Той же ночью Тубис перевез Лизу в новую тюрьму. В доме было холодно, пришлось растопить печь, благо в сарае обнаружились дрова. Кровать в комнате не поместилась, он положил матрас прямо на пол, набросал сверху теплые одеяла и подушки, чтобы невеста не замерзла. Хорошо, что лето не за горами, зимой здесь пришлось бы туго. В углу поставил биотуалет, а с наружной стороны двери наскоро привинтил засов. Пару-тройку недель перекантуются в этой дыре, а там, глядишь, можно будет вернуться.
Лизина болезнь шла на убыль — подействовали таблетки. Тубис так и не понял, какой недуг сразил возлюбленную, поэтому купил антибиотики широкого спектра действия. Пленница все еще была слаба, не разговаривала, не проявляла интереса к происходящему. Оно и к лучшему. Сейчас ее активность и буйный нрав только усложнили бы ситуацию.
Сан Саныч укутал Лизу, поправил подушку и поставил у изголовья пластиковую бутылку с водой. Сегодняшнюю ночь невесте придется провести в одиночестве, потому что у него очень много дел. Он погладил ее по голове, поцеловал влажный висок и поспешно удалился, не забыв запереть дверь.
На улице было свежо. Сырой пронизывающий ветер пробирался под одежду, ветви деревьев раскачивались с тихим скрипом, где-то в конце огорода хлопала тепличная пленка. Некоторое время Тубис стоял неподвижно, очарованный кинематографичностью мгновения, а затем двинулся к машине, прикидывая в уме последующие действия.
Глава 15
А ведь удивления не было. Омерзение, гадливость и мутноватая, тоскливая скорбь — да, а удивление — нет. Вероника давно догадывалась, что с Веней не все в порядке. Но не имела достаточно смелости раз и навсегда подтвердить свое подозрение. Вениамин был ее единственным братом. Несмотря на все его странности, она не могла и не хотела отказаться от родственных чувств. Вот и сейчас, держа в руках прямое доказательство совершенного преступления, Вероника понимала, что в ее отношении к Вене ничего не изменилось. Она любила его по-прежнему — странной, болезненной любовью. И по-прежнему ненавидела — за то, что являлся не тем, кем ей хотелось.
А была такая хорошая семья. Мать, отец, сын и дочь. Вениамин мог жениться и нарожать детишек, и Вероника бы с радостью возилась с племянниками, а Ирочка бы ей в этом помогала. Они бы жили в одном городе и раз в месяц непременно встречались бы, и все вместе гуляли в парке или ездили на шашлыки… И не существовало бы тайн и мучительных недомолвок, и обида не терзала бы сердце; и жизнь была бы простой и по-хорошему незамысловатой.
Не слишком оригинально винить других людей в своих бедах. Но что делать, если иногда эти другие действительно виноваты? Вероника мечтала о нормальной семье, но брат сделал все, чтобы ее мечта не осуществилась. Вернее, он и не делал ничего специально. Просто жил в соответствии со своими идеалами, неприемлемыми для обычного человека, и ведать не ведал, что причиняет кому-то страдания.
Если бы странная обособленность Вениамина объяснялась умственной неполноценностью, Вероника простила бы его — мгновенно и искренне. Но его мозг функционировал безупречно. Брат был умен. Пожалуй, слишком умен для того, чтобы быть понятым окружающим миром. Он жил по собственным законам, но не афишировал этого, осознавая возможный риск. Ему удавалось обманывать многих. Мало кто видел за скромной серой маской его настоящую личность. Вероника видела. И это пугало ее.
Вениамин не был роботом, променявшим чувства на холодную рассудочность. В нем кипели желания и эмоции. Но каким-то алхимическим способом его желания и эмоции преломлялись в аномальную расчетливость. В юности, наблюдая за братом, Вероника никогда толком не понимала: он действительно чего-то самозабвенно жаждет или ставит сложные задачи ради тренировки ума.
Не понимала и сейчас, глядя на фотографию пропавшей без вести женщины. Той самой Тамары, которую она увидела мертвой в спальне брата десять лет назад.
Почему Вениамин похитил эту несчастную?
Он был силен, статен и неглуп и при желании покорил бы любую женщину. И тем не менее сознательно пошел на преступление, абсолютно нерациональное с точки зрения адекватного человека.
Вероника всегда превозносила Вениамина. Не понимала, обвиняла, но все равно считала его выдающейся личностью. Лишь теперь она осознала, что ядро этой выдающейся личности составляет не столько острый ум, сколько тяжелая, неизлечимая болезнь. Совершенно очевидно, что брат нездоров и нуждается в психиатрической помощи. Именно болезнь послужила причиной его чудовищного поступка.
Мысль о ненормальности брата была логичной. И все-таки Вероника пыталась рассмотреть все возможные варианты, даже самые неправдоподобные. Например, страсть Вениамина к Тамаре была столь неистова, что постепенно добиваться ее взаимности у него не хватило терпения.
Как ни нелепа была гипотеза, Вероника могла принять ее. В таком случае резонно возникал вопрос: зачем понадобилось убивать возлюбленную? Если допустить, что Вениамин помешался на Тамаре настолько, что отважился нарушить границы морали и рискнуть своей свободой, то разумно было бы удерживать ее подле себя, а не лишать жизни. Экзальтированность чувств и временное помрачение рассудка случаются очень часто — в дамских романах. В жизни все немного проще и циничнее. Как ни металась Вероника от одного варианта к другому, единственным толковым объяснением оставалось общее расстройство психики.
Чем дольше Вероника размышляла об этом, тем больше запутывалась. Ненормальный братец мог иметь десятки причин для убийства, но она наверняка не угадает ни одну из них. Его мозг работал на ином уровне. Она чувствовала себя первоклассницей, листающей учебник высшей математики. Цифры ей знакомы, и даже некоторые слова. Но их значение постичь нереально.
Не укладывалась в голове и еще одна деталь: зачем, убив невесту, Вениамин позвал сестру на место преступления? Он не казался растерянным и поникшим и не нуждался в сочувствии, а скорее напоминал спортсмена, победившего в соревновании и жаждущего похвастаться своим достижением. Боже мой, брат на самом деле гордился своим поступком. Гордился настолько, что спешил поделиться своими эмоциями с сестрой — чего прежде никогда не делал. Стоял, с любопытством наблюдая за Вероникой, и жадно ловил ее реакцию. А она-то, дура, ничегошеньки не поняла тогда. Только ощущала дискомфорт и желание поскорее убежать из страшного дома, где на смятой постели лежала мертвая женщина.
Не получив от сестры ожидаемого отклика, Вениамин обиделся — впервые в жизни. Удивительно: нечеловеческий поступок добавил ему человечности. В первый и последний раз Вероника стала свидетелем слабости брата. После той встречи зимним утром они больше не виделись.
И все-таки сестра оставалась единственным человеком, с которым Веня желал быть откровенным. Без возможности поговорить о содеянном преступник страдает подобно актеру, лишенному зрителей. Счастье превращается в муку, когда о нем некому рассказать. Вениамин нуждался в слушателе. Именно поэтому год за годом писал ей письма.
Не существовало доказательств того, что всех женщин, упомянутых в его посланиях, Веня похищал и убивал. Но с каждым днем ее уверенность росла, и Вероника уже не сомневалась, кем именно был брат. Иногда знание приходит прежде, чем становятся ясны все причинно-следственные связи. Странно, что Вероника, не отличавшаяся стойкостью, не впала в шоковое состояние. Возможно, потому, что все эти годы она подсознательно готовила себя к чудовищному откровению.
Она приписывала брату едва ли не гениальность, а он являлся обычным психопатом, которого следовало изолировать от общества!
Одна правда обрушивается быстро и бескомпромиссно, как лезвие гильотины. А другая опутывает тебя медленно и незаметно, как наползающий с болота туман. Многие годы Вероника брела по дороге и не обращала внимания, как все глубже погружается в ядовитое облако. Когда, наконец, странница остановилась и огляделась, вокруг не было ничего, кроме вязкой белой мглы. Куда ни повернись, куда ни шагни — нет просвета, нет пути.
Вероника не хотела думать, куда бежать и как жить дальше. Она слишком устала для решительных действий. Была только одна задача, не терпящая отлагательства. На ней и следовало сосредоточиться.
— Мама? А ты почему дома? — спросила дочь, вернувшаяся из школы.
— Прогуливаю работу, — вяло улыбнулась та и включила плиту, чтобы приготовить обед.
— Вот это да. А можно я завтра школу прогуляю? — Ира взяла со стола овсяное печенье и смачно хрустнула.
— У тебя через неделю летние каникулы начинаются. Какой смысл? — Вероника вывалила в раковину несколько крупных картофелин и принялась чистить.
— А что это у тебя такое? — девочка указала на лежавшую на кухонном столе синюю папку.
— Документы с работы, — ответила мать, подавив желание схватить папку и спрятать ее подальше. — Ничего интересного.
Девочка вздохнула, прихватила еще одно печенье и пошла в свою комнату переодеваться.
Вероника достала из духовки сковородку, налила подсолнечного масла и порезала картошку длинными тонкими ломтиками. Обычно она готовила более здоровую и менее жирную пищу, но сегодня думать о гастрономических изысках хотелось меньше всего.
Во время обеда дочка без умолку болтала, рассказывая о школьных делах, о предстоящем выезде на природу с классом, о вечеринке у подружки дома… Мать одобряюще кивала, не слыша ни единого слова.
— Какая-то ты сегодня странная, — повторила Ира. — Я тебе вру про тусовку с мальчиками из старшего класса, а ты молча соглашаешься.
— Да? Извини, пожалуйста, — спохватилась мать. — Разумеется, никаких взрослых мальчиков, о чем ты вообще говоришь?
— Вот это уже больше похоже на мою маму. — Ирочка встала со стула и посмотрела в окно. Светило солнце. — Я пойду погуляю. Посуду потом помою, ладно?
— Ладно.
— Нет, все-таки что-то с тобой не то, — озабоченно буркнула девочка, торопясь сбежать из дома прежде, чем мать очнется и заставит ее, как обычно, убрать со стола.
Вероника долила в кружку кипятка, отрезала дольку лимона, задумчиво пососала ее и вдруг вскочила с места, едва не опрокинув стул.
Влетела в спальню, выдвинула нижний ящик прикроватной тумбочки и под кипой бумаг и дисков нашла прозрачный файл с письмами брата. Открывала один конверт за другим и перечитывала знакомые строчки. Непонятное волнение охватило ее, она чувствовала, что вот-вот найдет нечто важное. Вновь и вновь пробегала взглядом по исписанным мелким почерком листам, пытаясь разглядеть то, что раньше упускала. Она прочитала каждое письмо по несколько раз — поверхностно и поспешно, вдумчиво и медленно, спокойно и почти срываясь на истерику.
Вениамин сообщал немного, мастерски дозируя информацию. Ни одного лишнего слова и детали. Все послания похожи, будто написаны под копирку. Разве что порядок предложений варьировался да синонимы употреблялись. И все же последнее письмо отличалось от предыдущих. Стиль повествования не изменился, и фразы попадались знакомые, но кое-что существенно выбивалось из общей схемы. И как это раньше она не заметила? В последнем письме брат впервые называл невесту по имени и описывал ее внешность. Судя по всему, новая возлюбленная являлась кем-то особенным. По крайней мере, так считал брат.
Вероника посмотрела на штамп на конверте — письмо отправлено из Москвы. Если прикинуть, сколько оно шло, учесть, когда произошло знакомство с невестой («около месяца назад»), предположить, что Вениамин сейчас живет в столице… То можно попробовать… Только попробовать… Без гарантий…
Вероника бросилась к компьютеру и включила его. Система загружалась мучительно долго, не хватало никакого терпения. Резко разболелась голова. Отыскать в аптечке таблетку потребует слишком много времени. Процессор отрывисто пикнул, монитор приветливо замигал, Вероника открыла браузер и вошла на нужный сайт. В строке поиска написала:
«Елизавета Москва пропала без вести апрель 2013».
Надежды практически не было. Но стоило попытаться.
«Нашлось 2 млн ответов», — безрадостно прочитала она и принялась открывать страницы, примерно соответствовавшие запросу.
Через полчаса Вероника встала, сходила на кухню, выпила анальгин и вернулась к компьютеру. Еще через полчаса откинулась на спинку стула и устало закрыла глаза, чувствуя себя совершенно разбитой.
Десятки Елизавет, сотни пропавших без вести. И ни одной в возрасте тридцати с чем-то лет, пропавшей в Москве в апреле этого года.
Собственно, на что Вероника рассчитывала? Придумала гипотезу и полагала, что мгновенно найдет подтверждение? Жаль, в жизни редко бывает легко.
Таблетка не помогла. Голова продолжала болеть. Вероника намочила полотенце холодной водой и обмотала им лоб, перебазировавшись на кровать. Несколько минут лежала неподвижно, надеясь уловить намек на улучшение, но тщетно. Боль раскалывала голову надвое, словно по черепу молотили топором. Вероника представила, как дробятся кости, как лезвие погружается в мягкую сероватую массу… Это было невыносимо. Слезы хлынули из глаз и потекли обжигающим потоком. Ей казалось, что они оставляют на коже шрамы от ожогов. Эта нелепая мысль — о том, что теперь лицо изуродовано — вызвала у нее новый приступ отчаяния. Она все так же лежала, не открывая глаз, не шевелясь, давясь беззвучными рыданиями… Влажное полотенце нагрелось и стало причинять дополнительные страдания, стискивая голову жарким обручем.
Вероника осторожно села, откинув полотенце, опустила ноги на пол и медленно встала. Шатаясь, добрела до ванной, сбросила одежду прямо на пол и залезла под душ, включив прохладную воду. Стоять не было сил; она села, согнув ноги и упершись лбом в колени. Холодные струи обволакивали пылающую голову, успокаивали и расслабляли. Минут через пять боль отступила, оставив после себя удручающую, но терпимую тяжесть.
Вероника робко вздохнула, боясь радоваться раньше времени, и повернула вентиль, сделав воду теплее. Ей с детства нравилось подолгу принимать душ. В потоке воды она впадала в полусонное гипнотическое состояние; вода исцеляла и смывала горечь, которая волей-неволей накапливается в сердце, если ты не знаешь, что делать с собственной жизнью. В редкие минуты одиночества — когда муж и дочь уезжали, мать с отцом не звонили, а друзья не беспокоили — Вероника ловила себя на мысли, что все ее существование подчинено движению — беспрерывному и не всегда осмысленному. Она постоянно куда-то бежала, что-то планировала, суета ждала ее утром и не покидала даже ночью — Веронике снились кошмары, в которых ее обязательно кто-то преследовал. Она спасалась бегством, не видя, а лишь интуитивно чувствуя своего врага. Если бы она остановилась, если бы только задумалась, вглядевшись внутрь себя, враг неминуемо догнал бы свою жертву и, вцепившись в ее горло когтями, никогда бы не отпустил.
Вероника инстинктивно коснулась собственной шеи — никто не сжимал ее, не раздирал на части. Но дышать было трудно, гораздо труднее, чем обычно. Раньше она испугалась бы не на шутку, поспешно покинула бы ванну и принялась хлопотать по хозяйству, помогать дочке с уроками или дискутировать с мужем. Она бы оторвалась от своего врага, как отрывалась уже не раз, предпринимая отчаянный рывок. Но сейчас ей никуда не хотелось бежать. Она испытывала знакомый страх, но впервые желание победить его пересиливало инстинкт самосохранения.
Вероника больше не спешила. Она ждала его, чтобы дать отпор. Чтобы раз и навсегда решить терзавшее ее мозг уравнение.
Выключила воду, медленно вытерлась полотенцем, наслаждаясь его уютной мягкостью, и вышла из ванной. Натянула джинсы и шерстяной свитер, оставила дочери записку и покинула квартиру.
На улице было тепло и солнечно. Вероника редко гуляла днем — в будни работала, а к выходным накапливалось много срочных дел, так что на бездумное шатание по городу времени не оставалось. Она остановилась посреди тротуара и запрокинула голову, зажмурившись от ярких лучей. Запахи земли, молодой листвы и асфальта смешивались с по-весеннему чистым воздухом, создавая особенный, пьянящий аромат, наполнявший легкие свежестью, а сердце — неизъяснимой радостью.
Вероника не двигалась с места, оцепенев от нахлынувшего умиротворения. Она знала, что все будет именно так, как должно быть. Каким бы трагичным ни казался итог, это всего лишь часть чего-то большего, всего лишь короткое мгновение. И если его не удерживать, то и боль не затянется надолго.
Открыла глаза и не спеша побрела по улице, с интересом изучая окрестности. Вероника жила в этом городке с самого рождения, знала каждый его закоулок и каждое здание, знала, как сонно выглядит в январе парк возле школы, как в июне отчаянно желты одуванчики на пригорке у поликлиники, как шумны сентябрьские дожди, бьющие о жестяную кровлю гаражей… Она так привыкла к этому городу, что перестала замечать его, как не замечаешь воздух, которым дышишь. Сегодня Вероника будто очнулась от долгого забытья и с удивлением оглядывалась на опрятные палисадники и свежевыкрашенные оградки, на облепивших провода воробьев и выезжавшую из подворотни «Газель», на пронзительно-голубое небо и отремонтированное крыльцо продуктового магазина…
Солнечные лучи мягко касались кожи, по телу разливалось приятное тепло, и было так уютно брести по улице, не имея цели. С каждым шагом внутри поднималось необычное и словно бы неуместное чувство, которое Вероника определила спустя два часа, когда уже приближалась к дому. Она неожиданно поняла, что чувствует ответственность перед родным городом. Ответственность, напрямую связанную с Вениамином.