Н. А. Лейкинъ
На заработкахъ
Романъ изъ жизни чернорабочихъ женщинъ
I
По топкой, не высохшей еще глинистой землѣ на огородъ входили четыре деревенскія женщины съ пестрядинными котомками за плечами. Женщины были одѣты въ синія нанковыя ватныя душегрѣи, изъ-подъ которыхъ виднѣлись розовыя ситцевыя съ крупными разводами короткія юбки, дававшія возможность видѣть, что всѣ женщины были въ мужскихъ сапогахъ съ высокими голенищами. Сѣрые шерстяные платки окутывали ихъ головы, а концы платковъ были спрятаны подъ душегрѣями. Женщины были одѣты, какъ говорится, въ одно перо, да и лица у нихъ были почти одинаковыя: круглыя, съ узкими глазами, съ лупившеюся почему-то кожею на щекахъ. Даже фигуры ихъ совершенно походили другъ на дружку: толстобрюхія, коротенькія, съ широкими плечами, съ большими красными руками. Онѣ вошли на огородъ сквозь открытыя ворота въ заборѣ и, поглядывая по сторонамъ, переминались съ ноги на ногу въ глинистой землѣ, смѣшанной съ навозомъ, и не рѣшались идти дальше. Былъ конецъ марта. Огородъ еще не былъ раздѣланъ, грядъ не было еще и помину, въ капустномъ отдѣленіи изъ земли торчали прошлогоднія потемнѣвшія кочерыжки, то тамъ, то сямъ лежали не разбросанныя еще кучи навоза и только около длиннаго ряда парниковъ, съ слегка приподнятыми рамами, копошились присѣвъ на корточки, такія-же точно женщины, какъ и новопришедшія. Парники находились на концѣ огорода. Женщины, копошившіяся около парниковъ, запримѣтя вошедшихъ на огородъ женщинъ, стали съ ними перекликаться.
— Землячки! вамъ кого? Вы чего ищете? кричали онѣ.
— Да намъ-бы вотъ тутъ… робко начали вошедшія на огородъ женщины.
— Не слышно оттуда. Коли что нужно — идите сюда.
Женщины, копошившіяся около парниковъ, стали манить ихъ руками. Къ парникамъ пришлось проходить мимо небольшой избы, не обшитой тесомъ, около которой лаяла, выбиваясь изъ силъ, привязанная къ сколоченной на скоро изъ досокъ будкѣ, собака.
— А не покусаетъ собачка-то? кивали пришедшія женщины на собаку.
— Ни-ни… Да она и на привязи. Коли робѣете, то подальше пройдите, послышался откликъ.
Женщины, увязая въ топкой землѣ, стали пробираться къ парникамъ. Собака надсажалась еще болѣе. Изъ избы вышелъ рослый мужикъ въ красной кумачной рубахѣ, въ жилеткѣ, сапогахъ съ бутылками, безъ шапки, съ всклокоченной головой и почесывался. Очевидно, онъ до сего времени спалъ.
— Вамъ чего, тетки? спросилъ онъ, лѣниво позѣвывая.
— Да вотъ тутъ землячекъ нашихъ нетути-ли?
— А вы какія сами-то будете?
— Новгородскія, боровичскія.
— Прогнѣвался на насъ Господь и ни одной барочки нынче на Мстѣ не разбило? Такъ васъ дразнятъ, что-ли? Знаемъ.
— И, милостивецъ, мы отъ Мсты-то дальнія. Мы сорокъ верстъ отъ Мсты.
— Все-таки, поди, кулье-то да мѣшки съ мукой приходили на Мсту ловить. Нѣтъ тутъ у меня вашихъ боровичискихъ. У меня покуда какія есть бабы и дѣвки — всѣ новоладожскія. Вамъ чего собственно нужно-то?
— Да ужъ извѣстно заработки ищемъ, на заработки пріѣхали.
— Въ такомъ разѣ нужно къ хозяину, а не къ бабамъ. Я хозяинъ.
Женщины закланялись.
— Не возьмешь-ли насъ, кормилецъ, поработать?
Мужикъ почесалъ лѣвой рукой подъ правой мышкой и помолчалъ.
— Голодухи вездѣ по деревнямъ-то. Вашей сестры нонѣ будетъ хоть прудъ пруди, сказалъ онъ. — Пока еще всѣ не пришли, потому для огородовъ еще рановато, но приходить станутъ стадами. Дешева нонѣ будетъ баба, вотъ потому я заранѣе и не связываюсь. Какъ у васъ съ кормами-то?
— Страсти Божія… отвѣчала баба постарше. — Къ Рождеству ужъ все съѣли.
— Ну, вотъ видишь. И такъ повсемѣстно. Я такъ разсуждаю, что къ Николину дню баба такая появится, что просто изъ-за однихъ харчей въ работу пойдетъ.
— И, что ты, милостивецъ!
— Вѣрное слово. Третьяго года по веснѣ урожай лучше былъ, а бабѣ цѣна была всего гривенникъ и уже много пятіалтынный въ день. Прошлой весной баба вертѣлась на двугривенномъ и четвертакѣ, а нонѣ годъ голодный. Ни сѣна нигдѣ, ни овса. Скотину всю продали, старухи въ кусочки пошли. Вся вотъ здѣшняя округа подъ Питеромъ въ безкормицѣ. Да и не подъ однимъ Питеромъ.
Бабы переминались съ ноги на ногу и переглядывались другъ съ дружкой.
— Вѣрно, правильно, подтвердилъ свои слова хозяинъ и еще, въ подтвержденіе своихъ словъ, спросилъ:- Ну, что, отъ радости вы сюда пришли въ Питеръ, что-ли?
— Да ужъ какая радость! Всѣ перезаложились и перепродались кабатчику, чтобъ на дорогу что-нибудь выручить. Полдороги ѣхали, а полдороги пѣшкомъ. Съ Любани пѣшкомъ идемъ, отвѣчали женщины.
— Ну, вотъ видите.
— Нѣтъ-ли, милостивецъ, чего поработать? кланялись женщины. — Мы-бы вотъ съ Благовѣщеньева дня…
— Съ Благовѣщенья до Покрова? Это чтобы на лѣто? перебилъ ихъ хозяинъ. — Нѣтъ, тетки, нынче такой ряды ни у кого не будетъ. Всякій себя бережетъ и опасается. Я говорю, что около вешняго Николы вашей сестры сюда столько понаѣдетъ, что изъ кормовъ брать будемъ. Съ какой-же стати передавать лишнее? А вотъ такъ, чтобъ ни вамъ не обидно, ни мнѣ не обидно, чтобы во всякое время и вы бы могли уйти, коли не понравится, да и я могъ-бы васъ согнать, коли мнѣ не выгодно. Васъ сколько?
— Да насъ четыре души.
— Ну, вотъ четыре души и возьму, коли дорожиться не будете. Только поденно. Баба нонѣ будетъ безъ цѣны, это вѣрно, потому годъ голодный. Погодьте, я только шапку надѣну, да кафтанъ накину, а то на вѣтру-то такъ стоять холодно, сказалъ хозяинъ, ушелъ въ избу и черезъ нѣсколько времени вновь появился въ картузѣ и въ синемъ кафтанѣ въ накидку. — Ну-съ, работа наша огородная — сами знаете…
— Не живали мы еще, землякъ, въ Питерѣ-то, — проговорила баба постарше.
— Господинъ хозяинъ я тебѣ буду, а не землякъ! поправилъ ее хозяинъ. — Какой я тебѣ землякъ, коли вы боровичскія, а я ростовскій? Ну, такъ вотъ: работа наша съ зари до зари… Свѣтлыя ночи будутъ — такъ въ восемь часовъ вечера кончать будемъ, а требуется поливка, такъ ужъ и до девяти вечера… И изъ-за этого чтобъ ужъ предъ хозяиномъ не брыкаться. Воскресенье у васъ день на себя, потому праздникъ, но ежели въ засуху поливка, то ужъ безъ поливки нельзя. А за поливку въ праздникъ за полдня считаемъ.
— Да ужъ это само собой, ступня не золотая, — откликнулась одна изъ женщинъ.
— Всѣ вы вначалѣ ступню-то не цѣните, а потомъ сейчасъ и носъ задирать, я васъ знаю.
— Харчи-то, хозяинъ, у васъ какъ?
— Харчь у насъ хорошій. Въ постный день варево со сняткомъ, хлѣба въ волю; по праздникамъ — каша, постнаго масла лей сколько хочешь; въ скоромные дни буженину варимъ въ щахъ и къ кашѣ сало.
— А чай? Чаемъ поите?
— Вишь какая чайница! Чай у насъ два раза въ день. Утромъ поимъ и въ пять часовъ поимъ. Чаемъ хоть облейся. Сыта будешь.
— Ну, а ряда-то, ряда-то какая, господинъ хозяинъ? — допытывались женщины.
— Обижать васъ не хочу, потому цѣнъ на бабу покуда еще нѣтъ, будемъ такъ говорить, не понаѣхала еще сюда вся-то баба… Пятнадцать копѣекъ въ день — вотъ какая цѣна, ну, а упадетъ цѣна — такъ ужъ не прогнѣвайтесь…
Женщины задумались.
— Пятнадцать копѣекъ… Ой, дешево! Да какъ-же это пятнадцать-то копѣекъ? Вѣдь это, стало быть, всего… четыре съ полтиной въ мѣсяцъ!? — заговорили онѣ.
— Меньше. Потому по праздникамъ весной работы нѣтъ, далъ отвѣтъ хозяинъ.
— Господи Іисусе! Да вѣдь это за лѣто и на паспортъ и на дорогу не скопишь!
— Зато сама сыта будешь. На нашихъ харчахъ тѣло живо нагуляешь. У насъ на счетъ харчей хорошо. Ахъ, да… Первыя ваши деньги пойдутъ не на руки вамъ, а на прописку паспортовъ и на больничныя. Здѣсь вѣдь Питеръ, здѣсь прописаться надо и рубль больничныхъ уплатить.
Женщины переглянулись.
— Сестрицы, такъ какъ-же это такъ? Неужто за пятіалтынный?
— А ужъ какъ знаете. Вонъ спросите у тѣхъ бабъ, — отвѣчалъ хозяинъ, кивая на парники. — Онѣ также по этой цѣнѣ работаютъ.
— Ты-бы хоть по двугривенничку, господинъ хозяинъ?..
— Будетъ цѣна на бабу двугривенный — я и за двугривеннымъ не постою, но не можетъ этого нонче быть, потому голодуха.
— А къ Троицѣ платковъ дарить не будешь? — спросила одна изъ женщинъ. — У насъ бабы ходили въ Питеръ, такъ имъ по городамъ къ Троицыну дню по платку…
— То за лѣтнюю ряду, то съ Благовѣщенья по Покровъ и по книжкѣ ежели, а я васъ поденно ряжу, потому лѣтней ряды нонѣ не будетъ. Какіе нонѣ платки!
Женщины колебались.
— Ну, подумайте, пошушукайтесь промежъ себя, а я въ избу чай пить пойду. Потомъ скажете, на чемъ рѣшили, — сказалъ хозяинъ и направился въ избу.
Бабы остались на огородѣ и стали шептаться.
II
— На второмъ огородѣ, дѣвоньки, по пятнадцати копѣекъ въ день… По пятнадцати копѣекъ… Ужъ это что-то больно дешево… начала, покачивая головой, женщина постарше, у которой совсѣмъ отсутствовали брови.
— Пронюхали, что повсюду голодуха — вотъ и стачались, вотъ и прижимаютъ, — отвѣчала вторая пожилая женщина, но съ густыми бровями.
— Какъ-же Акулина-то лѣтось по восьми съ полтиной въ мѣсяцъ на огородѣ жила?! — дивилась молодая женщина съ необычайно развитой грудью.
— Такъ вѣдь то было лѣтось, когда кормы были, а теперича цѣны другія.
— Бѣда! — покрутила опять головой безбровая женщина. — Неужто-же за пятнадцать копѣекъ оставаться? Вѣдь это что-же… Вѣдь это помирать… Да онъ вонъ еще что говоритъ… Хозяинъ-то то есть… Онъ говоритъ, что первыя деньги пойдутъ на прописку паспорта да на больницу.
— А на прописку да на больницу-то много-ль надоть? — спросила совсѣмъ молоденькая женщина, курносая и съ выбившеюся изъ-подъ платка бѣлокурою прядью волосъ. — Сколько денегъ-то?
— А намъ почемъ-же знать! Мы также, какъ и ты, въ первый разъ въ Питерѣ,- отвѣчала женщина съ густыми бровями. — Надо будетъ вонъ тѣхъ бабъ поспрошать, что около парниковъ копошатся.
Нерѣшительнымъ шагомъ женщины прошли къ парникамъ, въ которыхъ, присѣвъ на корточкахъ, выпалывали сорную траву другія женщины.
— Порядились, что-ли? встрѣтила вопросомъ одна изъ женщинъ у парниковъ новопришедшихъ женщинъ.
— Да какъ рядиться, умница, коли по пятнадцати копѣекъ въ день даетъ, — сказала безбровая женщина,
— Цѣны такія. Мы ужъ тоже совались, да нигдѣ не берутъ. Работы на огородахъ вѣдь еще не начались. Только тамъ и работаютъ, гдѣ парники, а вѣдь парники-то не на каждомъ огородѣ.
— Вы, умница, новоладожскія?
— Новоладожскія.
— Бывалыя въ Питерѣ-то?
— Бывалыя. Кажиный годъ по веснѣ въ Питеръ ходимъ.
— Такъ неужто по пятнадцати копѣекъ подрядившись?
— По пятнадцати, а только съ хозяйской баней. По субботамъ у насъ отъ хозяина восемь копѣекъ на баню… Такъ и вы уговаривайтесь. Здѣсь вѣдь не то что въ деревнѣ, даромъ никуда не пустятъ попариться, а вездѣ надо платить деньги. Пять копѣекъ баня-то стоитъ, ну, да мыло, вѣникъ.
— Неужто и вѣникъ купить нужно?! — удивленно воскликнула молоденькая женщина.
— А ты думала какъ! Вѣникъ копѣйка, а то и двѣ. Здѣсь за все плата. Питеръ городъ дорогой.
— А вотъ у насъ въ деревнѣ пошелъ въ лѣсъ, наломалъ…
— А здѣсь за поломку-то по шеѣ накостыляютъ. Да и некуда идти ломать, потому лѣсовъ по близости нѣтъ.
— Ну, у сосѣдей попросить.
— Молчи, Аришка! Ну, что зря брешешь! оборвала курносую женщину безбровая и спросила женщинъ копошившихся у парниковъ:- Вы замужнія будете или дѣвушки?
— Я-то дѣвушка буду, вонъ и та дѣвушка, отвѣчала черноглазая новоладожская женщина, указывая на рябую женщину. — А вонъ тѣ три замужнія.
— Хороша ты дѣвушка, коли ребенка въ деревнѣ оставила, улыбнулась худая скуластая женщина въ полосатомъ красномъ платкѣ на головѣ и на плечахъ, концы котораго были завязаны сзади за спиной.
— Это, Мавра Алексѣвна, въ составъ не входитъ, огрызнулась черноглазая женщина. — Зачѣмъ зубы скалить! По паспорту я дѣвушка — вотъ и весь сказъ.
— А вотъ, милая, сколько съ васъ хозяинъ за прописку паспортовъ-то вычитаетъ? спросила безбровая женщина.
— Рубль тридцать. Это ужъ у него положеніе. Рубль на больничное и тридцать копѣекъ за прописку.
— Фу, тяготы какія! Вѣдь это сколько-же денъ за дарма жить?
— Да, почитай что девять денъ отъелозить придется. Мы ужъ сочли.
— Арина! Слышишь! А ты хотѣла первые три рубля матери сейчасъ-же въ деревню послать на выкупъ полушубка. Долгонько трехъ-то рублей не увидишь, — сказала безбровая женщина курносой женщинѣ.
Курносая въ отвѣтъ только широко открыла глаза и ротъ и тупо посмотрѣла на безбровую.
— Бѣда, какъ трудно! послышалось у новопришедшихъ женщинъ.
— Да ужъ чего труднѣе! вздохнули женщины, копающіяся въ парникахъ. — Вы всѣ изъ одной деревни будете? задали онѣ вопросъ новопришедшимъ женщинамъ.
— Трое изъ одной деревни, а она вонъ одиннадцать верстъ отъ насъ, отвѣчала безбровая женщина, кивая на курносую.
— И всѣ въ первый разъ въ Питерѣ?
— Въ томъ-то и дѣло, что въ первый. Порядковъ здѣшнихъ не знаемъ, наговорили намъ, что въ Питерѣ хорошо…
— Что деньги здѣсь по улицамъ валяются? подхватила черноглазая женщина, отбрасывая отъ себя горсть сорной травы, вырванной изъ парника. — Нѣтъ, братъ, милая, въ Питерѣ тоже ой-ой, какъ трудно! Вы-то замужнія будете?
— Я замужняя. Нынче всей семьей изъ деревни отъ голодухи ушли. А вонъ энто три дѣвушки. Молоденькимъ-то замужъ-бы выходить, а вонъ послали родители на заработку.
— За кого выходить-то, коли всѣ парни на заработкахъ! откликнулась одна изъ товарокъ безбровой женщины и спросила землячекъ:- Такъ какъ-же рѣшимъ, дѣвушки: оставаться здѣсь на огородѣ или искать лучше чего нѣтъ-ли?
— А гдѣ ты лучшаго-то по теперешнему времени найдешь? спросила одна изъ женщинъ отъ парниковъ. — Поди-ка, сунься.
— Да наша-же землячка въ прошломъ году здѣсь въ Питерѣ на кирпичномъ заводѣ работала и по восьми гривенъ въ день доставала.
— А кирпичные-то заводы нешто теперь работаютъ? Кирпичные-то заводы дай Богъ къ Троицѣ… А до Троицы-то десять разъ съ голоду помереть успѣешь. И мы кирпичные заводы чудесно знаемъ, да по веснѣ на нихъ работы нѣтъ.
— Пятнадцать-то копѣекъ ужъ очень дешево. Мы зимой у насъ въ деревнѣ дрова складывали въ лѣсу въ полѣнницы — и то по гривеннику въ день на хозяйскихъ харчахъ. Одно только развѣ, что чаемъ не поили. Нѣтъ, для Питера ужъ это очень дешево.
Говорила это курносая женщина. На нее тотчасъ-же набросилась безбровая.
— А у тебя много-ли денегъ-то на ночлегъ да на пропитаніе осталось, чтобы фыркать на пятнадцать копѣекъ?
— Да двѣнадцать копѣекъ еще есть.
— Двѣнадцать копѣекъ! Нешто въ Питерѣ можно на двѣнадцать копѣекъ! заговорила у парника черноглазая женщина. — Что ты въ Питерѣ на двѣнадцать копѣекъ подѣлаешь?!
— А у насъ, милая, еще того меньше, подхватила безбровая женщина.
— Ну, такъ мой совѣтъ — оставаться здѣсь и работать покуда за пятнадцать копѣекъ, а потомъ видно будетъ. Мы сами также… Вотъ теперь работаемъ, а подъ рукой разузнаемъ. И какъ разузнаемъ, что гдѣ получше, то сейчасъ долой, ежели хозяинъ не прибавитъ. Только смотрите, что ежели ужъ онъ возьметъ васъ къ себѣ въ работу, то раньше какъ черезъ десять денъ васъ отъ себя не выпуститъ, потому прописка паспортовъ и больничныя… Такъ ужъ и знайте, что покуда рубль тридцать ему за прописку да за больничныя не отработаете, онъ и паспортовъ вамъ вашихъ не отдастъ.
— Такъ что-жь, дѣвоньки, останемся? сказала безбровая женщина. — Вѣдь вотъ не хуже насъ люди, да работаютъ-же за пятнадцать копѣекъ.
— Выговаривайте только въ кажинную субботу на банное восемь копѣекъ, а то хозяинъ и отъ насъ хотѣлъ утянуть, продолжала черноглазая женщина.
— Да ужъ какъ вы, такъ и мы… Согласны, дѣвоньки?
— Конечно-же надо оставаться.
Изъ избы вышелъ хозяинъ. На этотъ разъ онъ былъ въ синемъ кафтанѣ и шапкѣ.
— Надумались, землячки? спросилъ онъ женщинъ, пришедшихъ наниматься.
— Да ужъ что съ тобой дѣлать! Бери паспорты и пусти въ избу котомки скинуть, отвѣчали тѣ. — Только чтобъ ужъ намъ на баню по субботамъ по восемь копѣекъ.
— Пронюхали ужъ? улыбнулся хозяинъ. — Ну, да ладно, махнулъ онъ рукой. — Идите въ избу и развьючивайтесь. Сейчасъ васъ чаемъ поить буду и паспорты отъ васъ отберу. А только плата съ завтраго, хоть вы сегодня малость мнѣ и поработаете около парниковъ.
Женщины направились въ избу.
III
Въ избѣ кипѣлъ нечищенный самоваръ на некрашенномъ столѣ. Пахло дымомъ, печенымъ хлѣбомъ, кислой капустой, нанявшіяся на заработки женщины успѣли уже снять съ себя котомки и душегрѣйки и пили чай изъ разнокалиберной посуды. Хозяинъ далъ имъ по куску сахару. Самъ онъ до чаю не касался, такъ какъ успѣлъ уже напиться раньше. Онъ сидѣлъ на скамейкѣ поодаль и смотрѣлъ на глотающихъ горячую воду женщинъ.
— Да вотъ еще, чтобъ вы знали, началъ онъ. — Стряпухъ я для артели не держу, а у меня такое заведеніе, чтобъ поочереди… Какъ какую бабу или дѣвку назначу, та и стряпай. Сейчасъ это утречкомъ встать, дровъ наколоть, воды изъ колодца наносить, печь вытопить — ну, и варево чтобъ къ полудню было. Вотъ тоже самоваръ наставить.
— Да ужъ это порядокъ извѣстный, отвѣчали женщины.
— Нѣтъ, на другихъ огородахъ есть матки-стряпухи или хозяйки стряпаютъ, а я живу безъ хозяйки, у меня хозяйка въ деревнѣ. Мы вѣдь тоже сюда только къ февралю пріѣзжаемъ, чтобъ парники набить да огурцы посѣять и тамъ разное прочее, а съ осени живемъ въ деревнѣ. Къ маю мѣсяцу артель-то скопится. Вотъ послѣ Пасхи мужики понаѣдуть. Теперь у меня трое, а лѣтомъ бываетъ десять работниковъ. Тоже чтобы обстирать ихъ и меня. Не нанимать-же намъ прачекъ. Это тоже которую назначу. Такъ вотъ ужъ, чтобъ не пятиться, напередъ говорю.