнине, катались, объятые пламенем, пока не сгорели дотла.
Маккойн наклонился, что-то поднял с земли. Кучка костей рядом с ним просела и рассыпалась, подняв облачко пыли. Капитан выпрямился, показал Палману оплавленный кусок железа ромбовидной формы.
— Что это? На пулю непохоже…
Палман взглянул без интереса и отвернулся.
— Это чудовищное военное преступление, сэр, — подал голос Руни. Он покачивал головой, словно заводная игрушка. — Одни люди бестрепетно сожгли других. А другие дали сжечь себя заживо. Я не понимаю, сэр, как такое возможно? Только айраки на такое способны!
— Ненавижу айраков, — вздохнул Санчес.
Палман сплюнул и отошел в сторону.
— Я думаю, сперва их все-таки убили, — сказал Маккойн негромко. — Лично мне плевать, как именно тут все происходило… Но это геноцид, а мы являемся подразделением вооруженных сил США. И есть приказ командования, обязывающий нас фиксировать каждое массовое захоронение, обнаруженное на территории Ирака. Это следы международных преступлений против мира и человечности. Найдите пару матросов пограмотнее, Санчес, пусть этим займутся. Фото-, видеодокументация, протокол осмотра. Все, как полагается. А остальных поставьте просеивать… гм… золу. На предмет обнаружения пуль… В общем, исполняйте!
Отбрасывая перед собой длинные тени от заходящего солнца, к дороге возвращались люди Вика Андерса. Что-то уж очень скоро они возвращались.
— Даю вам час. Потом уходим отсюда, — закончил капитан и вместе с Палманом отправился навстречу Андерсу. Кенборо увязался следом.
Когда командир ушел, Санчес лихо сдвинул на затылок свою каску, развернулся на каблуках, обвел взглядом строй.
— Грамотные матросы, значит… Эй, грамотные матросы! Прикквистер, Крейч! Ко мне! Живо! — заорал он. — У вас есть шанс получить боевое крещение без малейшего риска для здоровья! Пошевеливайтесь! И возьмите лопаты, они вам пригодятся!
— Грамотные матросы, значит… Эй, грамотные матросы! Прикквистер, Крейч! Ко мне! Живо! — заорал он. — У вас есть шанс получить боевое крещение без малейшего риска для здоровья! Пошевеливайтесь! И возьмите лопаты, они вам пригодятся!
…В сотне метров от дороги находилась неглубокая занесенная песком ложбина. Там группа Андерса обнаружила еще одно захоронение — или место побоища, если точнее. Полусгнившие останки никто и не пытался хоронить или кремировать. Они просто валялись сами по себе, основательно обглоданные крысами и шакалами и почти скрытые под песком. Все они несли на себе следы увечий: пробитые черепа, выбитые зубы, переломанные кости. Ни одежды, ни обуви на них не было. Судя по остаткам растительности на остатках лиц, это были мужчины, но какие-то удивительно низкорослые мужчины. Это сразу бросилось в глаза. Карлики — не карлики, да и не подростки вроде, именно мужчины, чей рост не превышал… ну, наверное, пяти футов,[5] если навскидку. Плюс-минус…
— Курды, наверное, — жертвы саддамовского режима, — сказал Палман не совсем уверенно. — Только почему они такие низкорослые?
— Наверное, это отличительная особенность курдов, — столь же неуверенно предположил Кенборо. Он уже замерил уровень радиации в воздухе и на земле, записал результаты на диктофон и теперь в разных ракурсах фотографировал трупы. — Я включу все в свой доклад…
— Правильно, — кивнул Палман. — Мнение независимых международных экспертов очень важно для ООН. И это льет воду на нашу мельницу…
— Сколько их там? — спросил Маккойн, не обращая внимания на штатского.
— Мы четверых раскопали, сэр, — сказал Андерс. — Осталось еще много, гораздо больше. Они все под песком, друг на друге, надо брать лопаты и копать.
Маккойн наклонил голову и отвернулся.
— Хорошо, сержант Андерс, — сказал он сдержанно. — Напишите рапорт, я отмечу это место на карте. Задерживаться здесь мы больше не можем. Поторопитесь, сержант!
Он пошел прочь, направляясь к кострищам, где уже развил бурную деятельность Санчес, но через несколько шагов остановился и обернулся, словно кто-то тронул его за плечо. Вик Андерс со зверским лицом позировал австралийцу на фоне трупов. Господи, почему они все ведут себя одинаково, как полные идиоты?!
— В чем дело, сержант? — крикнул Маккойн. — Более подходящего фона не нашли?
Андерс сделал нормальное лицо, быстро развернулся и начал отдавать команды матросам. Кенгуру зачехлил фотоаппарат. Капитан раздумывал секунду, потом махнул рукой и пошел своей дорогой.
УборщикЕсли бы у него не забрали плеер, то переносить заточение было бы легче. Он пробовал напевать любимые мелодии, но звуки голоса отражались от каменных стен ужасающим эхом, и Клод прекратил вокальные эксперименты.
Он полюбил арабский нью-фолк после туристической поездки по странам Магриба в 2001-м. Сама поездка, кстати сказать, вышла скомканной и нервной, от невыносимой жары у него постоянно шла носом кровь, управляющий отелем в Рабате нагрел его на сто семьдесят долларов, и вообще историческая родина на поверку оказалась местом куда менее приспособленным для нормальной жизни, чем Европа. Захолустье, одним словом.
Но, как это часто бывает, вернувшись домой и сменив бермудские шорты на осеннюю куртку, Клод неожиданно для себя обнаружил, что тоскует по белым пескам и яркой зелени Северной Африки. Он решил, что его таки тянет на землю предков, что это голос крови и все это неспроста. Он повесил у себя в комнате пару постеров из «Нэшнл Джеографик», изображавших красоты южного побережья Средиземноморья, какой-то палестинский плакат с призывом прикончить сионистскую гадину, а в лавочке на Рю Солей под незатейливой вывеской «Л’Араби Аутентик» приобрел «арафатку» и несколько дисков с восточной музыкой.
Взрыв небоскребов «Близнецы» 11 сентября вызвал у Клода бурный прилив положительных эмоций, несмотря на то, что у его белого напарника на бензозаправке, где Клод тогда работал, в Нью-Йорке погибла двоюродная сестра. Это он опять принял за голос крови и под впечатлением даже посетил несколько собраний «Общества молодых исламистов». Правда, со временем, запал несколько угас, молодых исламистов разогнали, «арафатку» он потерял в автобусе в час пик, а вот арабская музыка, и в особенности Зуйра Айяль, молодая тунисская звезда с птичьим голоском и симпатичными ямочками на щеках, остались.
Но сейчас и воспоминания о Зуйре Айяль не согревали. Конечно, в Европе жить сыто и привольно, недаром весь их род полностью перебрался во Францию, перевез невест, бабушек, дядьев, нарожал кучу детей — короче, глубоко пустил корни в богатую и беспечную европейскую землю. Здесь и социальное обеспечение, и всякие гарантии — даже если не работаешь, деньги все равно платят! И обидеть тебя все боятся, даже наоборот — позволяют себя обижать… Когда Клод пару лет жил в Париже, он с братьями несколько раз участвовал в выступлениях против властей: бил витрины, переворачивал и поджигал машины, выкрикивал лозунги против коренных белых жителей, бессовестно угнетающих темнокожих мигрантов… Но потом Асаха посадили в тюрьму за разбой, а его отправили от греха подальше обратно — к тетушке в Бозонель. И все бы хорошо, если бы он не оказался там, где оказался. Непонятно где, но в месте жутком и страшном. Здесь социального обеспечения не получишь и права не покачаешь… Скорей тебя самого на куски порубят… Нет, лучше бы жил себе в Рабате, работал барменом в том самом отеле, и с управляющим бы подружился…
Его дважды водили в «аудиторию для бесед», где показывали разные ужасы, сорвали два ногтя на левой руке и все предлагали сознаться в занятиях колдовством. Фара каждый раз терял сознание, его водворяли обратно в «шкаф». Сегодня его предупредили, что в Женеву вернулся отец Игнасий Доминиканец, папский легат, который лично проведет дознание по всей форме в присутствии святой комиссии…
— Вы что-нибудь помните из того, что происходило в медной пещере под Котленом? — спросил белый монах, по всей видимости, тот самый отец Игнасий.
— Ничего не помню.
— И за какою причиною вы истощили колодцы упомянутого селения… — Отец Игнасий сделал небольшую паузу. — Не помните тоже?
— Ничего я не истощал, — совершенно искренне возмутился уборщик.
За ним водилось немало грехов: и дрался с белыми, и стоял на шухере, когда Асах грабил бакалейную лавку, и покуривал марихуану, и участвовал в беспорядках… Но чтобы воровать из колодцев! Что за бред такой они придумали?
— На фиг мне нужны ваши колодцы?
Наступило молчание.
— О!.. — Лицо монаха прорезала счастливая улыбка, вверх вскинулся тонкий указательный палец с разбухшими артритными суставами. — Точно помните, что не истощали котленские колодцы!
— Конечно, точно!
— Значит, что-то вы все-таки помните! Причем совершенно точно!
Святая комиссия зашевелилась, заерзала на скамьях, застрочила перьями. Отец Игнасий славился искусством вести допросы. Ни один еретик не мог запутать белого монаха.
— Нет! — спохватился Клод. Он понял, что попал в ловушку. Здесь мигом запутают, да так, что не выпутаешься! — Вы не так поняли! Я в самом деле ничего… Я забыл! Но помню, что колодцы не трогал…
— А имя того, кто наделил вас могущественной силой, вы, конечно, помните?.. Или все-таки забыли?
Отец Игнасий дружески улыбался ему, словно подбадривая: давай-давай, говори хоть так, хоть этак… Но уборщик понял, что ему готовят очередную ловушку: как ни скажешь, а окажешься виноватым!
— Имя? Как же его зовут… — протянул он, морща лоб. — Только что вспомнил и опять забыл… Кажется…
Члены святой комиссии как по команде вскинули свои перья, готовясь запротоколировать жуткое признание.
— Итак, имя? — Отец Игнасий наклонил голову. В его облике на короткий миг промелькнуло что-то хищное, неприятное.
— Имя? — переспросил Клод, словно очнувшись. — Какое имя? Что вы от меня хотите?
Усиленный взвод. Документирование геноцидаГрох обошел каждое из шести кострищ, бесстрастно тыча в пепел трубками своих приборов и собирая совочком пробы в цилиндрические контейнеры. Он с усилием волок свою необъятную сумку и напевал под нос: «Ту-ту-ру-ру».
— Что, не нравится? — весело поинтересовался он у Прикквистера и Крейча, с кислыми лицами разгребавших кострище лопатами, разбивающих золу и просеивавших сквозь решетку. Еще с десяток морпехов делали то же самое, а Люк Чжоу руками в прозрачных перчатках перебирал пепел, но ни одной пули пока найдено не было.
— Запашок, говорю, скверный?
Крейч, видно не поняв, растерянно посмотрел сперва на него, потом на напарника.
— Бывает хуже, — сказал Прик сквозь зубы.
— Вы не слышали, как пахнет фосфорная бомба! — успокоил его Грох. — «Марк-7» — редкий букет! Редкий!