Чими и Клаудио, как зачарованные, не отрывали от него глаз.
В прежние времена его прозвали Il Roche - Скала. Некоторые из ветеранов все еще называли его так. В правом верхнем ящике письменного стола, где другие бизнесмены обычно держат блокноты, ручки, скрепки и тому подобные вещи, Энрико Балазар всегда держал три колоды карт. Но не для того, чтобы играть в карты.
Он из них строил.
Он брал две карты и прислонял их одну к другой, так что получалось А без перекладины. Рядом с ним он делал такую же штуковину. На эти две фигуры он клал сверху одну карту, чтобы получилась крыша. И так он строил одно А за другим и накрывал их крышами, пока на письменном столе не оказывался карточный домик.
Если нагнуться и заглянуть в него, можно было увидеть нечто вроде сот, построенных из треугольников. Чими сотни раз видел, как эти домики обрушивались (Клаудио тоже время от времени видел это, но не так часто, потому что был на тридцать лет моложе Чими, который собирался вскорости уйти на покой и уехать со своей стервозой-женой на собственную ферму в северной части штата Нью-Джерси и там посвящать все свое время саду... и надеялся пережить эту стерву, на которой он женат; не тещу, нет, он уже давно оставил всякую надежду - если и питал ее когда-нибудь - поесть фетуччини на поминках по La Monstra [La Monstra (итал., исп.) - чудовище (женского пола)]. La Monstra была бессмертна, но на то, что удастся пережить ту, другую стерву, хоть какая-то надежда была; его отец любил присловье, в переводе звучавшее примерно так: "Бог писает тебе за шиворот каждый день, но утопит тебя только один раз"; и Чими полагал, хотя и не был вполне уверен, что это означает, что Бог - в общем неплохой малый и он, Чими, может надеяться, что уж одну-то из этих двух он все ж таки переживет), но всего лишь раз видел, чтобы это вывело Балазара из себя. Чаще всего домики обрушивались по чистой случайности - от того, что кто-нибудь хлопнул дверью в соседней комнате или пьяный налетел на стену; бывали случаи, когда на глазах у Чими здание, которое мистер Балазар (Чими до сих пор называл его "Иль Боссо", как в комиксе Честера Гоулда) воздвигал часами, разваливалось только из-за слишком громкого рева баса в музыкальном автомате. А бывало и так, что эти воздушные конструкции рушились без всяких видимых причин. Однажды - Чими рассказывал эту историю не менее пяти тысяч раз, и она успела надоесть всем (за исключением самого Чими) - Иль Боссо поднял на него взгляд от развалин и сказал: "Видишь, Чими, это - ответ каждой матери, что проклинает Бога за то, что ее дитя лежит мертвое на дороге, каждому мужчине, что проклинает человека, который уволил его с завода и оставил без работы, каждому ребенку, что родился на муки и спрашивает, зачем.
Наша жизнь - как эти карточные домики, что я строю. Иногда она ломается по какой-то причине, а иногда - без всяких причин".
Карлочими Дретто считал, что это - самое глубокое из всех слышанных им суждений о человеческой жизни.
В тот единственный раз Балазар вышел из себя из-за того, что одно из его строений рухнуло, лет двенадцать, может быть, четырнадцать, назад. К нему пришел один мужик насчет спиртного. Невоспитанный мужик, как есть хам. Пахло от него так, будто он моется в ванне раз в год, надо - не надо. Короче, мик [оскорбительное прозвище ирландцев], один из этих, с кудрявыми рыжими волосами и с таким белым лицом, будто у них чахотка или еще чего, из этих, у которых фамилия начинается на О, а между О и настоящей фамилией стоит такая закорючка. Ну, и, конечно, насчет спиртного. Им, микам, всегда выпивку подавай, наркота им на дух не нужна. И вот, этот мик вообразил, что постройка на столе у Иль Боссо - так себе, шуточки. После того, как Иль Боссо ему объяснил, вежливо, как джентльмен джентльмену, почему никакая сделка между ними невозможна, этот мик вдруг как заорал: "Загадывай желание!" Да как подул на письменный стол Иль Боссо, точно ниньо [Ниньо (исп.) - ребенок], задувающий свечи на именинном пироге, и карты так и разлетелись вокруг головы Балазара, и Балазар открыл левый верхний ящик письменного стола, ящик, где другие бизнесмены обычно держат писчую бумагу со своим личным штампом, или свои личные записные книжки, или еще что-нибудь в этом роде, и достал пистолет калибра .45, и выстрелил этому мику прямо в голову, и выражение лица у Балазара ни капельки не изменилось, и после того, как Чими и еще один малый по имени Трумэн Элигзандер, который четыре года назад помер от сердечного припадка, закопали этого мика под курятником где-то на окраине Сидонвилля (штат Коннектикут), Балазар сказал Чими: "Строить всякие вещи - дело людей, paisan [Paisan (искаж. исп.) - земляк]. А разрушать их - дело Бога. Ты согласен с этим?"
"Да, мистер Балазар", - ответил тогда Чими. Он действительно был с этим согласен.
Балазар удовлетворенно кивнул. "Вы сделали, как я велел? Положили его где-нибудь, где на него смогут срать куры, или утки, или еще что-нибудь такое?"
"Да".
"Это очень хорошо", - спокойно сказал Балазар и вынул из правого верхнего ящика письменного стола новую колоду карт.
Для Балазара, "Скалы", одного этажа было мало. На крыше первого этажа он строил второй, только не такой широкий; на втором - третий; на третьем - четвертый. Он строил и дальше, но после четвертого этажа ему приходилось для этого встать. Чтобы заглянуть в домик, уже не надо было так сильно нагибаться, а нагнувшись, человек видел уже не ряды треугольников, а хрупкий, ошеломляющий и неимоверно прекрасный зал из ромбов. Если смотреть туда слишком долго, начинала кружиться голова. Однажды Чими на Кони-Айленд зашел в "Зеркальный Лабиринт" и у него вот так же закружилась голова. Больше он туда никогда не заходил.
Чими рассказывал (он думал, что никто ему не верит, а на самом деле всем было глубоко безразлично), что он однажды видел, как Балазар построил такое... уже не карточный домик, а карточную башню, которая рухнула только после девятого этажа. Что всем на это было положить с прибором, Чими не знал, потому что все, кому он об этом рассказывал, изображали глубокое изумление, поскольку Чими был близок к Иль Боссо. Но слушатели изумлялись бы по-настоящему, если бы у него нашлись слова, чтобы описать эту башню какая она была изящная и хрупкая, как высотой она была почти в три четверти расстояния от крышки письменного стола до потолка, кружевное строение из тузов, и королей, и двоек, и валетов, и десяток, и красно-черная конструкция из бумажных ромбов, бросавшая вызов всему миру, который, кружась, несется сквозь вселенную, состоящую из бессвязных движений и сил; башня, представлявшаяся изумленному взору Чими громогласным отрицанием всех несправедливых парадоксов жизни.
Если бы он умел, он сказал бы: "Я смотрел на то, что он построил, и оно объяснило мне звезды".
Балазар понимал, как должны обстоять дела. ФБРовцы засекли Эдди быть может, он вообще сделал глупость, послав Эдди, может быть, его инстинкт начал его подводить, но Эдди почему-то казался таким подходящим, таким абсолютно подходящим. Дядя Балазара, первый, на кого он работал в этом бизнесе, сказал однажды, что нет правил без исключений, кроме одного: никогда не доверяй наркашам. Балазар тогда промолчал - негоже пятнадцатилетнему мальчишке открывать рот, даже для того, чтобы согласиться - но про себя подумал, что единственное правило без исключений - что бывают отдельные правила, к которым это правило не относится.
"Но если бы Тио [Tio (исп.) - дядя] Вероне был сегодня жив, - подумал Балазар, - он бы засмеялся над собой и сказал бы: гляди, Рико, ты всегда был слишком уж умен, ты знал правила, ты помалкивал, когда этого требовало уважение к старшим, но глаза у тебя всегда были наглые. Ты всегда слишком хорошо знал, какой ты умный, и поэтому ты в конце концов свалился в яму собственной гордыни, и я всегда знал, что так оно и выйдет".
Он сложил "А" и накрыл его третьей картой.
Они взяли Эдди, подержали его, а потом выпустили.
Балазар забрал брата Эдди и их общую заначку. Этого достаточно, чтобы привести Эдди сюда... а Эдди ему нужен.
Эдди нужен ему, потому что они держали его только два часа, а это ни в какие ворота не лезет.
И допрашивали его не на Сорок третьей улице, а в Кеннеди, а это тоже ни в какие ворота не лезет. Это значит, что Эдди сумел скинуть весь или почти весь марафет.
Или не сумел?
Балазар думал. Старался разобраться.
Эдди вышел из аэровокзала через два часа после того, как его сняли с самолета. Этого слишком мало для того, чтобы они успели его расколоть, но слишком много для того, чтобы они пришли к выводу, что он в порядке, что какая-то стюардесса что-то напутала.
Он думал. Старался разобраться.
Брат Эдди уже стал зомби, но Эдди еще в полном уме, Эдди еще крепкий парень. Он бы не раскололся всего за два часа... разве что из-за брата. Из-за чего-то, связанного с его братом.
И все же - почему не на Сорок третьей улице? Почему не было таможенного фургона (они выглядели совсем, как почтовые, только задние окошки затянуты проволочной сеткой)? Потому что Эдди действительно что-то сделал с товаром? Скинул? Спрятал?
И допрашивали его не на Сорок третьей улице, а в Кеннеди, а это тоже ни в какие ворота не лезет. Это значит, что Эдди сумел скинуть весь или почти весь марафет.
Или не сумел?
Балазар думал. Старался разобраться.
Эдди вышел из аэровокзала через два часа после того, как его сняли с самолета. Этого слишком мало для того, чтобы они успели его расколоть, но слишком много для того, чтобы они пришли к выводу, что он в порядке, что какая-то стюардесса что-то напутала.
Он думал. Старался разобраться.
Брат Эдди уже стал зомби, но Эдди еще в полном уме, Эдди еще крепкий парень. Он бы не раскололся всего за два часа... разве что из-за брата. Из-за чего-то, связанного с его братом.
И все же - почему не на Сорок третьей улице? Почему не было таможенного фургона (они выглядели совсем, как почтовые, только задние окошки затянуты проволочной сеткой)? Потому что Эдди действительно что-то сделал с товаром? Скинул? Спрятал?
В самолете спрятать товар невозможно.
И скинуть невозможно.
Конечно, невозможно и бежать из некоторых тюрем, ограбить некоторые банки, не получить срок по некоторым делам. Но некоторым людям это удается. Вон, Гарри Гудини сбрасывал смирительные рубашки, выбирался из запертых сундуков, из банковских сейфов, мать его... Но Эдди Дийн - не Гудини.
Так ли?
Он мог приказать убить Генри у них дома, мог велеть замочить Эдди на Лонг-Айлендской Эстакаде или - еще лучше - тоже у них дома, чтобы менты подумали, что два торчка доторчались до того, что забыли, что они братья, и ухлопали друг друга. Но тогда без ответов осталось бы слишком много вопросов.
Ответы он получит здесь, подготовится к будущим неприятностям или просто утолит свое любопытство, в зависимости от того, какими окажутся эти ответы, а потом убьет их обоих.
Несколькими ответами больше, двумя торчками меньше. Хоть какая-то выгода, а потеря невелика.
В другой комнате снова пришла очередь Генри отвечать на вопросы викторины.
- Ладно, Генри, - сказал Джордж Бьонди. - Будь внимателен, вопрос трудный. Раздел "География". Вопрос такой: как называется единственный материк, на котором водятся кенгуру?
Пауза. Все замерли.
- Джонни Кэш, - сказал Генри, и все заржали, как жеребцы, во все горло.
Стены задрожали.
Чими напрягся, ожидая, что карточный домик Балазара (который стал бы башней, если бы такова была воля Бога или слепых сил, что от Его имени правят вселенной) сейчас рухнет.
Карты слегка задрожали. Если хоть одна упадет, упадут и остальные.
Ни одна не упала.
Балазар поднял глаза и улыбнулся Чими.
- Piasan, - сказал он. - Il Dio est bono; il Dio est malo; tempo est poco-poco; tu est un grande peeparollo. [Земляк... Бог добр; Бог зол; времени мало-мало; а ты - дурачина (искаж. итал.)].
Чими улыбнулся.
- Si, signore, - сказал он. - Io grande peeparollo; Io va fanculo por tu [Да, синьор... Я дурачина, я умру за тебя (искаж. итал.)].
- None va fanculo, catzarro, - ответил Балазар. - Эдди Дийн va fanculo. [Тебе не надо умирать, балда... Умрет Эдди Дийн (искаж. итал.)]. - Он ласково улыбнулся и начал строить второй этаж своей карточной башни.
В тот момент, когда фургон остановился возле заведения Балазара, Коль Винсент смотрел на Эдди. Он увидел такое, чего не могло быть. Он попытался заговорить, но не смог. Язык у него прилип к небу, и он смог только сдавленно заурчать.
Он увидел, как глаза Эдди из карих стали голубыми.
На этот раз Роланд не принимал сознательного решения выдвинуться вперед. Он просто метнулся, не задумываясь, так же непроизвольно, как вскочил бы со стула и выхватил бы револьверы, если бы в комнату, где он сидел, кто-то ворвался.
"Башня! - яростно думал он. - Это Башня, боже мой, Башня, она в небе! Я вижу в небе Башню, начертанную красными огненными линиями! Катберт! Алан! Десмонд! Баш..."
Но в этот раз он почувствовал, что Эдди борется - не с ним, а старается заговорить с ним, отчаянно пытается объяснить ему что-то.
Стрелок отступил назад и стал слушать - слушать так же отчаянно, как над морским берегом, на неизвестном расстоянии отсюда по пространству и времени, его лишенное сознания тело подергивалось и вздрагивало подобно телу человека, во сне вознесшегося на высочайшую вершину экстаза или погрузившегося в глубочайшую бездну ужаса.
Вывеска! - вопил Эдди в глубину своего собственного сознания... и сознания того, другого.
Это вывеска, просто неоновая вывеска. Я не знаю, про какую башню думаешь ты, но это обыкновенный бар, заведение Балазара. Он назвал его "Падающая Башня" в честь ой, что в Пизе! Это просто вывеска, и предполагается, что на ней изображена сраная Пизанская Башня! Уймись! Успокойся! Хочешь, чтобы нас убили еще до того, как у нас будет шанс врезать им?
Пийса? - с сомнением переспросил стрелок и посмотрел еще раз.
Вывеска. Да, правильно, теперь он видит. Это не Башня, но Дорожный Знак. Он наклонен вбок, и на нем множество закругленных зубцов, и он дивен, но и только. Теперь стрелок разглядел, что знак сделан из трубок, каким-то образом заполненных ярко горящим красным болотным огнем. В некоторых местах его было как будто меньше, чем в других, и в этих местах линии пульсировали и трещали.
Теперь под башней Роланд увидел буквы, сделанные из гнутых трубок; в большинстве своем это были Великие Буквы. Он сумел прочесть "БАШНЯ" и... да, "ПАДАЮЩАЯ". Первое слово состояло из трех букв, первая была Б, вторая А, а третью он видел впервые.
Бал? - спросил он Эдди.
БАР. Неважно. Ты видишь, что это просто вывеска? Вот это - важно!
Вижу, - ответил стрелок; ему хотелось бы знать, действительно ли невольник верит в то, что говорит, или говорит это лишь для того, чтобы ситуация не вышла из-под контроля, как, казалось, вот-вот случится с башней, изображенной этими огненными линиями; хотелось бы знать, верит ли Эдди, что хоть какой-нибудь знак может не иметь значения.
Ну, так уймись! Слышишь? Уймись!
Спокойно? - спросил Роланд, и оба почувствовали, как Роланд в сознании у Эдди чуть улыбнулся.
Вот именно, спокойно. Теперь я буду действовать сам.
Да. Ладно. - Он позволит Эдди действовать самому.
Пока. До поры до времени.
Колю Винсенту наконец удалось отлепить язык от неба.
- Джек. - Голос у него был совершенно сдавленный.
Андолини выключил мотор и раздраженно посмотрел на Коля.
- У него глаза...
- Что у него с глазами?
- Да, что у меня с глазами? - спросил Эдди.
Коль посмотрел на него.
Солнце зашло, не оставив в воздухе ничего, кроме золы дня, но было еще достаточно светло, чтобы Коль мог увидеть: глаза у Эдди опять были карие.
Если они вообще когда-нибудь были другими.
Ты же видел, - настаивала часть его сознания, но действительно ли он видел? Колю было двадцать четыре года, и за последние двадцать из них никто по-настоящему не считал, что ему можно доверять. Иногда он бывал полезен. Почти всегда - послушен... если его держать на коротком поводке. Но доверять ему? Нет. Постепенно Коль и сам поверил в это.
- Ничего, - пробормотал он.
- Тогда пошли, - сказал Андолини.
Они вышли из фургона с рекламой пиццы. Между Андолини (справа от них) и Винсентом (слева от них) Эдди и стрелок вошли в "Падающую Башню".
5. РАЗБОРКА С ПЕРЕСТРЕЛКОЙ
В одном блюзе двадцатых годов Билли Холлидэй, которой впоследствии суждено было самой открыть для себя эту истину, пела: "Пригрозил мне доктор: детка, если сразу не завяжешь и еще хоть раз ширнешься, тут же ты в могилу ляжешь". Так случилось и с Генри Дийном - ровно за пять минут до того, как фургон затормозил возле "Падающей Башни" и его брата завели в нее.
Вопросы Генри задавал Джордж Бьонди (которому его друзья дали прозвище "Большой Джордж", а враги - "Большой нос"), потому что сидел справа от Генри. Сейчас Генри сидел над игровой доской, клевал носом и сонно моргал. Трюкач Постино вложил ему в руку кубик; рука у Генри уже была того пыльного оттенка, какой приобретают конечности наркоманов после длительного употребления героина, того пыльного оттенка, какой предшествует гангрене.
- Твоя очередь, Генри, - сказал Трюкач. Генри разжал пальцы и выпустил кубик, но продолжал смотреть в пространство и, как видно, не собирался передвинуть свою фишку. Это сделал за него Джимми Аспио.
- Гляди-ка, Генри, - сказал он. - Имеешь шанс отхватить кусок пирога.
- Кусочек с коровий носочек, - сонно сказал Генри и огляделся вокруг, словно просыпаясь. - Где Эдди?
- Скоро должен приехать, - успокоил его Трюкач. - Ты давай играй.
- А как насчет дознячка?
- Играй давай.
- Ладно, ладно, не дави на меня.
- Не дави на него, - сказал Джимми Кевин Блейк.
- Ладно, не буду, - ответил Джимми.
- Ну, ты готов? - спросил Джордж Бьонди и выразительно подмигнул остальным, когда подбородок Генри плавно опустился на грудь, а потом снова медленно поднялся: это напоминало мокрое бревно, которое еще не настолько намокло, чтобы утонуть окончательно.
- Ага, - сказал Генри. - Давай его сюда.
- Давай его сюда! - радостно заорал Джимми Аспио.