- Ничего такого, с чем я не сумел бы справиться, - ответил Эдди. Он заметил, что чешет то одну руку, то другую - одно из типичных для торчков движений, от которых он изо всех сил старался воздерживаться, пока его держали на таможне. Но Коль улыбался, и Эдди захотелось двинуть по этой улыбке кулаком, да так, чтобы он из затылка вылез. Может быть, он бы так и сделал, если бы не Джек. Джек все еще смотрел, не мигая, прямо перед собой; казалось, что в голове у него ворочаются свойственные только ему рудиментарные мысли; что он видит мир окрашенным в простые цвета спектра и воспринимает лишь элементарные побуждения, и что ничего другого человек с таким интеллектом и не способен воспринять (во всяком случае, так можно было подумать, глядя на него). Но Эдди считал, что за один день Джек видит больше, чем Коль Винсент сможет увидеть за всю свою жизнь.
- Вот и хорошо, - сказал Коль. - Это хорошо.
Молчание. Коль смотрел на Эдди, улыбался и ждал, когда Эдди опять начнет исполнять Танец Торчка - чесаться, переминаться с ноги на ногу, как ребенок, которому надо в туалет; ждал, главным образом, когда же Эдди спросит, что случилось и, кстати, нет ли у них случайно с собой дознячка.
А Эдди только смотрел на него и больше не чесался, вообще не делал ни единого движения.
Слабый ветерок тащил по паркингу кусок яркой фольги. Только ее шорох, да задыхающийся звук разболтанных клапанов в моторе фургона нарушали тишину.
Понимающая ухмылка Коля стала менее уверенной.
- Садись давай, Эдди, - не оборачиваясь, сказал Джек. - Прокатимся.
- Это куда же? - спросил Эдди, зная ответ заранее.
- К Балазару. - Джек не обернулся, только один раз разжал и снова сжал пальцы на баранке. При этом на среднем пальце блеснул большой перстень литого золота с выпиравшим, как глаз гигантского насекомого, ониксом. - Он хочет узнать насчет товара.
- Его товар у меня. Он в надежном месте.
- Отлично. Значит, можно ни о чем не беспокоиться, - сказал Джек Андолини и не обернулся.
- Я хочу сперва подняться к себе, - сказал Эдди. - Переодеться, поговорить с Генри...
- И вмазаться, не забудь про это, - сказал Коль и ухмыльнулся своей широкой желтозубой ухмылкой. - Вот только вмазаться-то тебе нечем, ясно тебе, голуб... ты... мой... чик?
"Дид-э-чик?" - подумал стрелок в мозгу Эдди, и их обоих слегка передернуло.
Коль заметил это, и его ухмылка стала шире. Зубы, которые открылись при этом, оказались не краше тех, что были видны раньше. "Ага, все-таки начинается, - говорила эта ухмылка. - Добрый старый Танец Торчка. А я, Эдди, уж было забеспокоился".
- Это еще почему?
- Мистер Балазар подумал, что будет лучше, если у вас в квартире, ребята, все будет чистенько, - сказал Джек, не оборачиваясь. Он продолжал наблюдать мир, который, по мнению стороннего наблюдателя, такой человек наблюдать не способен. - На случай, если бы кто-нибудь вдруг заявился.
- Например, с федеральным ордером на обыск, - сказал Коль. Его лицо торчало из окна кабины и мерзко ухмылялось. Теперь Эдди чувствовал, что Роланду тоже хочется выбить кулаком гнилые зубы, делавшие эту ухмылку такой возмутительной, такой в некотором роде непростительной. Это единодушие его слегка подбодрило. - Он прислал бригаду из фирмы по уборке квартир, и они вымыли все стены и пропылесосили все ковры, и он с вас за это не возьмет ни копья, Эдди!
"Вот теперь ты спросишь, что у меня есть, - говорила ухмылка Коля. Да, Эдди, мальчик мой, вот теперь-то ты спросишь. Потому как кондитера-то ты, может, и не любишь, да конфеты любишь, правда? А теперь, когда ты знаешь, что Балазар позаботился, чтобы твоей личной заначки не осталось..."
Внезапная мысль, страшная, отвратительная, вспыхнула в мозгу Эдди. Если заначки больше нет...
- Где Генри? - спросил он вдруг, так резко, что Коль удивленно втянул голову в окно.
Джек Андолини наконец обернулся. Медленно, точно ему приходилось делать это редко и с величайшим трудом. Казалось, вот-вот станет слышно, как на шее у него скрипят старые немазаные шарниры.
- В надежном месте, - сказал он и повернул голову обратно, в прежнее положение, опять так же медленно.
Эдди стоял рядом с фургоном, борясь с паникой, которая норовила подняться в его сознании и, нахлынув, подавить способность связно мыслить. Внезапно потребность задвинуться, которую он до сих пор довольно успешно сдерживал, стала непреодолимой. Ему было необходимо вмазаться. После дозняка он сможет думать, взять себя в руки...
Прекрати! - прорычал Роланд у него в голове, так громко, что Эдди поморщился (и Коль, приняв эту гримасу боли и удивления за очередное па Танца Торчка, снова начал ухмыляться). - Прекрати! Я сам, черт возьми, буду держать тебя в руках, так, как потребуется!
Ты не понимаешь! Он мой брат! Брат он мне, понял, мать твою?! Мой брат у Балазара!
Ты говоришь так, словно я никогда не слышал этого слова. Ты за него боишься?
Да! До хрена боюсь!
Тогда делай то, чего они от тебя ждут. Плачь. Хнычь. Умоляй. Проси у них этот твой дозняк. Я уверен, что они этого ждут, и уверен, что он у них есть. Сделай все это, веди себя так, чтобы они в тебе не усомнились, и можешь быть уверен, что все твои опасения оправдаются.
Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
Я имею в виду, что если ты покажешь им, что струсил, это будет очень способствовать тому, что твоего драгоценного брата убьют. Ты хочешь этого?
Ладно. Я буду спокоен. Выглядеть это, может, будет не так, но я буду спокоен.
Ты это так называешь? Ну, тогда ладно. Будь спокоен.
- Договаривались по-другому, - сказал Эдди прямо в волосатое ухо Джека Андолини, мимо Коля. - Я не для этого берег товар Балазара и не раскололся, когда другой на моем месте уже давно выложил бы по пять имен за каждый год, сбавленный со срока.
- Балазар считает, что у него твоему брату будет безопаснее, ответил Джек, не оборачиваясь. - Он взял его под охрану.
- Прекрасно, - сказал Эдди. - Вот вы его от меня и поблагодарите и скажите, что я вернулся, что товар его в порядочке и что я могу позаботиться о Генри точно так же, как Генри всегда заботился обо мне. Вы ему скажите, что у меня во льду стоит упаковка - шесть банок пива, - и как только Генри войдет в квартиру, мы ее уговорим, а потом сядем в свою машину и приедем, и закончим сделку так, как предполагалось. Как договаривались.
- Эдди, Балазар хочет тебя видеть, - сказал Джек. Тон его был непримирим, непреклонен. Он не повернул головы. - Полезай в фургон.
- Хуй тебе! И можешь его засунуть себе в ту дырку, где солнышко не светит, - сказал Эдди и направился к своему подъезду.
Расстояние было невелико, но Эдди не прошел и половины, как пальцы Андолини с парализующей силой, как тиски, сжали его руку повыше локтя. Он жарко, как бык, дышал Эдди в затылок. Все это Джек успел сделать за то время, которое - как можно было бы предположить по его виду - понадобилось бы его мозгу, чтобы дать руке сигнал повернуть вверх ручку дверцы фургона.
Эдди обернулся.
Спокойно, Эдди, - прошептал Роланд.
Я - спокойно, - ответил Эдди.
- Я ж тебя убью за это, - сказал Андолини. - Я никому не позволю говорить мне, чтобы я его совал себе в жопу, а тем более - такому маленькому сраному торчку, как ты.
- Хуй убьешь! - пронзительно завизжал на него Эдди, но это был рассчитанный визг. Хладнокровный визг, если вам это понятно. Они стояли возле дома - темные фигуры в золотых лучах позднего весеннего заката в Кооперативном Городке Бронкса [непрестижный район Нью-Йорка], на пустыре среди новостроек, и люди слышали этот визг, и слышали слово убьешь, и если радио у них было включено, они делали звук погромче, а если радио было выключено, то они его включали и уж тогда делали звук погромче, потому что так было лучше, безопаснее.
- Рико Балазар не сдержал слово! Я за него стеной стоял, а он за меня - нет! Вот я тебе и говорю - сунь себе хуй в жопу! И ему говорю, чтобы он засунул его себе в жопу! И ему говорю, и вообще кому хочу, тому говорю!
Андолини смотрел на него. Глаза у Джека были карие, такие темные, что, казалось, окрасили и роговицу в желтоватый цвет старого пергамента.
- Да если мне и президент Рейган даст слово и нарушит его, я и ему скажу, чтобы он засунул себе хуй в жопу и заебся в доску, ясно тебе, козел?!
Эхо его слов, отражаясь от кирпича и бетона, постепенно замерло. Один-единственный ребенок, кожа которого казалась особенно черной на фоне белых баскетбольных трусов и высоких кроссовок, стоял на детской площадке по другую сторону улицы и смотрел на них, локтем неплотно прижимая к боку баскетбольный мяч.
- Все? - спросил Андолини, когда замерли последние отголоски.
- Да, - совершенно нормальным тоном ответил Эдди.
- Отлично, - сказал Андолини. Он растопырил свои обезьяньи пальцы и улыбнулся... а когда он улыбался, одновременно происходили две вещи: во-первых, становилось видно его обаяние, такое удивительное и неожиданное, что человек нередко становился беззащитным перед ним; и во-вторых, становилось видно, до чего он на самом деле умен. - Теперь можно начать сначала?
Эдди обеими руками взъерошил себе волосы и пригладил их, на несколько секунд скрестил руки, чтобы можно было почесать оба плеча сразу, и сказал:
- Я думаю, да, потому что так мы ни до чего не договоримся.
- Отлично, - сказал Андолини. - Никто никому ничего такого не сказал, и никто никого не материл. - И, не поворачивая головы, в том же ритме добавил: - А ты, придурок, полезай обратно в фургон.
Коль Винсент, осторожно вылезший из кабины через дверь, которую Андолини оставил открытой, ретировался так поспешно, что стукнулся головой. Он подвинулся на сиденье и, ссутулившись, уселся на прежнем месте, потирая ушибленную голову и надувшись.
- Ты должен понять, что условия сделки изменились, когда на тебя наложила лапу таможня, - рассудительно сказал Андолини. - Балазар большой человек. У него свои интересы, и он должен о них заботиться. И у него есть люди, о которых он должен заботиться. И так уж вышло, что один из этих людей - твой брат Генри. Ты считаешь, что это - херня? Если так, подумай о том, в каком состоянии Генри сейчас.
- Генри в полном порядке, - возразил Эдди, но в глубине души он знал, что это не так, и, несмотря на все усилия, в его тоне слышался отзвук этого знания. Он слышал этот отзвук и понимал, что Джек Андолини тоже слышит его. В последнее время Генри то и дело вроде как вырубался. Рубашки у него были до дыр прожжены сигаретами. Один раз, открывая жестянку с кошачьим кормом для их кота Поца, он до кости разрезал себе руку электрической открывалкой. Эдди не понимал, как можно порезаться электрической открывалкой, но Генри сумел. Иногда кухонный стол после Генри бывал весь засыпан крошками и объедками, или Эдди находил в ванной, в раковине, почерневшие обгорелые завитки.
"Генри, - говорил он, - Генри, ты давай поосторожнее, ты уже не справляешься, ты ж на ходу разваливаешься".
"Ага, братишка, ладно, - отвечал Генри, - не дрейфь, у меня все под контролем"; но иногда, глядя на серое, как пепел, лицо и потухшие глаза Генри, Эдди понимал, что у Генри уже больше никогда ничего не будет под контролем.
Но то, что он хотел и не мог сказать Генри, не имело никакого отношения к тому, что Генри может засыпаться или засыпать их обоих. Вот что он хотел сказать: "Генри, по тебе похоже, что ты ищешь место, где бы лечь и умереть. Такое у меня впечатление, и я хочу, чтобы ты, едрена вошь, это дело бросил. Потому как, если ты умрешь, то для чего ж я тогда жил?"
- Генри в полном непорядке, - ответил Джек Андолини. - Ему нужен... как это в песне-то поется? Мост над бурными водами. Вот что нужно Генри. И этот мост - Il Roche.
Il Roche - мост к аду, - подумал Эдди. Вслух он сказал:
- Так Генри там? У Балазара?
- Да.
- Я отдам ему товар - он отдаст мне Генри?
- И твой товар, - сказал Андолини, - не забудь об этом.
- Иначе говоря, сделка вернется к норме.
- Правильно.
- Ну, а теперь скажи мне, что ты веришь, что так оно и будет вправду. Давай, Джек. Скажи. Я хочу посмотреть, сможешь ли ты это сделать, не усмехнувшись. И если сможешь, то я хочу посмотреть, на сколько у тебя вырастет нос.
- Эдди, я тебя не понимаю.
- Очень даже понимаешь. Балазар думает, что его товар при мне? Если он так думает, значит, он дурак, а я знаю, что он совсем не дурак.
- Что он думает, я не знаю, - безмятежно ответил Андолини. - Знать, что он думает, в мои обязанности не входит. Он знает, что, когда ты вылетел с Багамских островов, его товар был при тебе, он знает, что таможенники тебя свинтили, а потом отпустили, он знает, что ты здесь, а не на пути в Райкерс, он знает, что его товар должен где-то быть.
- И он знает, что таможенники до сих пор от меня не отлипли, как банный лист от задницы, потому что это знаешь ты, и ты ему это передал каким-то кодом по радио из фургона. Что-нибудь вроде "Сыра двойную порцию, а анчоусов не надо", так, Джек?
Джек Андолини молчал с безмятежным видом.
- Только ты сообщил ему то, что он уже и так знал. Как когда соединяешь точки на картинке, на которой уже разглядел, что там такое.
Андолини стоял в золотом закатном свете, который медленно становился оранжевым, как пламя в топке, и по-прежнему не говорил ни словечка, и вид у него по-прежнему был безмятежный.
- Он думает, они меня вербанули? Он думает, я у них на веревочке? Он думает, я настолько глуп, что меня можно держать на веревочке? Я его особо-то и не осуждаю. Я хочу сказать - а почему бы и нет? Наркаш на все способен. Хочешь проверить, посмотреть, есть ли на мне датчик?
- Знаю, что нету, - сказал Андолини. - У меня в фургоне есть такая штучка. Вроде ментовской рации, только она ловит передачи на коротких волнах. И уж так ли, нет ли, а только не думаю я, что ты работаешь на ФБРовцев.
- Ну да?
- Ну да. Так что - садимся в машину и едем в город, или как?
- А у меня что, есть выбор?
Нет, - сказал Роланд у него в голове.
- Нет, - сказал Андолини.
Эдди вернулся к фургону. Мальчишка с баскетбольным мячом все еще стоял на той стороне улицы, и его тень теперь была длинной, как стрела портового крана.
- Мотай отсюда, пацан, - сказал Эдди. - Тебя здесь сроду не было, ты никого и ничего в глаза не видел. Давай, уебывай.
Мальчишка бегом кинулся прочь.
Коль ухмылялся Эдди в лицо.
- Ну, ты, подвинься, - сказал Эдди.
- Я думаю, Эдди, тебе лучше сесть посередке.
- Подвинься, - повторил Эдди. Коль взглянул на него, потом на Андолини, который не посмотрел на него, а только захлопнул дверцу со стороны водителя и продолжал безмятежно смотреть прямо перед собой, точно Будда в свой выходной, предоставляя им самим разбираться, кто где сядет. Коль снова перевел взгляд на лицо Эдди и решил подвинуться.
Они направлялись в Нью-Йорк - и хотя стрелок (который мог только изумленно разглядывать шпили, еще более прекрасные и изящные, чем мосты, подобно стальной паутине переброшенные через широкую реку, и воздушные вагоны с винтами наверху, зависавшие в воздухе, словно странные рукотворные насекомые) не знал этого, местом, куда они направлялись, была Башня.
Как и Андолини, Энрико Балазар не думал, что Эдди Дийн работает на ФБРовцев; как и Андолини, Балазар это знал.
Бар был пуст. На двери висела табличка: "ЗАКРЫТО ТОЛЬКО СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ". Балазар сидел в своем кабинете и ждал, когда приедут Андолини и Коль Винсент с младшеньким Дийном. Оба его личные телохранителя, Клаудио Андолини (брат Джека) и Чими Дретто, находились при нем. Они сидели на диване слева от огромного письменного стола Балазара и зачарованно смотрели, как растет здание, которое строил Балазар. Дверь была открыта. За дверью был короткий коридор. Справа он кончался в задней части бара, за которой лежала маленькая кухонька, где готовили простые блюда из макарон. Слева была бухгалтерия и кладовая. В бухгалтерии еще трое балазаровских "джентльменов" - так их было принято называть - играли с Генри Дийном в "Счастливый случай".
- Чудно, - говорил в эту минуту Джордж Бьонди, - вот легкий вопросик, Генри. Генри? Генри, ты меня слышишь? Земля вызывает Генри. Генри, ты нужен на Земле. Генри, перехожу на прием, ответь. Повторяю: ответь, Ге...
- Да слышу я, слышу, - сказал Генри. Говорил он нечетко, с трудом ворочая языком, как человек, который все еще спит, но говорит жене, что проснулся, чтобы она еще хоть пять минут его не трогала.
- Ладно. Раздел "Искусство и развлечения". Вопрос такой... Генри? Ты мне тут, жопа, давай не отключайся, к едрене матери!
- Да не отключаюсь я! - жалобно воскликнул в ответ Генри.
- О'кэй. Вопрос такой: в каком необычайно популярном романе Вильяма Питера Блэтти, действие которого происходит в Джорджтауне - шикарном пригороде Вашингтона, округ Колумбия, рассказывается, как в маленькую девочку вселился бес?
- Джонни Кэш, - ответил Генри.
- Твою душу! - заорал Трюкач Постино. - У тебя на все один ответ! Джонни Кэш да Джонни Кэш, ты ж это на все отвечаешь, мать твою растудыть!
- Джонни Кэш и есть все, - серьезно ответил Генри, и на момент наступила тишина, почти осязаемая - так она была полна задумчивого удивления... а потом - хриплый взрыв смеха; смеялись не только те, кто сидел в комнате с Генри, но и два других "джентльмена", сидевших в кладовой.
- Закрыть дверь, мистер Балазар? - негромко спросил Чими.
- Нет, и так хорошо, - ответил Балазар. Он был сицилиец второго поколения, но говорил без малейшего акцента и не так, как разговаривают люди, получившие образование только на улицах. В отличие от многих своих соплеменников и коллег по бизнесу, он окончил среднюю школу. Более того, он два года занимался в школе бизнеса Нью-Йоркского Университета. Голос у него, как и его манера вести дела, был тихим, культурным и чисто американским, и из-за этого его наружность была такой же обманчивой, как наружность Джека Андолини. У тех, кто впервые слышал его ясный, без акцента, чисто американский голос, всегда делался растерянный вид, словно они слушали необычайно искусного чревовещателя. Балазар был похож на фермера, или на владельца небольшой гостиницы, или на мелкого мафиозо, достигшего успеха благодаря не столько своим умственным способностям, сколько тому, что в нужный момент оказался в нужном месте. У него была внешность того типа, который остряки предыдущего поколения окрестили "Усатым Питом". Он был толстый и одевался, как крестьянин. В этот вечер на нем была белая хлопчатобумажная рубашка с открытым воротом (подмышками расползались пятна пота) и простые серые твидовые брюки. На жирных ступнях красовались коричневые мокасины на босу ногу, такие старые, что напоминали больше домашние туфли, чем ботинки. По щиколоткам извивались синие и лиловые варикозные вены.