XVI
Какъ только Акулина съ Ариной появились подъ навѣсомъ около никольскаго рынка, на нихъ тотчасъ-же было обращено вниманіе всѣхъ присутствовавшихъ тамъ мужчинъ и женщинъ. Всѣ начали коситься на нихъ и осматривать ихъ съ ногъ до головы.
— А бабья-то таки подваливаетъ, произнесъ рослый старикъ-носильщикъ типа николаевскихъ солдатъ съ пробритымъ, начинающимъ поростать сѣдой щетиной подбородкомъ, и кивнулъ на Акулину и Арину бродячему сапожнику, чинившему ему сапогъ. Такъ какъ одинъ сапогъ былъ у сапожника, то носильщикъ вслѣдствіе этого былъ на одну ногу босъ. Одѣтъ онъ былъ въ рваную кожаную куртку, опоясанную въ нѣсколько разъ толстою веревкой, на одномъ концѣ которой висѣлъ кожаный набитый мочалой тюфячекъ для ношенія тяжести на головѣ. Сапожникъ, постукивавшій молоткомъ по подошвѣ сапога, отвѣчалъ:
— Да, братъ, голодуха-то не свой братъ. Изъ всѣхъ щелей лѣзутъ. Страсть, что этой самой бабы нынѣшнимъ лѣтомъ въ Питеръ припретъ. Вѣдь вотъ наши, тверскія, еще не тронулись, а и наши полезутъ. Вы каковскія, сестрицы, будете? спросилъ онъ Акулину и Арину.
— Боровичскія, Новгородской губерніи, милый человѣкъ.
— Пѣшкомъ въ Питеръ-то пришли?
— Ино пѣшкомъ, ино по желѣзной дорогѣ.
— Такъ. Порядокъ извѣстный. Многія нонѣ изъ-за голодухи пѣшкомъ придутъ.
Разговоръ пресѣкся. Находившаяся подъ навѣсомъ баба торговка, продававшая съ лотка соленую рыбу и хлѣбъ, крикнула Акулинѣ и Аринѣ:
— Трески, тресочки, умницы! Рыбки съ хлѣбцемъ позоблить не хотите-ли?
— Обѣдали ужъ, благодаримъ покорно, отвѣчала Акулина.
— А ты такъ, безъ обѣда поѣшь. Охъ, чтой-то у меня нонѣ за покупатели скупые! И десяти фунтовъ рыбы съ утра не продала.
— Продай въ долгъ безъ отдачи, такъ куплю, а то на какіе шиши, коли вотъ я второй день безъ найма здѣсь сижу! откликнулась пожилая баба съ головой, закутанной въ сѣрый байковый платокъ.
— Плохи наймы-то, милая? спросила бабу въ платкѣ Акулина.
— Да почитай что никто не рядитъ, а вотъ ужъ я со вчерашняго сижу. За четыре рубля-бы, кажись, въ мѣсяцъ на своемъ горячемъ куда-нибудь въ кухарки пошла.
— Господи Іисусе! Да что-же это такъ?
— Такое время. Время теперь такое плохое для найма. Всякая прислуга передъ Пасхой на мѣстѣ крѣпится и не соскакиваетъ съ мѣста, чтобы подарокъ на праздникъ заполучить. Развѣ ужъ которую сами хозяева прогонятъ за пьянство. Да передъ праздникомъ-то и не пьянствуютъ, а всѣ тише воды, ниже травы.
— А непремѣнно трафишь прислугой, а не на огородъ?
— На огородъ не могу. Тамъ пропалывать, такъ надо либо на корточкахъ сидѣть, либо на колѣнкахъ стоять, а у меня въ колѣнкахъ ломота и слабы они. Застудила я, милая, ноги себѣ, нынѣшней зимой на плоту бѣлье полоскавши. Зиму-то всю поденно по стиркамъ проходила — ну, и застудила.
— Зиму-то тутотка въ Питерѣ жила?
— Въ Питерѣ. Я ужъ съ прошлаго лѣта изъ деревни: Тверскія мы. Вдова я, милая. Все жила въ деревнѣ, мужъ по лѣтамъ на баркахъ ходилъ, а я дома хозяйствомъ занималась, а вотъ какъ мужъ два года тому назадъ около вешняго Николы утонулъ съ барки — все хозяйство у насъ по деревнѣ прахомъ пошло. Сдала я свою дѣвочку невѣсткѣ… Дѣвочка у меня по шестому году… Сдала я дѣвочку невѣсткѣ, а сама въ Питеръ на заработки… Да плохо, очень плохо… А вѣдь вотъ придется въ концѣ мая или деньги на паспортъ въ деревню посылать или здѣсь отстрочку брать. А денегъ-то, люди говорятъ, надо три рубля, да на больничное рубль. Откуда четыре рубля взять?
Вмѣсто отвѣта Акулина только покачала головой. Черезъ минуту она спросила бабу:
— Ну, а какъ наймы на огородъ?
— Да тоже плохо, Сегодня вотъ я съ утра здѣсь сижу, ни одинъ хозяинъ не приходилъ и не спрашивалъ. Рано вѣдь еще на огородъ-то. Огородъ такъ, къ примѣру, около Николина дня.
— Спаси Господи и помилуй! ужаснулась Акулина и прибавила:- А мы вѣдь вотъ съ этой дѣвушкой на огородъ трафимъ.
— Коли ежели на городъ трафите, то надо самимъ по огородамъ походить, да поспрашать. Нонѣ всѣ сами ходятъ. Хозяева-огородники до Николина дня сюда рѣдко заглядываютъ.
— Да ужъ ходили мы, умница, по огородамъ-то, но все не удачно.
— Работы нѣтъ? Ну, вотъ… А здѣсь еще неудачнѣе сидѣть будете. Здѣсь теперь мѣсто вотъ какое: здѣсь мѣсто стряпушье, кому ежели въ стряпки или по поломойной части, а насчетъ огорода это послѣ Пасхи.
— Ариша, слышишь? окликнула Акулина дѣвушку, которая сидѣла грустно опустя голову и задумавшись.
— Слышу, слышу, Акулинушка… отвѣчала та и прибавила, обращаясь къ бабѣ въ платкѣ:- Да намъ, милушка, покуда хоть-бы и по поломойной части работки найти. Намъ только-бы живу быть.
— По поломойной части работа наклевывается. Теперь время передпраздничное. Всѣ по квартирамъ чистятся и полы и окна моютъ. Даве утречкомъ приходили, рядили. Съ пятокъ женщинъ ушло на работу поденно, а я не могу, не могу я, милая, по полу ползать, потому у меня ноги застужены. Еще одинъ полъ понатужиться и вымыть — туда сюда, а такъ чтобы цѣлый день съ утра до вечера согнувшись по поламъ мочалкой елозитъ — этого не могу.
— Ну, а какъ ряда за поломойничанье была?
— Да кто за полтину, кто за сорокъ копѣекъ ушелъ.
— Это то-есть, стало быть харчи ужъ свои?
— Само собой, свои. Развѣ хозяева чайкомъ попоятъ.
— Что-жъ, Ариша, пойдемъ поломойничать… опять отнеслась Акулина къ Аринѣ.
— Куда хочешь, Акулинушка. Я во всякую работу готова.
— Ну, вотъ и пойдемъ. Что-жъ, полтину серебра въ день заработать это хорошо. Двугривенный на харчи, пятачокъ на ночлегъ, пятачекъ даже на чай можно, а двугривенный все-таки на рукахъ останется.
— Такъ-то оно такъ, милая, но вѣдь на одинъ день поломойничанье-то. Сегодня наймутъ, а завтра опять безъ работы останешься и должна приходить сюда, замѣтила баба.
— А завтра опять наймутъ, на другое мѣсто наймутъ.
— Не такъ-то это легко, ангелка, дѣлается. По два да по три дня безъ найма сидятъ. А ты также разочти, что вотъ Пасха будетъ, праздники начнутся, такъ и совсѣмъ здѣсь наймовъ не будетъ.
— Да, да, да…
Акулина вздохнула и снова покрутила головой.
— Нейдутъ что-то нанимать-то. Никто не идетъ прибавила она, помолчавъ.
— Кому-же идти-то объ эту пору? Объ эту пору никогда наемщиковъ не бываетъ. Вотъ ужъ развѣ что къ вечеру, чтобы съ утра заказать поденьщицѣ на работу придти. Каждый хозяинъ тоже расчитываетъ, чтобы поденьщица у него цѣлый день отработала.
Акулина и Арина сидѣли подъ навѣсомъ уже больше часа, а наемщики все еще не являлись. Баба съ головой закутанной байковымъ платкомъ, соскучившись сидѣть, подняла ноги на лавку, легла свернувшись калачикомъ и, закрывъ глаза, стала похрапывать.
XVII
День клонился къ вечеру, а нанимать рабочихъ, ожидающихъ заработка, никто не приходилъ. Только носильщика наняли за двадцать копѣекъ отнести куда-то большую корзину съ посудой изъ лавки Никольскаго рынка. Подъ навѣсомъ распространилось уныніе. Это уныніе особенно было замѣтно среди женщинъ. Нѣкоторыя, впрочемъ, бодрились и утѣшали себя, что наймы происходятъ главнымъ образомъ утромъ.
— Судите сами, милыя, кто-жъ пойдетъ на вечеръ глядя народъ нанимать. Утромъ это дѣло дѣлается, говорила женщина городскаго типа, одѣтая чуть не въ рубище, съ грязнымъ подоломъ ситцеваго платья и съ синякомъ подъ глазомъ.
— Ну, не скажи. Задастся день, такъ и утромъ ничего не наклюнется, откликнулась баба съ головой, окутанной байковымъ платкомъ. — Вотъ я съ шести часовъ утра здѣсь сижу, а только четырехъ женщинъ въ поломойки взяли. Плотниковъ утромъ нанимали — это точно, а насчетъ женщинъ просто умаленіе. Приходила еще жидовка прислугу за три рубля въ мѣсяцъ нанимать, но кто-же къ жидовкѣ пойдетъ, да къ тому-же и за три рубля! Конечно, это передъ праздникомъ, оттого оно такъ и выходитъ, но все таки…
Кой-кто изъ ожидающихъ найма стали ужинать, покупая себѣ хлѣбъ и астраханскую селедку или треску, или пару соленыхъ огурцовъ. Все это продавалось тутъ-же подъ навѣсомъ съ лотковъ, поставленныхъ на разноски, и съ ларьковъ. На нѣкоторыхъ ларькахъ задымились корчаги щей, вареный картофель, горшки каши, но горячую ѣду, какъ болѣе дорогую, ѣли не ожидающіе найма, разумѣется, очень стѣсненные въ денежныхъ средствахъ, а заходившіе подъ навѣсъ прохожіе. Акулина и Арина, прицѣнившись къ щамъ, и узнавъ, что они стоятъ по пяти копѣекъ чашка, купили себѣ только на три копѣйки картофелю и стали его ѣсть съ оставшимся у нихъ еще отъ обѣда хлѣбомъ. Оставшагося хлѣба было, впрочемъ, мало и пришлось прикупить еще на три копѣйки. Повсюду слышались разговоры о ночлегѣ.
— Еще милость Божья, что у меня уголъ есть и за него до послѣзавтраго впередъ заплачено, а то была-бы просто бѣда, продолжала баба съ головой укутанной платкомъ.
— Тоже, должно быть, издержалися, милая? поинтересовалась Акулина.
— Тоже, должно быть, издержалися, милая? поинтересовалась Акулина.
— Да вѣдь, почитай, недѣлю безъ работы живу, такъ какъ-же… Останусь на Пасху безъ мѣста, такъ ужъ не знаю, что и дѣлать. Есть у меня, кромѣ этого платка, еще одинъ платокъ на квартирѣ, этотъ платокъ можно и по боку, но за него больше полтинника никто не дастъ, потому платокъ дыра на дырѣ. Развѣ что ужъ на подушку придется жить, потому, разсуждаю я такъ, что можно и безъ подушки спать, а платье подъ голову.
— Наймешься еще къ Пасхѣ-то. Полно тужить, тетенька, успокоивала ее Арина.
— Ну, не скажи. По вчерашнему и по сегодняшнему найму просто колодой заколодило. Идти въ контору и тамъ записаться на наемъ — сейчасъ деньги потребуютъ за записку. А гдѣ ихъ взять? Бѣда, чистая бѣда.
— Акулинушка, гдѣ-же намъ сегодня переночевать-то, ежели не наймемся на мѣста? спрашивала свою землячку Арина.
— Да ужъ теперь какіе наймы! отвѣчала та. — Дѣйствительно надо о ночлегѣ подумать. — Милушка, а гдѣ-же здѣсь, къ примѣру, постоялый дворъ, коли ежели переночевать намъ? отнеслась она къ бабѣ съ головой окутанной платкомъ.
— Да переночевать-то можно и у насъ въ углахъ, коли ежели у васъ паспорты въ порядкѣ.
— Въ порядкѣ, въ порядкѣ, милая.
— Ну, такъ хозяйка пуститъ. Пойдемте со мной. По пятачку она пуститъ.
— По пятачку съ каждой?
— Ну, да.
— Фу, какъ дорого!
— Какъ дорого? Да ты, умница, должно быть, цѣнъ питерскихъ не знаешь. Въ ночлежномъ домѣ — и то берутъ по пяти копѣекъ съ носа.
— Въ ночлежномъ домѣ за пять копѣекъ съ угощеніемъ, откликнулась женщина съ синякомъ. — Тамъ вечеромъ кружка чаю съ кускомъ сахару и съ кускомъ хлѣба полагается.
— Такъ вѣдь въ ночлежный-то домъ, гдѣ съ угощеніемъ, не всегда и попадешь, коли попозднѣе придешь. Тамъ, милая, спозаранку мѣста караулятъ — и всегда всѣ мѣста заняты, особливо на женской половинѣ, отвѣчала баба съ головой окутанной платкомъ. — Женское отдѣленіе маленькое — ну, и умаленіе всегда. Я по зимѣ раза три туда совалась — и все полно, да полно. Придешь — и поворотишь оглобли назадъ. Пять копѣекъ за ночлегъ и въ такихъ домахъ берутъ, гдѣ вовсе безъ всякаго угощенія.
— Врешь. Есть и за три копѣйки. Вотъ я три дня подъ рядъ ночевала за три копѣйки, да и сегодня туда пойду.
— Голубушка, нельзя-ли съ тобой намъ идти? Проводи насъ, — обратилась Акулина къ женщинѣ съ подбитымъ глазомъ.
— Отчего-же? Очень просто. Пойдемте.
— Да ужъ пожертвуйте вы по пятачку-то и идите къ намъ, приглашала Акулину баба съ головой укутанной платкомъ. — У насъ квартира, у насъ, по крайности, спи спокойно и чувствуй, что у тебя всѣ твои вещи цѣлы будутъ. А вѣдь за три копѣйки не вѣдь гдѣ ночевать, такъ того и гляди, что или чулки у тебя украдутъ или платокъ стащутъ.
— Сдѣлай, братъ, одолженіе… Коли хозяину что отдашь — все цѣло будетъ, — отвѣчала женщина съ подбитымъ глазомъ.
Баба съ головой укутанной платкомъ продолжала звать къ себѣ Акулину и Арину:
— Пойдемте, землячки, къ намъ. По пятачку отдадите, такъ ужъ право спокойнѣе будетъ.
— Умница, да откуда денегъ-то взять? Вѣдь намъ надо тоже тотъ разсчетъ держать, что ежели завтра не наймемся, такъ было-бы на что поѣсть.
— Ну, Богъ не безъ милости. Авось завтра и найметесь. Вѣдь вы вотъ съ здоровыми ногами, вы на поломойство наняться можете, такъ вамъ съ полъ-горя. Хозяйкѣ по пятачку отдадите, да ежели на копѣйку сахару купите, то я васъ и чайкомъ дома попоить могу. Чай у меня есть. Заваривать у хозяйки буду, такъ и васъ попою за милую душу.
Акулина и Арина колебались, куда имъ идти на ночлегъ. Напиться чаю, не видавъ цѣлый день горячей пищи, было заманчиво. Онѣ стали шептаться другъ съ дружкой, разсчитывая сколько у нихъ останется на завтра денегъ, ежели онѣ позволятъ себѣ это удовольствіе.
Въ это время подъ навѣсъ зашелъ какой-то башенбардистъ въ потертомъ пальто и въ войлочной рыжей шапкѣ, посмотрѣлъ направо и налѣво, обозрѣвая присутствующихъ, и сказалъ:
— Двухъ поденщицъ намъ на завтра съ утра требуется. На Гороховую улицу. Будемъ рамы зимнія выставлять, такъ чтобы всѣ окна перемыть, двери, полы, которые ежели не паркетные и все прочее.
Подъ навѣсомъ просіяло. Почти всѣ женщины поднялись со скамеекъ и приблизились къ нему.
— Придти къ семи часамъ утра. Я сейчасъ адресъ дамъ, продолжалъ бакенбардистъ.
— Давай, голубчикъ, давай. Вотъ я могу, да вотъ и она, послышалось со всѣхъ сторонъ и нѣсколько рукъ протянулось къ нему.
Всѣ протискивались, стараясь быть впереди. Подскочила къ бакенбардисту и Акулина.
— Насъ возьмите, баринъ, насъ! кричала она. — Мы вотъ двѣ изъ одного мѣста. Арина! Иди сюда! Чего ты, дура, тамъ сзади-то торчишь!
— Постой! Постой! Не напирай! Чего вы лѣзете-то! крикнулъ бакенбардистъ. — Цѣна?
— Да вѣдь ужъ положеніе извѣстное: шесть гривенъ, раздалось гдѣ-то.
— Вретъ, вретъ она. Положеніе — полтина. Чего ты запрашиваешь-то!
— Я считаю, что и полтину-то дорого.
— Какъ дорого? На стирку по полтинѣ-то въ поденщину ходимъ, такъ тамъ кофеемъ поятъ и харчи даютъ.
— У насъ и работы-то всего часовъ до трехъ-четырехъ дня. Ну, ладно, и мы чаемъ попоимъ. А только сорокъ копѣекъ. Намъ двухъ женщинъ требуется.
— Хоть шесть штукъ, а только меньше полтины нельзя, слышалось со всѣхъ сторонъ.
— Бери насъ, баринъ, бери… Мы вотъ двое и за сорокъ копѣекъ пойдемъ, тронула Акулина бакенбардиста за рукавъ и указала на себя и Арину.
Бакенбардистъ посмотрѣлъ на нихъ и сказалъ:
— Ну, ладно. Приходите. Гороховая улица, № 117. Къ господину Крылину. Да вотъ я сейчасъ запишу. Только приходите къ семи часамъ утра.
Бакенбардистъ вынулъ изъ кармана клочекъ оберточной бумаги и карандашъ и сталъ писать адресъ.
На Акулину и Арину со всѣхъ сторонъ сыпались ругательства, зачѣмъ онѣ цѣну сбили. Женщины не жалѣли ни горла, ни отборныхъ словъ.
XVIII
Вотъ плакались, что нѣтъ найма, анъ оказывается, что и съ заработкомъ, — привѣтливо сказала Акулинѣ съ Ариной женщина съ головой окутанной платкомъ. — Это только моя такая доля несчастная, что я изъ-за моихъ проклятыхъ ногъ ни на поломойство, ни на стирку идти не могу. Какъ наклонишься къ полу — ломятъ, да и что ты хочешь! Не наймусь завтра или послѣ завтра въ прислуги, такъ въ больницу лечь, что-ли, на праздникъ? Да не возьмутъ и въ больницу съ моей болѣзнью. Скажутъ: какая ты больная, коли ходить можешь! разсуждала она и прибавила:- Ну, что-жъ, милушки боровичскія, пойдемте къ намъ въ углы ночевать, прожертвуйте по пятачку-то, вѣдь ужъ завтра по два двугривенныхъ заработаете.
— Можно, можно теперь по пятачку за ночлегъ прожертвовать, Пойдемъ къ вамъ, коли у васъ такъ хорошо. Веди насъ, радостно отвѣчала Акулина. — Сейчасъ пойдемъ или еще здѣсь сидѣть будешь?
— Да сиди или не сиди — все равно ничего вечеромъ не высидишь. Вонъ ужъ темнѣетъ. Кто-же, на ночь глядя, будетъ прислугу нанимать, — сказала баба съ головой, окутанной платокъ, и кряхтя, стала вставать со скамейки. — Охъ, ноженьки мои, ноженьки! Совсѣмъ вы меня обезручили! — вздохнула она…
Вставъ на ноги, она покачнулась. Видно было что ноги ее дѣйствительно мучили.
— Еще разойдусь — ничего, — прибавила она. — А вотъ встать, да на первыхъ порахъ идти, такъ просто наказаніе! Пойдемте, милыя.
Акулина, Арина и женщина съ головой окутанной байковымъ платкомъ отправились на ночлегъ. По дорогѣ Акулина и Арина узнали, что женщину съ головой, закутаной въ байковый платокъ, зовутъ Фіоной и сами сказали ей свои имена.
— Ежели ужъ чайкомъ насъ попоишь на ночлегѣ, то пусть будетъ такъ, что чай твой, а сахаръ нашъ и для тебя. Изъ-за этого я ужъ на двѣ копѣйки сахару-то куплю, сказала Акулина.
Она зашла въ мелочную лавочку и на двѣ копѣйки ей дали четыре кусочка сахару.
— Сложиться развѣ по двѣ копѣйки да ситничку фунтикъ купить? предложила Фіона. — Вы на завтра съ заработкомъ, а у меня хоть только пятачекъ на все про все остался, но завтра все равно, какъ ни бейся, а одинъ платокъ или подушку надо будетъ по боку.
— Нѣтъ, нѣтъ. Что ты! Какой тутъ ситникъ! Праздникъ, что-ли, сегодня! Вотъ развѣ чернаго хлѣбца къ завтраму немножко… А то вдругъ эдакія деньги за ситный платить! отказалась Акулина.
Фіона, однако, склонила ихъ купить фунтъ полубѣлаго хлѣба за три копѣйки. Онѣ купили и уже отправились на ночлегъ.
Идти было не близко. Квартира, гдѣ жила Фіона, была близь Калинкина моста, въ одномъ изъ переулковъ и помѣщалась на дворѣ въ полуразвалившемся деревянномъ домишкѣ.
Когда женщины вошли, ихъ встрѣтила хозяйка — здоровая, полная женщина въ линючемъ ситцевомъ платьѣ, съ засученными по локоть рукавами. Она стояла около закоптѣлой русской печки и жарила на щепкахъ, на таганѣ, поставленномъ на шесткѣ, картофель.
— А я, Марья Тимофѣвна, къ тебѣ ночлежницъ привела, начала Фіона. — Пусти ихъ переночевать. Женщины хорошія, смирныя. По пятачку съ нихъ взять тебѣ не мѣшаетъ.