А женщина съ синякомъ подъ глазомъ уже вертѣлась около камина и, поднявъ подолъ ушлепанной въ грязи юбки, сушила ее около огня.
Вскорѣ въ сосѣдней комнатѣ раздался звонокъ.
— Къ ужину звонятъ! Пойдемте къ ужину, товарки! крикнула женщина съ синякомъ подъ глазомъ и бросилась въ сосѣднюю комнату, изъ которой уже распахнули дверь въ ночлежную.
Остальныя ночлежницы также повскакали съ наръ и направились въ столовую, изъ которой выбивался запахъ горячихъ кислыхъ щей и свѣжеиспеченнаго хлѣба.
XXVI
Комната, гдѣ кормили ночлежницъ, была въ тоже время и кухней. Поданы имъ были немудрые щи со снятками, впрочемъ, въ отдѣльныхъ маленькихъ глиняныхъ чашкахъ. Ѣли онѣ кто сидя, кто стоя и наскоро. Большинство женщинъ успѣли уже позаправиться ѣдой подъ навѣсомъ у Никольскаго рынка, а потому особенно голодныхъ не было. Съ жадностью набросилась на ѣду только женщина съ синякомъ подъ глазомъ. Акулина и Арина, съѣвшія предъ отправленіемъ на ночлегъ по доброй краюшкѣ хлѣба, хлебали щи только потому, что щи были предложены имъ, а Арина даже отдала свой кусокъ хлѣба, полагающійся къ щамъ, женщинѣ съ синякомъ подъ глазомъ.
Когда женщины поѣли, ихъ попросили опростать кухню, дабы послѣ нихъ кормить мужчинъ — и вотъ Акулина и Арина вновь на нарахъ ночлежной, Арина лежитъ въ стойлицѣ у стѣнки, рядомъ съ ней въ стойлицѣ помѣщается Акулина, а рядомъ съ Акулиной — женщина съ синякомъ подъ глазомъ. Всѣ онѣ зѣваютъ и при свѣтѣ не ярко свѣтящей съ потолка лампы разговариваютъ. Акулина смотритъ по сторонамъ и умиляется на удобства ночлежнаго дома.
— Скажи на милость, какъ здѣсь хорошо, дѣвушка! говоритъ она женщинѣ съ синякомъ подъ глазомъ. — Вѣдь вотъ не приведи ты насъ сюда, такъ мы-бы и не знали, что такой хорошій ночлегъ за пятачокъ есть. Большое тебѣ спасибо, родная. Какъ тебя звать-то, я все не спрошу…
— Лукерьей меня звать, Лукерьей. А насчетъ двухъ копѣекъ, которыя мнѣ дала, ты не безпокойся. Въ лучшемъ видѣ я тебѣ завтра изъ заработки, на тряпичномъ дворѣ отдамъ, а не будетъ заработки, такъ вотъ чулки продамъ, что-ли, а двѣ копѣйки все-таки отдамъ. Не безпокойся.
— Да что за безпокойство! Я и не безпокоюсь. Рада, что помогла. Мало съ кѣмъ какой грѣхъ можетъ случиться! А потерять деньги долго-ли?..
— Ну, вотъ… А тутъ иныя бабы не вѣрятъ, что у меня было пятъ копѣекъ, когда я сюда шла, сомнѣваются, оправдывалась Лукерья, — главная статья, что у меня карманъ съ прорѣхой! Надо-бы вотъ его зашить, да нитки-то съ иголкой нѣтъ. Ты посмотри, какой у меня карманъ…
— Да вѣрю, вѣрю я тебѣ, Лукерьюшка, перебила ее Акулина.
— Еще милостивъ Богъ, что я всѣ пять копѣекъ не потеряла. Только потому и не потеряла, что дырочка-то маленькая въ карманѣ, а будь большая — и трехкопѣечникъ-бы провалился. Деньги были у меня такія, что одинъ трехкопѣечникъ и двѣ монетки по копѣйкѣ. Копѣйки-то маленькія, такъ провалились въ прорѣшку, а трехкопѣечникъ-то застрялъ.
— Да полно, брось. Ну, что объ этомъ говорить!
— Какъ: что! Двѣ копѣйки — тебѣ фунтъ хлѣба. Конечно, я отдамъ ихъ тебѣ, но все-таки ты меня не знаешь и можешь сомнѣваться.
— Ты сама-то изъ какихъ мѣстъ? Какой губерніи? спросила Лукерью Акулина, чтобы замять разговоръ о двухъ копѣйкахъ.
— Я, Акулинушка, тульская, но дѣвочкой маленькой оттуда изъ деревни привезена и съ тѣхъ поръ тамъ уже не бывала. Теперь я въ мѣщанки приписана… Шлиссельбургская мѣщанка я. Жила и въ Москвѣ, жила и въ Нижнемъ на ярмаркѣ, ну, а теперь годовъ вотъ ужъ шесть въ Петербургѣ живу.
— Больше по прислугамъ жила? интересовалась Акулина.
— Жила и по прислугамъ. Всяко жила. А привезена-то я была изъ деревни въ Москву въ ученье въ цвѣточницы. Я, Акулинушка, когда-то хорошо жила. У меня не только конфекты или тамъ сладости разныя со стола не сходили, а я пивомъ и виномъ обливаться могла, да и виномъ-то дорогимъ, хорошимъ.
— Тсъ… скажи на милость… Замужняя, что-ли?
— Нѣтъ, я дѣвушка. Купецъ тутъ одинъ былъ, который мнѣ большія благодѣянія дѣлалъ. И очень меня любилъ этотъ самый купецъ, даже можно сказать обожалъ, но вдругъ всѣхъ своихъ капиталовъ лишился, запилъ и померъ. Одно только, что онъ-женатый былъ. Ну, да что объ этомъ говорить! А жила хорошо за нимъ, такъ хорошо, что даже въ каретахъ подъ часъ ѣздила. Я не только кому-нибудь двѣ копѣйки въ долгъ давала, а можетъ быть по двадцати рублей давала, да и назадъ забывала требовать, а вотъ теперь пришлось горе горевать. О-о-охъ!
Лукерья начала зѣвать въ слухъ и умолкла. Умолкла и Акулина.
— Ариша! Ты спишь уже? спросила она Арину.
Отвѣта не послѣдовало.
— Умаялась у меня дѣвушка-то на поломойничаньи сегодня. Ужъ спитъ, сказала Акулина Лукерьѣ и сама громко зѣвнула.
Лукерья тоже ничего не отвѣтила. Она уже засыпала, посвистывая носомъ. Акулина повернулась на бокъ, поджала подъ себя ноги и сама начала засыпать.
Когда Акулина на утро проснулась, солнце уже бросало свои косые лучи въ окно ночлежной комнаты. За стѣной громко разговаривали мужскіе голоса и кто-то громыхалъ сапогами. Нѣсколько женщинъ было уже также проснувшись. Онѣ сидѣли на нарахъ и почесывались, позѣвывая.
— Пятый часъ… говорила одна изъ женщинъ. — Пора вставать, да будить своихъ.
Лукерья и Арина еще спали. Акулина полежала еще немного, потянулась и принялась ихъ расталкивать. Онѣ поднялись, сѣли на нары и принялись обуваться.
— Хорошо, что разбудила пораньше, Акулинушка. Надо вставать да идти на тряпичный дворъ, ужъ ежели мы насчетъ этого двора порѣшили сказала Лукерья. — Дорога отсюда не близкая, а онъ, тряпичникъ-то этотъ самый, не любитъ, кто поздно приходитъ и даже иногда за полдня за работу считаетъ, которыя ежели опаздываютъ, а то такъ пятачекъ не додаетъ. Хозяинъ очень вороватый. Вставайте, товарки, вставайте! Пора, кто хочетъ на тряпичный дворъ идти! кричала она деревенскимъ женщинамъ.
Черезъ четверть часа всѣ ночлежницы были уже на ногахъ. Акулина вытаскивала уже изъ ящика изъ-подъ изголовья свою котомку.
— Погоди котомку-то брать! Еще вѣдь чаемъ будутъ поить за пятакъ-то, остановила ее Лукерья.
— Чаемъ? Ахъ, милая! Да какъ здѣсь хорошо-то, Съ вечера щи, каждому свое отдѣльное мѣсто, чтобы спать; да еще по утру чаемъ поятъ. Вѣдь эта просто рай красный! Арина, слышишь? Еще чаемъ поить насъ будутъ.
— Ну, что-жъ, попьемъ, отвѣчала та.
— Пойдемте, товарки, чай пить, пойдемте. — приглашала Лукерья другихъ деревенскихъ женщинъ.
— А коли чай пить, то надо, стало быть, и помолиться предъ вкушаніемъ, — сказала Акулина, осмотрѣла углы комнаты, нашла образъ и стала креститься.
Крестилась и Арина. Другія деревенскія женщины, глядя на нихъ, тоже крестились. Троекратно наскоро перекрестилась и Лукерья.
Черезъ пять минутъ всѣ ночлежницы пили чай въ кухнѣ изъ глиняныхъ кружекъ. На этотъ разъ въ кухнѣ вмѣстѣ съ женщинами были и мужчины.
Чай пили также кто сидя, а кто стоя, такъ какъ про всѣхъ мѣста для сидѣнья не было. Акулина опять начала умиляться на порядки ночлежнаго дома.
— Ахъ, милыя, какъ здѣсь чудесно-то! Да кабы всегда такъ жить, такъ и умирать не надо! — говорила она. — Главное, что каждому своя коечка на ночлегъ. А мы вонъ на огородѣ работали день, такъ ночевка-то на полу въ повалку, да полъ-то сырой, холодный. Вчера тоже спали на полу у хозяйки, такъ мужики чуть насъ не задавили, по намъ ногами ступавши. Аришѣ на руку наступили, такъ у ней весь день вчера рука ныла. Хорошо, очень чудесно здѣсь.
— Ну, а ужъ у тряпичника работать будемъ, такъ такого ночлега не будетъ, сказала Лукерья и опять заторопила товарокъ. — Сбирайтесь, бабы, сбирайтесь скорѣй на тряпичный-то дворъ. Нельзя прохлаждаться.
Демянскія женщины, а также Акулина и Арина потянулись въ ночлежную надѣвать на себя котомки. Спустя нѣсколько минутъ, онѣ гурьбой выходили на улицу.
— Подай Боже, чтобы всѣхъ насъ взяли тамъ на работу. А то какъ будетъ обидно, ежели ни съ чѣмъ-то съ этого тряпичнаго двора уйти придется, говорила какая-то баба.
— Будетъ работа, будетъ. Тамъ только дешево ужъ очень платятъ, а работа всегда про всѣхъ найдется, утѣшала ее Лукерья.
XXVII
Толпа деревенскихъ женщинъ подъ предводительствомъ Лукерьи двигалась на тряпичный дворъ, на Петербургскую сторону, направляясь къ Троицкому мосту. Уличное движеніе только еще начиналось. Попадались плотники съ топорами за поясомъ и съ пилами на плечахъ, идущіе на работу, штукатуры въ картузахъ и сапогахъ, забрызганныхъ растворомъ извести, каменьщики-кладчики и другіе мастеровые. Утро было теплое, ясное, обѣщающее хорошій день. Пройдя версты съ три, женщины стали освѣдомляться у Лукерьи, далеко-ли еще идти.
— Что вы, матери! И половины дороги еще не прошли, отвѣчала та. — До Троицкаго моста столько еще идти, сколько шли, да отъ Троицкаго-то моста нужно колесить, да колесить.
— Что вы, матери! И половины дороги еще не прошли, отвѣчала та. — До Троицкаго моста столько еще идти, сколько шли, да отъ Троицкаго-то моста нужно колесить, да колесить.
— Въ такомъ разѣ чего-жъ намъ зря сапоги-то топтать! Лучше разуться и идти босикомъ, раздалось среди демянскихъ женщинъ.
— Конечно-же лучше разуться. Сапоги-то еще пригодятся, а сегодня и безъ нихъ тепло, поддержали другіе голоса и нѣсколько женщинъ, присѣвъ на возвышенный тротуаръ и спустивъ ноги на мостовую, стали разуваться.
Разулись и Акулина съ Ариной. Лукерья не разувалась. Она посмотрѣла на свой рваные сапоги и съ усмѣшкой сказала:
— Ну, а у меня таковскіе, что ихъ жалѣть нечего. Скори и сами съ ногъ свалятся.
Женщины перекинули сапоги и чулки черезъ плечи и опять отправились въ путь.
Близь Невскаго проспекта у нѣкоторыхъ женщинъ явилось сомнѣніе относительно тряпичнаго двора и онѣ стали шушукаться, не идти-ли имъ лучше къ Никольскому рынку.
— На Никольскомъ-то рынкѣ на поломойство вонъ по два двугривенныхъ въ день нанимаютъ, а на тряпичномъ дворѣ нужно за двугривенный работать, такъ лучше-же на Никольскій и идти.
— А какъ не наймутъ, да безъ найма просидишь, такъ что тогда? возражала Лукерья. — Наймы-то нынче ой-ой-ой въ какомъ умаленіи. Я вонъ нѣсколько дней на Никольскомъ просидѣла и хоть-бы кто плюнулъ, а на тряпичный-то дворъ иду, такъ ужъ знаю, что тамъ навѣрное два гривенника заполучу.
Сомнѣвались и Акулина съ Ариной, но Акулина спросила Лукерью:
— А ты мнѣ вотъ что, милушка, скажи. Какъ тамъ на тряпичномъ-то: только на одинъ день въ работу возьмутъ или можно и на завтра остаться?
— Да хоть вплоть до Пасхи работай. Тряпокъ и разнаго хлама горы за зиму накопили и все теперь разбираютъ. Одно только — заработка двугривенный мала, а насчетъ работы не сомнѣвайся.
— Ну, такъ мы съ тобой на тряпичный — и будемъ тамъ работать до Пасхи, а послѣ Пасхи ужъ, что Ботъ дастъ, на огородъ… рѣшила Акулина. — Идемъ, Арина, нечего тутъ думать.
Пять демянскихъ бабъ, однако, попрощались съ товарками и свернули съ дороги, отправляясь къ Никольскому рынку.
— Эй, не промѣняйте, землячки, синицу на ястреба! кричали имъ вслѣдъ товарки… — Лучше вернитесь и пойдемте съ нами.
— Ну, будь, что будетъ! Попытаемъ счастья, благо сегодня на харчи и на ночлегъ денегъ хватитъ, отвѣчали тѣ, махнувъ руками.
Толпа женщинъ порѣдѣла. Вотъ и Троицкій мостъ. Оставшіяся въ толпѣ женщины, хоть и шли за Лукерьей на тряпичный дворъ, но также, видимо, сомнѣвались, хорошо-ли онѣ дѣлаютъ, что идутъ туда.
— А ужъ больше двугривеннаго въ день тамъ не дадутъ? спросила наконецъ Лукерью скуластая тощая женщина.
— Нѣтъ, ужъ у тамошняго хозяина положеніе двугривенный. Онъ такъ и расчитываетъ на такихъ, которымъ дѣться некуда. Да чего ты сомнѣваешься-то! По нынѣшнему времени, когда работы нигдѣ нѣтъ, и двугривенный Божій даръ.
— Такъ-то оно такъ, но все-таки…
— А ночлегъ, умница, даютъ? Ты это навѣрное знаешь? допытывалась у Лукерьи женщина съ широкимъ лицомъ. Лѣтось я работала, такъ давали.
— Даютъ, даютъ, и теперь даютъ. Сколько-же разъ я тамъ въ началѣ поста работала. У него сараевъ много. Спи сколько хочешь.
— А ужъ меньше двугривеннаго въ день ряды не бываетъ?
— Не любитъ онъ вотъ когда опаздываютъ и опоздавшимъ иногда по пятіалтынному вмѣсто двугривеннаго предлагаетъ — это точно, ну, да мы сегодня, кажись, не опоздали.
— Ну, вотъ видишь, все-таки бываетъ ряда и по пятіалтынному, а за пятіалтынный-то какъ-же работать, коли ежели на своихъ харчахъ?
— Да полноте вамъ плакаться-то! Богъ милостивъ.
Перешли Троицкій мостъ и пошли по улицамъ Петербургской стороны. Вотъ и церковь, обнесенная оградой, за которой высились еще голыя, но уже съ надувшимися почками деревья и кустарники. На колокольнѣ заунывно звонили къ заутрени. Женщины остановились передъ церковью и стали креститься. Взоръ Акулины упалъ на часовенку, помѣщающуюся около церкви на углу ограды. Часовенка была открыта и въ отворенную дверь виднѣлся подсвѣчникъ съ нѣсколькими горящими свѣчами передъ старымъ потемнѣлымъ образомъ.
— Голубушки, сложимтесь на свѣчку отъ усердія и поставимте вонъ въ часовенкѣ, предложила товаркамъ Акулина. — Намъ за это Богъ подастъ, что ужъ насъ всѣхъ до единой на тряпичный дворъ въ работу возьмутъ. Умницы, кто усердствуетъ?
Мгновенно опустились руки въ карманы, начались развязываться узелки кончиковъ головныхъ платковъ, гдѣ были у нѣкоторыхъ женщинъ спрятаны деньги, и Акулинѣ стали подавать копѣйки. Подавая монеты, женщины набожно крестились.
— Положи ужъ и за меня копѣечку, Акулинушка, ежели милость твоя будетъ, шепнула Акулинѣ Лукерья. — Двѣ копѣйки я тебѣ должна, ну, а теперь ужъ три должна буду. Я, ей-ей, отдамъ. Ты не сомнѣвайся.
— Ладно, ладно, отвѣчала Акулина, сосчитала деньги и пошла въ часовню купить свѣчку.
Черезъ минуту мірская свѣчка теплилась уже передъ образомъ. Толпа женщинъ стояла передъ входомъ въ часовню и опять набожно крестилась.
— Ну, поторапливайтесь теперь, товарушки, поторапливайтесь, а то какъ-бы не опоздать, да не привязался-бы хозяинъ-то, что поздно пришли, торопила Лукерья женщинъ.
— Нѣтъ, ужъ теперь не привяжется, теперь намъ Богъ поможетъ, потому хорошее дѣло мы сдѣлали по своему усердію, не попуститъ Царица Небесная, чтобы онъ привязался, весело и увѣренно сказала Акулина и быстро зашагала, стараясь опередить Лукерью.
— Далеко еще идти? спрашивала Лукерью демянская женщина съ широкимъ лицомъ. — Вѣдь вотъ и работала я здѣсь лѣтомъ, а дорогу, хоть убей, не помню.
— А вотъ эту большую улицу пройдемъ, свернемъ въ первый переулокъ, потомъ во второй — въ этомъ, во второмъ переулкѣ и будетъ.
Попадались деревянные домики, выкрашенные желтой или сѣрой краской, весело смотрящіе, но наконецъ начались заборы, которыми были обнесены пустыри. Свернули въ послѣдній переулокъ, прошли далеко уже не весело смотрящій ветхій домъ съ деревянной, начинающей гнить, крышей, мѣстами на которой виднѣлся мохъ. Домъ этотъ совсѣмъ вросъ въ землю, нижняя часть его оконъ, съ заплатками на стеклахъ, почти касалась земли. За домомъ пошелъ покачнувшійся заборъ, сколоченный изъ барочнаго лѣса.
— Вотъ это тряпичный дворъ и есть. Сейчасъ ворота будутъ. Надо въ ворота входить, сказала Лукерья, указывая на заборъ.
— Вотъ, вотъ теперь и я вспомнила! воскликнула женщина съ широкимъ лицомъ.
— Ну, слава Богу! Пришли наконецъ. Коли было-бы хорошо, кабы намъ всѣмъ сюда безъ жеребьевки на работу попасть! послышалось въ толпѣ.
XXVII
Предводительствуемыя женщины, Лукерьей, свернули въ ворота, сдѣланныя въ заборѣ, и глазамъ ихъ представился огромный грязный дворъ, на которомъ то тамъ, то сямъ стояли покачнувшіеся ветхіе деревянные навѣсы и сараи. Подъ навѣсами виднѣлся разный хламъ, опрокинутыя койки телѣгъ, старые ящики, старыя колеса, оси, дышла, на половину поломанные кузовы городскихъ экипажей, виднѣлся даже опрокинутый на бокъ омнибусъ безъ колесъ. Между навѣсами, прямо на землѣ, также были навалены груды разнаго хлама. Груды эти равнялись чуть не съ крышами навѣсовъ. При ближайшемъ разсмотрѣніи, въ грудахъ можно было видѣть и обручное желѣзо, и ржавые гвозди, и кости, и стеклянный бой, пробки, катушки, жестяныя коробки и банки изъ-подъ консервовъ. На одной изъ грудъ лежала даже портретная, когда-то вызолоченная, рама съ обрывками темнаго закрашеннаго полотна, оставшагося уже только въ одномъ углу рамы. Три женщины буквально въ рубищѣ стояли наклонившись около одной изъ кучъ и, раскапывая палками, выбирали что-то такое изъ нея и складывали въ грязныя корзинки. Когда толпа вошедшихъ на дворъ женщинъ подошла къ роющимся въ кучѣ женщинамъ, послѣднія обернулись и выпрямились. Одна была старуха и двѣ среднихъ лѣтъ.
— Богъ на помочь, — сказала имъ Лукерья.
— Спасибо, отвѣчала старуха, изъ подъ-лобья посматривая на пришедшихъ, и прибавила:- Вишь, васъ сколько навалило! Работать, что ли, пришли?
— Да, загнала нужда. А гдѣ прикащикъ? Прикащикабы намъ повидать.
— Емельяна Алексѣича? Въ трактиръ чай пить ушелъ. Скоро вернется.
— Будемъ ждать, пробормотала Лукерья и, подмигнувъ пришедшимъ съ ней женщинамъ, сказала:- Опоздали вѣдь, милыя.
Демянскія бабы и Акулина съ Ариной мгновенно переглянулись и испуганно покачали головой.
— Стало быть ужъ теперь и по двугривенному не заполучишь? спросила Лукерью Акулина.
— Прикащикъ-то еще ничего, а вотъ хозяинъ… А все-таки и прикащикъ любитъ, чтобы пораньше являлись. Вотъ ужъ онъ въ трактиръ чай пить ушелъ. Вы вновѣ, милыя, или уже давно работаете на здѣшнемъ дворѣ? отнеслась Лукерья къ работающимъ женщинамъ.
— Я съ недѣлю, а вонъ онѣ, кажется, третій день, дала отвѣтъ старуха,
— По двугривенному?