— Операция через три часа, — уточнил Кравцов-старший. — У тебя еще есть время отказаться. В случае неудачи ты не сможешь видеть.
— Ха-ха. Мне всегда нравился твой черный юмор, — улыбнулся Джек. Он давно не чувствовал себя таким бодрым. Радостная новость придала ему сил, и хотя волнение присутствовало, оно было куда приятнее тоскливой апатии, не покидавшей его последние дни. Период неизвестности окончен. Благополучный исход неизбежен — ведь если бы врачи посчитали хирургическое вмешательство бессмысленным, то не стали бы оперировать. За считаные минуты болезненная надежда сменилась устойчивой уверенностью: зрение вернется.
Сергей Иванович тоже был возбужден — сын слышал это по интонации его речи. Отец всегда говорил убедительно, но этим утром его голос был особенно крепок. Кравцов-старший то и дело шутил, сегодня не было нужды притворяться. Он и правда пребывал в отличном настроении.
Отец и сын оживленно беседовали на отвлеченные темы, и в какой-то момент Джеку померещилось, что он у родителей дома, в просторной светлой гостиной сидит на удобном диване возле камина и наблюдает, как мать неспешно сервирует стол. Много лет назад, живя в обычной советской квартире, мама умудрялась поместить в гостиной большой и помпезный обеденный стол — трапезничать на кухне она считала дурным тоном. Отец посмеивался над этой слабостью жены и в шутку величал ее «дворянкой».
Джек так отчетливо увидел эту картинку, что на долю секунды поверил в ее реальность. Возможно, вся эта пошлая трагедия с потерей зрения ему приснилась, пока он дремал на диване в ожидании обеда. На самом деле он всегда оставался зрячим и в его устроенной жизни ничто не изменилось. Он по-прежнему работает в клинике и готовится к повторному эксперименту, по вечерам ходит в спортзал и раз в неделю заезжает в бар выпить стаканчик бренди и полюбоваться загадочной фреской.
Джек невольно вздрогнул, вспомнив события злосчастного вечера, когда проклятая фреска рухнула со стены, обрушив на расслабленного человека тысячи острых осколков. Из-за этих осколков пострадали его глаза. К сожалению, это была единственно существующая реальность.
— Ты чего притих? — спросил отец.
— Да так. — Джек помолчал, возвращая едва не упущенный позитивный настрой. — Подумал, надо будет смотаться до Фюссена и обратно, когда все это останется позади.
— Потянуло на Лебединое озеро? Ты становишься сентиментальным, Иван. — Сергей Иванович еле заметно усмехнулся. Ему нравилось, что сын не сомневается в успехе и строит планы. Возможно, они несколько преждевременны, но своих опасений Кравцов-старший вслух озвучивать не собирался.
Дверь в палату отворилась. Медсестра сообщила, что пациента пора готовить к операции. Сергей Иванович приблизился к сыну и, положив руку на плечо, ощутимо сжал его.
— В добрый час.
Джек молча кивнул.
Глава 18
После операции прошло уже двое суток, но повязку с глаз еще не снимали. Это время Джек провел как на иголках. Он всем сердцем верил, что зрение вернулось, но отчаянно жаждал доказательств. Решил, что, если в ближайшие несколько часов ситуация не изменится, он сам размотает бинты.
Время тянулось медленно, иногда Джек всерьез полагал, что он успел поседеть и состариться. А доктор все не приходил, подсылая медсестер, производивших с повязкой какие-то манипуляции. В глазах ощущались тяжесть и легкое жжение. Это одновременно и пугало, и обнадеживало.
Джек не знал, чем себя занять. Слушать музыку или телевизор не хотелось, просто лежать на кровати было скучно, телефонные разговоры его раздражали. Да и кому звонить? Отец и без того тратил на него кучу времени. А друзья… Друзья казались далекими и чужими. Макс пытался выйти на связь, но Джек упорно не отвечал. Понимал, что поступает неправильно, но предпочитал не размышлять на эту тему. Макс хороший товарищ, благодаря ему отец вовремя пришел на помощь гордому сыну. Джек его непременно поблагодарит. Потом. Сейчас он не смог бы выдавить ни слова. Бывают периоды, когда нечего сказать — как в буквальном, так и в переносном смысле.
Пациент бесцельно слонялся по палате, досконально изучив расположение мебели. Десять шагов до стены, мимо окна, повернуть направо, сделать два шага, обогнуть кушетку, сделать три шага до двери, повернуть направо, сделать три шага, отклониться в сторону, чтобы не задеть макушкой прикрепленный к стене телевизор, еще пять шагов, пока не упрешься в кровать, и снова десять шагов до стены, мимо окна. Джек наматывал круги, машинально отсчитывая количество шагов, чтобы занять мозг чем угодно, кроме мыслей о прошедшей операции. За этим занятием его и застал отец.
— Занимаешься спортивной ходьбой? — спросил Сергей Иванович, замерев на пороге. — Может, тебе гантели принести?
— Боюсь, в связи с моим прогрессирующим раздражением гантели я использую не по назначению, — усмехнулся Джек, остановившись и повернув голову в сторону голоса.
— В таком случае больше тянуть нельзя, не так ли, доктор? — Кравцов-старший перешел на немецкий, обратившись к вошедшему в палату пожилому мужчине в белом халате.
— Как ваше самочувствие, герр Иван? — негромко поинтересовался доктор Вангенхайм, взяв пациента под руку, и, подведя к кровати, заставил его сесть.
— Теперь, когда вы почтили меня своим присутствием, я практически счастлив, — съерничал Джек, заглушая растущее волнение.
— Давайте посмотрим, что тут у нас, — ровным голосом произнес доктор, и в ту же секунду Джек почувствовал, как его руки прикоснулись к голове.
Пульс мгновенно подскочил, а в ушах зашумело, словно их накрыли морскими раковинами. Тысячи эмоций сменились за одну секунду и вдруг разом исчезли. В этой внезапной пустоте возник нелепый образ из виденного однажды кинофильма: на больничной койке сидит пациент с плотной повязкой на глазах, врач стоит рядом и медленно разматывает бинты. Тревожная музыка, звучавшая на протяжении всего процесса, резко обрывается, давая зрителям прочувствовать грандиозность момента. Несколько секунд герой фильма сидит с закрытыми глазами, боясь узнать результат. Его лицо бледно, а лежащие на коленях ладони дрожат. Проходит целая вечность, прежде чем он осмеливается открыть глаза. В кадре воцаряется темнота. Некоторые зрители думают, что пленка испорчена и фильм придется досматривать в другом кинотеатре. И вдруг экран начинает светлеть. Появляются размытые очертания предметов, и постепенно фокус становится резче. И вот, наконец, мы уже смотрим глазами главного героя — и видим палату, и серьезного доктора, и улыбающуюся медсестру…
— Я вижу! О боже! Я вижу! — восклицает счастливец…
— Я не вижу. — Голос Джека звенел от напряжения. — Я ничего не вижу.
Вангенхайм посветил фонариком, внимательно изучая глаза пациента. Закапал какие-то капли и что-то записал в медицинской карте. В палате висела гробовая тишина.
— К сожалению, новости неутешительные, — нарушил молчание врач и продолжил долгую речь, изобилующую медицинским терминами. Джек перестал улавливать их смысл. В ушах бесконечным эхом гремела одна-единственная фраза.
К сожалению, новости неутешительные…
К сожалению…
Неутешительные…
Упругая тишина окутывала его. Плотный черный занавес дрожал, будто по ту сторону сцены кто-то водил пальцами по тяжелому бархату. И было жарко, удушливо жарко, как в натопленной сауне, где на камни плеснули слишком много воды с эвкалиптовым маслом. У Джека не осталось ни мира, ни иллюзий. Лишь стойкое ощущение, что ты еще не родился, но уже перестал существовать.
— Приди в себя! — Сергей Иванович повторно шлепнул сына по щеке. — Ты отключился, что ли? Ты слышал, о чем мы с доктором говорили? Сдаваться рано. Проведем новые обследования.
Джек с удивлением обнаружил, что он по-прежнему находится в больничной палате и, судя по всему, мир не только никуда не исчез, но даже ни капли не изменился. И проблемы тоже.
— Ты слышишь меня? — грозно спросил Кравцов-старший.
— Извини, пап. Все нормально. Задумался просто. — Джек поднялся на ноги, нетвердой походкой приблизился к окну и, не сразу нащупав ручку, открыл его. Уперся кулаками в подоконник и вдохнул свежий весенний воздух. — Новые обследования, значит новые обследования.
Если бы Джек мог видеть, то разглядел бы, как глубокая вертикальная складка легла между бровями отца и дрогнули крылья носа. Сергей Иванович поменялся бы с сыном местами, если бы только мог. Единственное, что было в его силах, — пытаться изменить ситуацию и облегчить страдания Ивана. Сын старался не впадать в уныние, но это стоило ему огромных усилий. Кравцов-старший хотел сказать, что рано ставить на себе крест, — даже лишившись зрения, можно наполнить жизнь смыслом и удовольствием. Однако мысль эту так и не озвучил, осознавая сомнительность подобного утешения. Пока существует хоть малейшая надежда на полное восстановление, нужно фокусироваться на успехе.
Сергей Иванович подошел к сыну, чей невидящий взгляд был устремлен прямо через стекло на тихий больничный дворик с тенистыми деревьями и аккуратными скамейками.
— Томас Эдисон провел десять тысяч неудачных экспериментов, прежде чем его лампочка зажглась.
Джек улыбнулся, не отводя устремленный перед собой взор.
— Я знаю, пап. Читал его биографию. — Он помолчал. По улице, скрытой за деревьями и высоким больничным забором, проехал мотоцикл. Джек предпочитал автомобили, но сейчас он бы не отказался прокатиться с ветерком на спортивном «Kawasaki». Без шлема. По скоростному автобану.
— Не переживай за меня. Я справлюсь. — Джек повернул голову, и Сергей Иванович встретился с его глазами. Они были такими же, как прежде — спокойными, внимательными и будто бы зрячими. И от этого завораживающего несоответствия кажущейся картины и действительности веяло чем-то жутким. Кравцов-старший призвал всю свою волю, чтобы голос не дрожал.
— Не ты справишься, Иван… Мы справимся.
Джек кивнул и снова повернулся к окну. Спустя двадцать минут ему удалось отправить отца домой. Когда за ним захлопнулась дверь, Иван сел на подоконник, свесив одну ногу и согнув другую, оперся локтем о колено.
Несколько часов назад он не сомневался, что вскоре обретет зрение. Несколько часов назад он не рассматривал даже гипотетический вариант навсегда остаться слепым. Сегодняшний день планировался днем триумфа. Джек шел верной дорогой. В нужном направлении. Все расчеты указывали на то, что цель близка. Он торопился. Не берег силы. Но когда пришел в пункт назначения, оказалось, путь даже не начинался.
Еще вчера Джека беспокоила его дальнейшая судьба. Он прикидывал, чем первым делом займется, выйдя из стен больницы. Что скажет отцу. Куда поедет. Его волновало множество вещей. Он чувствовал страх, надежду, раздражение. Это была жизнь. Пугающая, наполненная дискомфортом и сомнениями, — но жизнь.
Внезапно эмоции покинули Джека. Раньше он умел от них отключаться, умел их контролировать. Теперь все стало иначе. Теперь просто нечего было отключать и контролировать. Джек перестал что-либо ощущать, утратив интерес к происходящему.
Где-то внутри его росла и ширилась зияющая воронка, она поглотила боль и тревоги. В нем не осталось ничего. Он слился с пустотой, стал ее частью. Он по-прежнему осязал, обонял, слышал. Но не принимал в этом никакого участия. Тело работало само по себе.
Вечером в палату наведался доктор Вангенхайм, перечислил предстоящие процедуры и поделился своими соображениями. По его словам, результаты операции могут проявиться не сразу и какое-то время придется подождать, прежде чем производить новое хирургическое вмешательство.
Джек слушал и согласно кивал. Ему было все равно.
Наступило завтра и послезавтра. Дни тянулись медленно, но пациент не жаловался и демонстрировал стоическое терпение и покорность. Он не создавал впечатления равнодушного — скорее сдержанного. Он задавал вопросы — ровно те и столько, чтобы выглядеть достаточно заинтересованным своей судьбой. Он не играл — существовал автоматически, исполняя функции среднестатистического любящего сына и среднестатистического пациента, желающего выздороветь.
Джек инстинктивно выбрал единственный способ не привлекать внимания — казаться нормальным. Даже проницательный Сергей Иванович хоть и подозревал, что сын в чем-то лукавит ради его спокойствия, о масштабах фальсификации не догадывался. Несколько раз Кравцов-старший пытался вызвать сына на откровенный разговор, но Иван улыбался — не слишком весело, чтобы не возникло мысли о лукавстве, и не слишком грустно, чтобы не разбудить жалость.
Сергей Иванович вынужденно отступал, понимая, что не имеет веских оснований для начала спасательных действий. Сын вел себя адекватно, пусть и не слишком эмоционально. Так ведь Иван с детства славился отличной выдержкой. А сейчас выдержка — главный залог успеха. Любое насильственное вмешательство могло ее нарушить. Кравцов-старший предпочел не рисковать.
Каждый день после обеда в палату приходила медсестра, чтобы отвести пациента на прогулку. Обычно она шла рядом, указывая путь, а Джек передвигался самостоятельно. Он не боялся столкнуться с препятствием или споткнуться о ступеньку — и вовсе не потому, что доверял сопровождавшей его женщине. Просто ему нечего было терять. Когда жизнь утрачивает смысл и будущее не сулит ничего хорошего, возможные падения перестают тебя заботить.
Медсестру звали Гретхен — единственным немецким именем, которое нравилось Джеку. Гретхен обладала приятным тембром голоса. Он был обманчиво мягким, и за его певучей нежностью отчетливо слышались властные нотки. Джек мог бы попросить ее описать свою внешность, но не попросил. В его воображении медсестра была высокой, худой и тонкогубой, с черными длинными волосами, стянутыми в тугой пучок на затылке. У нее наверняка есть темная родинка на щеке, и обязательно — на ключице. Гретхен не больше тридцати, она часто покупает яркое агрессивное нижнее белье, но носит неброское бежевое. Живет одна, раз в два-три месяца отправляется в бар, напивается и цепляет первого встречного, о чем впоследствии сожалеет. Джек фантазировал об этом без намека на возбуждение — лишь для того, чтобы чем-то занять голову.
Они прогуливались по больничному двору, где никогда никого не было. Двор покрывал гладкий и словно эластичный асфальт — шагалось по нему мягко и бесшумно. Ближе к забору, где росли деревья, землю посыпали мелкой щебенкой. Именно там и любил расхаживать Джек, слушая, как угрюмо шуршит под ногами гравий. Гретхен шла рядом, предупреждая о встречавшихся на пути деревьях или низко свисающих ветках. Иногда Джек садился прямо на землю, опираясь спиной о прохладный ствол, и подолгу молчал, думая о том, как мало ему удалось пожить… От этого занятия Гретхен отрывала его лишь в крайних случаях, когда в расписании значилась очередная процедура или осмотр.
Происходило это редко, и Джек мог спокойно предаваться апатии. Но чем глубже он погружался в беспросветные мысли, тем чаще ощущал неправильность происходящего. Должно быть, инстинкт самосохранения, почти покинувший его, постепенно возвращался. Джек догадывался, что царившая внутри его пустота однажды полностью разрушит его личность. Следовало остановиться, покуда еще есть шанс на восстановление. Но как остановиться, если нет сил нажать на тормоза?
Эта распирающая пустота — без звуков и запахов — заставляла Джека чувствовать себя персонажем одной из книг Стивена Кинга, в которой герои попадают в аэропорт. Очень странный аэропорт, где нет людей и электричества, спички не горят, алкоголь не опьяняет, ветер не дует, а все предметы лишены своих свойств. И лишь хрустящий звук где-то внизу предупреждает о чем-то неминуемо грядущем.
— Что ты делаешь, когда чувствуешь, что выпала из жизни? — спросил Джек, когда они с Гретхен вышли на очередную прогулку.
— Пью обезболивающее и лежу пластом, если есть такая возможность, — не удивившись вопросу, ответила его спутница.
— И часто у тебя такое бывает?
— Раз в месяц.
Джек услышал, как она улыбнулась.
— Издеваешься надо мной? — Джек беззлобно усмехнулся.
— Самую малость, — призналась Гретхен.
— Добрая медсестра.
Они замолчали. После полудня стало довольно жарко. Джек расстегнул две верхние пуговицы рубашки и углубился в тень между деревьев. Гретхен не окликала его, значит, он двигался в безопасном направлении. Возле высокого пышного кустарника (тонкие веточки слабо хлестнули по лицу) он остановился.
— Расскажи мне какую-нибудь историю, — без особой надежды попросил он. Медсестра не обязана развлекать пациентов. Обычно тишина не тяготила Джека. Но сегодня тишины не хотелось.
— Про любовь? — живо отозвалась Гретхен.
— Неважно про что.
Она вздохнула:
— В юности я жила в деревне. У нас был милый дом и уютный дворик с палисадником. Однажды к нам повадился ходить соседский котенок. Он перелезал через забор и был очень трогательный. Котенок мне очень нравился. Я думала, что его притягивает моя любовь. А оказалось, ему просто нравилось гадить в свежий песок у нашей клумбы. Вот такая история.
Джек с удивлением обнаружил, что смеется.
— Ты очень романтична, Гретхен.
— Я знаю, спасибо.
— Гретхен…
— Да?
— Чего ты боишься?
Она ответила не сразу, Джек даже подумал, что ее утомили нелепые вопросы скучающего пациента и она больше не намерена поддерживать разговор.
— Больших старинных зеркал, — задумчиво произнесла медсестра.
— Больших старинных зеркал? — переспросил Джек.
— Да. Знаешь, такие, с широкой облезлой рамой и с тусклой амальгамой, где все отражается чужим и нездешним. Они меня пугают.
Джек выдержал паузу и с сомнением в голосе поинтересовался: