«А что ты ожидал там увидеть? — усмехнувшись, спросил он сам себя. — Костлявую с косой, как выразился наш уважаемый писатель?» Над самой головой качнулась ветка — с молодой березы шумно взлетела большая черная птица, похожая на грача. Или это был ворон? Небо вдруг затянуло, как перед дождем. Головная боль, немного поутихшая в лесу, разгорелась с новой силой. Пожалуй, пора было возвращаться к сторожке. Наверняка Лана со своей компанией уже приехала, даже странно, что она еще не обрывает ему телефон с вопросами: «Ну ты где? Мы уже сто лет около этой изнакурножки торчим, а тебя нет!»
Он поспешил назад, запоздало обошел поваленное дерево и вскоре вновь оказался на поляне. На площадке перед сторожкой, в том же самом кресле, где недавно сидел он, теперь устроилась худощавая женщина средних лет и пристально смотрела на него удивительно глубокими и выразительными серыми глазами.
Сердце отчего-то на мгновенье остановилось, а потом принялось с бешеной скоростью отсчитывать секунды. Обычно такое с мужчиной случается, когда появляется вдруг Она. Нечто подобное произошло и с Малаховым в эту секунду, но вместо сладостного чувства узнавания он ощутил вдруг безумный, панический страх. Ему захотелось бежать, бежать со всех ног, чтобы оказаться как можно дальше от этой поляны, — и в то же время он отчего-то не мог сдвинуться с места. Все стоял и смотрел в ее чарующие серые глаза. Лицо женщины и весь ее облик казались удивительно знакомыми, он точно видел ее, вот только где?
Скорее всего, это и есть та самая Ланина помощница, как там ее, Таня Тосс? Но где сама Лана? Где проектировщики с архитекторами и видеооператорами? Наверное, она приехала одна на собственной машине и разминулась с ними… Он оглянулся, но, кроме его собственного «Лексуса», на поляне больше не было ни одного автомобиля.
Женщина молчала и рассматривала его, он отвечал тем же. Лицо незнакомки было на удивление симметричным, он и не думал, что такое бывает. Обычно у всех людей половинки лица чем-нибудь да отличаются друг от друга — какой-нибудь родинкой, разным изгибом бровей, чуть иной линией контуров скул или подбородка… А у этой все было абсолютно одинаково — даже идущая надо лбом линия очень коротко стриженных тускло-сероватых волос была идеально ровной. Ни один самый маленький волосок не выбивался из прически. Одета она была в стильный светло-серый брючный костюм, сидевший на ней безупречно, как на манекенщице, черную, с коротким воротником, водолазку и черные же, явно очень дорогие, туфли. Спину она держала неестественно ровно, а на шее виднелось несколько морщинок. Эти морщинки поразили Виталия больше всего, так как лицо женщины было абсолютно гладким, хотя и не молодым. Словно на черно-белой фотографии, которая только выигрывает от отсутствия цветов, становясь более контрастной и цельной. Она игнорирует правду жизни. Горькую и подчас лишнюю правду.
«Боже правый, она вся как черно-белая фотография!» — подумал Малахов. Он начинал нервничать. Ситуация могла бы показаться пикантной — мужчина и женщина вдвоем, посреди цветущего майского леса, но отчего-то в этом было больше пугающего, чем притягательного. Ему вдруг показалось, что он перестал слышать все звуки, кроме собственного дыхания. Что-то неожиданно страшное было в наступившей тишине. «Мертвая тишина» — всплыло в памяти с детства знакомое выражение. Тишина была именно мертвой. Даже птицы вдруг замолчали.
— Вы, вероятно, Татьяна, помощница Светланы? — заговорил он, только чтобы не молчать.
В ответ она лишь молча подняла одну бровь.
— Таня Тосс? — уточнил Виталий. Он никак не мог понять, почему в присутствии этой женщины чувствует себя так странно.
Неожиданно он услышал ее низкий хрипловатый голос.
— Таня Тосс, — задумчиво повторила она, словно пробуя эти слова на вкус. — Да, пожалуй, можешь звать меня именно так — Таня Тосс.
Она произнесла имя и фамилию, не разделяя их, в одно слово и получилось что-то похожее на «танатос». Танатос, танатос… Что-то из античной мифологии. Ах да, Эрос и Танатос. Любовь и Смерть.
Странный ответ удивил Малахова не меньше, чем неожиданное обращение на «ты». По виду дама была совсем не из тех, кто фамильярничает с незнакомыми людьми.
— Малахов, Виталий Павлович, — представился он. — А где же остальные, где моя супруга?
— Я знаю, кто ты, — слегка кивнула она, проигнорировав его вопрос. — А ты легко можешь догадаться, кто я, если чуть-чуть напряжешь мозги. Да не делай удивленное лицо! Ты уже все почувствовал, просто ты настолько труслив, что даже в мыслях своих боишься меня назвать. Ну! Будь же мужчиной, имей смелость признаться хотя бы самому себе. Ты догадался, кто я такая, еще тогда, в саду у казино.
Казино! Ну, конечно же! Удивленное лицо погибшего мальчика, револьвер на молодой траве, женщина в красном, переступающая через тело так, как он только что перешагнул через поваленное бревно. Сейчас она казалась старше и менее смуглой. Другими были одежда, волосы и даже цвет глаз — но все же это абсолютно точно была та самая женщина.
— Ты же последнее время часто думаешь обо мне, — продолжала собеседница. — Например, совсем недавно, на кладбище… И только что, когда услышал тишину. И когда вспомнил мое имя по-гречески…
Он был не в состоянии вымолвить ни слова.
— Ну! — поторопила она. — Ты сам скажешь, кто я такова? Или хочешь, чтобы я представилась?
— Вы… вы… — он не решался произнести это вслух.
— Я Смерть. Ну что же ты застыл как истукан? Признайся, ты же хотел меня увидеть. Вы все этого хотите, вам всем любопытно, какая я и что несу с собой… Вы боитесь меня — и одновременно вожделеете. В этом одна из самых главных, самых сокровенных человеческих тайн — тайна любви ко мне. Тайна Любви к Смерти. Вы постоянно заигрываете со мной, кокетничаете со мною, пробуете на вкус маленькими глотками, уверенные, что в любой момент можете выйти из игры. Я — любимая тема ваших разговоров, вашей философии, вашего искусства и литературы…
«Может, она ненормальная? — мелькнуло в голове у Виталия. — Но откуда она здесь взялась? Сбежала из какой-нибудь близлежащей психушки? В таком костюме, в таких туфлях? Нет, этого не может быть… И как она сюда попала? Неужели пришла пешком? Я ничего не понимаю!»
— Да и не поймешь! — с усмешкой прокомментировала она его мысли. — А потому мой тебе совет — не напрягай голову, она у тебя и так болит. Просто поверь мне на слово.
Нет, впечатления умалишенной эта дама точно не производила. Скорее всего, это был какой-то нелепый розыгрыш, непонятно кому и зачем понадобившийся.
— Ну, можешь думать так, если тебе это удобнее, — она вздохнула, словно бы даже устало. — Но я бы посоветовала тебе побыстрее мне поверить. Пока, — она подчеркнула это слово интонацией, — у нас с тобой еще есть время поговорить. И, думаю, тебе этот разговор будет небезынтересен.
— О чем же можно разговаривать со смертью? — Он чувствовал, что против своей воли втягивается в эту нелепую игру. — Я всегда считал, что ей не до бесед с людьми. Пришла, взмахнула косой — и нет человека.
— Значит, ты всегда ошибался. — Она поудобнее устроилась в деревянном кресле, закинула ногу на ногу. — Или плохо читал свою любимую художественную литературу, там много про это написано… Перед тем как забрать кого-то, я обязательно встречаюсь и разговариваю с каждым. Таково мое правило. Все-таки смерть довольно значимый момент вашей судьбы. Это не чашка кофе в кафе и не торопливый перепих в номере отеля, пока супруга ходит по магазинам.
«Откуда она все знает? Боже всемогущий, откуда она все знает?»
Нельзя было поддаваться ей, нельзя было показать, насколько он растерян и испуган. Малахов взял себя в руки и заговорил, как ему показалось, даже насмешливо:
— А это вы уже что-то перемудрили, сударыня. Она снова вопросительно подняла бровь.
— Ну, про долгие разговоры с каждым из людей перед кончиной. Многие ведь умирают мгновенно. Идет себе человек по лестнице в собственном подъезде и знать не знает, что навстречу ему спускается киллер…
Дама понимающе кивнула:
— Ты еще не забыл о своем друге, да? Как его, Саша Семенов, кажется… Да, я встречалась и с ним. Разговаривала с ним, как и со всеми другими. Просто пока я говорю со своим клиентом, в вашем, людском, мире могут пройти секунды. А могут года или даже десятилетия. Кому как повезет.
— И где же ты находишь на это время? — он тоже перешел на «ты», решив не церемониться с этой женщиной, кто бы она ни была. — Нас ведь на земле шесть с лишком миллиардов. И каждую минуту, я думаю, умирают тысячи, если не миллионы. Как ты умудряешься поговорить с каждым?
— Знаешь, — она все время смотрела ему прямо в глаза, — этого ты все равно не сумеешь понять. Как и всякий человек, ты мыслишь ограниченными, трехмерными категориями, так уж устроено ваше сознание. Время, пространство и прочие глупости — это все только ваша система измерений, которая была создана лишь для того, чтобы вы с вашим куцым людским умишком могли хоть как-то объяснить себе мироздание. Вы ведь как дети — ничего не понимаете, да и понять не можете, но при этом все хотите знать, все требуете объяснить. «А как?» «А почему?» «А зачем?»
— И где же ты находишь на это время? — он тоже перешел на «ты», решив не церемониться с этой женщиной, кто бы она ни была. — Нас ведь на земле шесть с лишком миллиардов. И каждую минуту, я думаю, умирают тысячи, если не миллионы. Как ты умудряешься поговорить с каждым?
— Знаешь, — она все время смотрела ему прямо в глаза, — этого ты все равно не сумеешь понять. Как и всякий человек, ты мыслишь ограниченными, трехмерными категориями, так уж устроено ваше сознание. Время, пространство и прочие глупости — это все только ваша система измерений, которая была создана лишь для того, чтобы вы с вашим куцым людским умишком могли хоть как-то объяснить себе мироздание. Вы ведь как дети — ничего не понимаете, да и понять не можете, но при этом все хотите знать, все требуете объяснить. «А как?» «А почему?» «А зачем?»
Он вдруг почувствовал сильнейшую усталость. Ноги стали точно ватными и отказывались его держать. С чего бы это? А вдруг это… уже?
— Не волнуйся, пока еще ничего не началось, — хрипло рассмеялась она. — Да сядь ты, в ногах правды нет! Что ты боишься хоть на миг от меня взгляд отвести?
— Я не боюсь… — он осторожно опустился на лавку.
— Да не ври мне! Боишься. Вы все боитесь. Всего — и жизни, и смерти. Живете с закрытыми глазами — и так же хотите умереть. Люди боятся смотреть на смерть, так же как боятся, например, смотреть на солнце. Только противосолнечные очки видимы, а противосмертные — нет, потому что их носит каждый. Придумали сами себе байку, что час их ухода неизвестен, чтобы тешить себя иллюзией, будто впереди у них еще уйма времени, и откладывать все на потом. Вы вечно отодвигаете то, для чего пришли в этот мир, на какое-то неизвестное далекое будущее. Занимаете себя суетой, мелкими дрязгами. А потом хлоп — и нет тебя. И вроде никому и ничего ты не должен, потому что «неожиданно нас покинул» и «ушел в расцвете лет». Старики честнее, они знают, этот фокус им не удастся, с каждым десятком лет все труднее себя обманывать. Каждому дано ровно столько времени, сколько нужно для его предназначения и для уплаты его долгов.
— Значит, умереть с закрытыми глазами у меня не получится? — попытался сыронизировать он.
— Не только у тебя. Я не убиваю из-за угла, это ваши выдумки. Потому и прихожу поговорить… Не всех же я забираю сразу. Кому-то могу показаться — и оставить в покое на долгие годы.
— А я? Как ты поступишь со мной? — Этот вопрос вырвался у него против воли. Он ведь не верил ей, не хотел верить, но…
Она снова засмеялась:
— Не хочется умирать сию минуту, да? А что так? Тебе место не нравится? А вроде бы оно очень удобное… Вдали от городской суеты, лес кругом, красота. Даже пустая могилка невдалеке есть, как специально приготовленная, сыроватая, правда… И дата самая что ни на есть подходящая — пятница, тринадцатое.
И она улыбнулась такой улыбкой, что он по-настоящему испугался. Вот оно как бывает! Нет никаких туннелей-воронок, никакого света впереди от фонарика ангела-хранителя, никакой реки и никакой черной радуги. Просто приходит к тебе похожая на черно-белую фотографию женщина и говорит: «Пора! Пятница, тринадцатое».
— Ты заберешь меня прямо сейчас? — глухо спросил он. Она не торопилась с ответом, и он повысил голос: — Скажи мне! Ответь на мой вопрос!
Она снова поменяла позу и села прямо.
— Да отвечу, отвечу, не беспокойся! Только чуть позже. Когда ты поверишь мне окончательно.
И он понял, что верит ей. Никакой это не розыгрыш, не бредни умалишенной. Перед ним действительно Смерть.
— Я не думал, что ты будешь такой, — пробормотал он.
— Вот как? — хохотнула она в ответ. — А какой ты меня себе представлял? Но вообще ты прав — я очень разная. И в последний раз я к каждому прихожу именно в том образе, в каком он подсознательно желает меня видеть. Или о котором мечтает. Или которого боится… Мне нравится менять облик. Я могу быть и женщиной и мужчиной, молодой и старой, красивой и безобразной… Могу быть даже каким-нибудь страшным чудищем. Все зависит от моего настроения — и от фантазии моего клиента. Не исключено, что к нашему с тобой общему знакомому Россихину, когда придет его время, я именно так и явлюсь — в образе костлявой старухи с косой.
— Когда придет его время? — Малахов уцепился за эти слова. — Он не умрет?
Она пожала плечами:
— Все вы умрете рано или поздно…
— А писатель? Сколько ему осталось?
— Можно подумать, что тебя это волнует, — съязвила дама. — Сам сказал Аркадию, своему псу цепному, чтобы он добивался согласия продать дом любой ценой. Добился? Получил, что хотел? Ну, а теперь пришла пора расплачиваться. Не мне тебе рассказывать, что за все надо платить.
— Я должен буду заплатить своей смертью за то, чтобы этот старик остался жить? — глухо спросил Виталий.
Кажется, впервые за все время их разговора она удивилась. Недоуменно посмотрела на него, отвела взгляд, чуть отвернула голову и снова посмотрела, уже искоса:
— Что это ты вдруг выдумал? Нет, конечно, в этом смысле у вас разные пути. Хотя, ты знаешь, в этих твоих словах что-то есть…
Дама словно бы задумалась на некоторое время, затем вдруг улыбнулась, видимо, своим мыслям.
— А что? Мне нравится эта идея! Жизнь за жизнь! И выбор придется сделать тебе.
— Я тебя не понимаю… — нахмурился он.
— А что тут не понимать? Все крайне просто. Ты сам решишь, кого мне забрать с собой — тебя или кого-то другого.
— Другого? Кого?
— А что, у тебя нет подходящей кандидатуры? Да брось, никогда не поверю. Каждый из вас кому-то да желает смерти. И каждому кто-то желает. Все вы конкуренты на этой земле, все друг другу мешаете, постоянно боретесь — за пищу, за жилье, за любовь, за деньги, за власть, за успех… Нет такого человека, который ни разу в жизни не поддавался искушению позвать меня к ближнему своему. Хотя бы в мыслях. А иногда к самому-самому близкому. Я знаю. Я много повидала. Бывает, человек совершенно искренне уверен, что любит своих близких и не мыслит жизни без них, а нет-нет да и проскользнет подлая мыслишка: «А вот если бы…» Чаще всего я их, конечно, не слушаю. Но иногда могу и откликнуться на столь горячую просьбу — а почему бы и нет? Иногда мне нравится зацепиться за какую-нибудь вашу случайную фразу. А вы потом удивляетесь и сокрушаетесь: «Но я же не хотел! Я ведь просто так!»
— Я никому не желаю смерти, — торопливо возразил он.
— Правда? Ты так считаешь? Ну что же, тем интереснее. Я предлагаю тебе такую игру.
— Игру? — недоверчиво переспросил он. — Странно как-то звучит: игра со смертью. Словно название второсортного боевика.
— Ну назови это не игрой, а обменом, — охотно согласилась она. — И давай договоримся, что я не буду забирать тебя еще какое-то время — при условии, что ты предложишь мне достойную замену.
— Как я могу предложить тебе кого-то?
— Да легко! — Она наклонилась и подняла с земли коротенькую веточку, длиной не более карандаша. — Мы сделаем очень просто — ты возьмешь вот это и переломишь пополам. И тот, кого ты назовешь, просто исчезнет с лица земли.
— О боже! Кого я должен назвать?
— Да кого угодно! Любого человека, который тебе не нравится. Или не одного человека, а нескольких. Пару своих врагов. Всех конкурентов, полный список. Или даже целый народ. А что? Например, цыгане, ты же их терпеть не можешь! Грязные, шумные, наглые, вороватые… Вот переломишь палочку — и устранишь всех разом, вместе с их цыганками и цыганятами! Ну что? Не хочешь попробовать?
Она протянула веточку Малахову, тот содрогнулся всем телом и отпрянул, будто это был не сухой сучок, а ядовитая змея. Дама расхохоталась, а потом вдруг вмиг стала серьезной.
— Ну ладно, пошутили, и хватит, — заявила она и будто в подтверждение своих слов отшвырнула палочку, которая упала на землю и тут же затерялась среди лесного мусора. — Конечно, абы на кого я тебя менять не буду… Пусть это будет один человек. Один, но вполне конкретный.
— Но кто? Кто это будет?
— А об этом мы поговорим в следующий раз. Я уже и так сказала тебе слишком много для первой встречи… А ты устал, и у тебя болит голова.
Он хотел было возразить, но она остановила его движением руки.
— Ты слышал? На сегодня хватит. Приезжай послезавтра утром, хоть сюда же. Мне тут понравилось. Тихо, спокойно. Тогда и продолжим.
Он и правда чувствовал, что очень устал. Голова кружилась и болела уже почти нестерпимо, тело ломило, руки и ноги были тяжелыми и отказывались повиноваться, а веки и вовсе налились свинцом. Его неудержимо клонило в сон, и он уже готов был отключиться, когда услышал:
— Да, и еще одно. Будь осторожнее в своих словах! Помни все, о чем мы с тобой говорили.
Открыв глаза, Малахов не сразу понял, что с ним произошло. Он сидел на скамейке перед сторожкой, вокруг не было ни души. В голове катался тяжелый шар, словно с бодуна. Тучи совсем сгустились, небо сделалось свинцово-серым, поднялся холодный ветер. Не иначе собирался дождь, а возможно, и гроза.