Начинается матч. Все игроки еще под впечатлением напутствий тренера. Они играют строго в соответствии с предложенным планом, все идет как надо, и все-таки… Инициатива у нас, а счет не открыт. И вот звучит команда: «Смена!» Усаживаемся на скамейку. На льду вместо нас другая тройка, а Тарасов встает со стула, подходит к нам, и мы слышим:
– Вы что, роботы? Вы же художники, артисты! Вы все знаете. Вносите в игру свои краски. Больше хитрости!
Его любимый вопрос: чем ты обогатил свое задание? И совсем не просто было угадать грань между верностью истине и правом на домысел. Этому умению Анатолий Владимирович учил нас настойчиво, день за днем, сезон за сезоном, пока наконец хоккеист не осваивал искусство импровизации в рамках игрового задания.
Мы знали, что наш тренер не прощает трусости, лени, халатного отношения к игре. Если кто-то в пылу схватки «заведется», нарушит правила и попадет на скамью штрафников, то тренер не будет сердиться, но если кто-нибудь из его учеников сыграет осторожно, трусливо, если кто-нибудь попросту испугается, уклонится от единоборства, а потом, маскируя свой промах, полезет драться, то ему достанется по первое число.
Анатолий Владимирович любил сравнивать хоккей с боем. Он считал, что в спорте действуют те же нравственные и психологические законы: каждый имеет право рассчитывать на помощь партнера, товарища, и никто не имеет права подвести друга. Не устоишь, не выдержишь напряжения схватки – образуется брешь, залатать которую в ходе боя трудно.
Максимализм знаменитого тренера не знал пределов. И этот максимализм не ограничивался бортами хоккейной площадки: вся жизнь, весь быт, утверждал Анатолий Владимирович, должны быть подчинены хоккею. Исключений из этого правила для настоящего мастера нет. И не может быть.
У меня не шел бросок. Бросал я хотя и неожиданно и точно, но не сильно, и тренер поставил передо мной задачу: когда в руках у меня нет клюшки, заменять ее теннисным мячом, сжимать и разжимать его, непрерывно вырабатывая силу рук. И я не расставался с теннисным мячом. Но однажды, торопясь в столовую, я забыл мячик, и Тарасов, тут же заметив, что мяча в руках у меня нет, строго спросил:
– А где мячик?
Я пытался объяснить, что иду обедать, но Анатолий Владимирович был непреклонен:
– Куда бы ты ни шел, мяч должен быть с тобой. Заниматься с Тарасовым было интересно. Хотя и трудно. Очень трудно. Но усилия наши окупались сторицей. Многоопытный тренер замечал все, и это помогало спортсмену. Когда я был помоложе, Анатолий Владимирович буквально после каждого матча находил у меня недостатки, и я порой удивлялся. Ведь команда выиграла, и с крупным счетом, и наше звено набросало кучу шайб – так в чем же дело? Но Тарасов утверждал, что я плохо маневрировал. Через два дня выяснялось, что маневр у меня стал получше, но я не использую смену ритма. А потом тренер обращал внимание на то, что я выдал всего лишь два точных паса.
Анатолий Владимирович неизменно подчеркивал мои сильные стороны, но не давал возможности примиряться со слабыми.
Перед каждым матчем он умело настраивал свою команду. Нас трудно было чем-нибудь удивить, и порой перед установкой на игру мы были настроены скептически: для чего лишние разговоры, мы и так все знаем? Знаем, чем силен «Спартак» и чем опасна сборная Чехословакии. И тем не менее Анатолий Владимирович нередко приводил нас в изумление, раскрывая ту или иную неведомую нам деталь, а то вдруг заводя разговор не о силе соперника, а о его слабости. А вот перед встречей с соперником слабым Анатолий Владимирович мог так расписать мощь и коварство хоккеистов «Сибири» или сборной Швейцарии, что у молодых игроков от волнения начинали предательски дрожать коленки.
Но если в пределах хоккейной площадки Анатолий Владимирович, безусловно, наивысший судья и авторитет для всех хоккеистов – и новичков и ветеранов, – то за ее пределами он не раз подвергался критике. Одни полагали, что Тарасов абсолютно прав во всех своих конфликтах с игроками – это моя такая публика, им только сделай поблажку, сразу на голову сядут. Другие же полагали, что от тренера требуется более сердечное отношение к игроку, умение прощать его маленькие слабости, а если не прощать, то хотя бы понимать, ведь фанатизм порой утомляет. С Анатолием Владимировичем всегда было и интересно и вместе с тем тяжело. С ним не расслабишься, не пошутишь. Чувствуешь себя во всем скованным. И все разговоры в конечном счете сводятся к одному – хоккею. А иногда так хочется расслабиться, забыть о нем.
Конфликты Анатолия Владимировича с хоккеистами не редкость. Все, кто интересуется хоккеем, слышали о них. Я готов понять обе стороны. И тренера. И игроков. Понятны требовательность тренера, его фанатизм, безграничная и безмерная любовь к хоккею. Понятно его желание, его стремление требовать такого же отношения к хоккею и от спортсменов. В конце концов он подает личный пример такого беззаветного служения хоккею (я взял термин из лексикона Анатолия Владимировича), но… не каждому такой максимализм по плечу.
Всеволод Бобров, заслуженный тренер СССР
В тройку к Петрову и Михайлову Валерий Харламов был подключен несколько позже, примерно в конце 1968 года.
Отлично помню матч его дебюта. На лед вышел худенький, небольшого роста паренек. На разминке он выглядел эдаким насупившимся воробышком – ударил два или три раза по воротам, столкнулся с кем-то из армейцев и отъехал к борту. Не то обиделся, не то почувствовал себя неловко.
– Вроде бы лапша, – сказал пристально наблюдавший за ним Володя Мигунько.
Но уже после первого периода, в перерыве, он, вытирая полотенцем залитый потом лоб, признался:
– Ошибся. Силен парень!
Я улыбнулся: дорого далось это Володе. Валерий несколько раз на огромной скорости обходил его и других наших опытных защитников, демонстрируя безупречную обводку.
Обводка – вот одна из страстей и одна из самых сильных сторон этого игрока. На первых порах он даже злоупотреблял ею, но потом все образовалось, и Валерий поставил ее на службу звену. Его скоростные проходы, его филигранный дриблинг позволяют ему стремительно проходить в зону, оставляя за спиной защитников соперника, или, наоборот, притягивал их как магнитом к себе. Это открывает оперативный простор для партнеров.
Понаблюдав игру Валеры, наши ребята стали через некоторое время говорить:
– Этот парень чем-то смахивает на Веню…
Действительно, по своей технической подготовке, по богатству и отточенности освоенных приемов, по изяществу их исполнения на колоссальной скорости Валерий и впрямь похож на своего знаменитого предшественника Вениамина Александрова. Так же, как у него, страсть Валерия – атака.
Эти качества учли тренеры команды, учли партнеры: Валерий во время обороны своих ворот как бы умышленно чуть отстает, чтобы при первой же возможности рвануться вперед. Он как дамоклов меч всегда «висит» над воротами соперников, всегда готов броситься вперед, чтобы лично забить гол или создать голевую ситуацию партнерам.
Леонид Трахтенберг, спортивный обозреватель газеты «Московский комсомолец»
Будущие партнеры Харламова – Михайлов и Петров до его возвращения из Чебаркуля, где он играл в одной из команд, знакомы с ним не были. Видеть, наверное, видели, но не запомнился он им как-то: не до него, вероятно, было.
Но что-то происходило внутри ЦСКА, неправдоподобное для непосвященных, если к сообщениям о шайбах, заброшенных каким-то Харламовым в Чебаркуле, тренеры армейцев прислушивались очень внимательно. Тем временем Михайлов и Петров, к удивлению многих, доказали свое право играть в тройке с Вениамином Александровым. Тройки, однако, не было.
Был великий Александров. И были два игрока, для которых Тарасов, похоже, видел предназначение в завтрашнем дне.
Именам отводилось место в истории. В составе же команды незаменимых не существовало. Тренер говорил и писал о влиянии Александрова на Михайлова и Петрова. Но видел он, что влияние это во многом – препятствие для роста молодых, обретающих уверенность. И потом тройка – это взаимовлияние. А уж на Вениамина Александрова Петров с Михайловым никак не влияли.
Александров был великим. Харламова никто еще в расчет не брал. Но Михайлову а Петрову, чтобы стать кем-то, требовался как раз не уважаемый и непререкаемый Александров Вениамин Вениаминович, а неведомый им Харламов.
Лидерство Александрова ничего им не обещало.
Лидерство Александрова ничего им не обещало.
Лидерство же Харламова разрешало все сомнения в том, что они – тройка форвардов сильнейшего в Европе клуба.
Лидерство Харламова в тройке было столь же необычным, как и характер его игры. Он не вел за собой, как Борис Михайлов, не подавлял совершенством стати, как Владимир Петров. Он не был и солистом в привычном понимании. Он и забивал меньше, чем партнеры. А пасовал им вначале и вовсе редко. Просто ситуации, им создаваемые, сами по себе открывали товарищам отменный шанс непосредственно атаковать ворота.
В нюансах, создаваемых Валерием в игре, было нечто от химии. Происходила не видимая невооруженным глазом реакция – комбинация не разыгрывалась, а как бы синтезировалась. Неповторимость плохо сочетается с модой. А с другой стороны, неповторимость часто стараются объяснить модой…
Неповторимость Харламова объясняли элементарно – нестандартной обводкой. Но за скучным словом виделась всем поразительная картина: форвард, знающий самый короткий путь к воротам, движущийся по прямой на защитников, когда последний ход практически не предсказуем, а последствия его для соперников драматически очевидны. Говорили – и Харламов с этим не спорил – форвард сам не знает, что сделает в следующее мгновение.
Нестандартная обводка – производное от хоккейного таланта Харламова вообще. Некий фирменный знак неограниченности его возможностей на ледяной площадке. В своих решениях он исходил от щедрости, подчинял игре обстоятельства. Тренеру Тарасову хотелось сыграть этой козырной картой еще оригинальнее – подтвердить харламовским талантом свои теоретические выкладки. Он тянул Харламова в тройку с Фирсовым и Викуловым, а позже и к молодым партнерам. И Харламов играл с ними вполне удачно.
Михайлов же с Петровым неизменно играли рядом и жили в одной комнате на сборах. Становились чемпионами. Отмечались как лучшие, результативные. Однако когда действовали раздельно.
Не обижая тренеров, возглавлявших армейский клуб и сборную, можно смело сказать: тройка Петрова изначально конструировалась изнутри на отношениях, возникших в самом начале общения и сохраненных стойкостью человеческих начал, заложенных в каждом из троих.
Журналисты иногда зачисляют в друзья-соперники целые команды. Что уж тут сомневаться в обязательной дружбе между партнерами? Между тем дружба между звездами в команде – редкость. Что вовсе не противоречит корректным и доброжелательным отношениям в быту, ответственности в понимании единых задач перед товарищами и самим собой.
Словом, человеческая дружба между лидерами и самое идеальное партнерство – не одно и то же. А Михайлов, Петров и Харламов были друзьями. И жертвы, приносимые партнерству, были для них почти неотделимы от жертв, приносимых ради сохранения дружбы. Дружбы отнюдь не идеалистической, ставшей фактом, немаловажным и для спортивной истории.
Годы и годы судьба Харламова становилась невольным испытанием этой службы. Его отделяли, его выделяли, ему отводили особое место. Правда, в сравнении с другими известными мастерами и Михайлова и Петрова тоже выделяли. Но не всегда найдутся силы для самообладания, когда высшая похвала адресована не тебе, а партнеру. У Михайлова с Петровым силы для этого всегда находились, раздражение, если и возникало, всегда закрашивалось юмором, никогда не изменявшим им при всей их горячности, вспыльчивости.
Партнеры относились к Валерию с некоторой снисходительностью старших к младшему. Словно у них, а не у него возрастная фора.
Наверняка и Харламов интуитивно понимал, что рост мастерства Михайлова и Петрова еще продолжается, тогда как на достигнутой им высоте расти все труднее. Во всяком случае, он чаще других не страшился заговаривать о конце карьеры и откровенно горевал на проводах выдающихся мастеров: «Скоро и моя очередь придет…» С другой стороны, всем, вероятно, приходят такие мысли в голову, но они из суеверия их скрывают. Он же, Харламов, непостижимый на площадке, в жизни обычно был распахнут настежь.
Всеобщая любовь никогда не делала его суетливым, как нередко происходит с известными людьми. Хотя и в скромность никогда не играл.
…Был, правда, случай, когда он заметно обрадовался выраженной ему окружающими любви.
Перед собранием – встречей с новым для армейцев и сборной тренером, готовым предложить всем, невзирая на лица и прошлые заслуги, повышенные нагрузки и ответственность, Харламов, встревоженный внутренне, а внешне подчеркнуто беспечный, забежал на минуту в здание городского аэровокзала. Его узнавали, ему улыбались, оборачивались вслед. Обрадовались встрече улетавшие куда-то футболисты, среди которых были уж самые громкие имена. Пошутив с Ириной Родниной, он пошел дальше, не скрывая от спутников улучшившегося настроения: «Все меня любят».
Борис Михайлов
Харламов – воспитанник клуба. Видели парня много раз на тренировках, примелькался. Честно говоря, никак его не встретили – ни горячо, ни прохладно. Уж стольких игроков с нами перепробовали, а никак наша тройка не могла устояться. Показался, не показался он нам – мы тогда так не рассуждали. Мы были молоды и честолюбивы, думали только об одном – закрепиться в основном составе. Новичок был тогда для нас не Валерой, не другом, а лишь кандидатом в партнеры.
Но вот мы начали играть вместе и поняли: игра пойдет. И мы так определили, и тренеры. И дело тут не в первом же результате. Результат был, можно сказать, самый плачевный. Играли мы первый матч с Харламовым в октябре 1968 года в Горьком на стадионе автозавода. И проиграли – 0:1. ЦСКА вообще редко проигрывал, а с таким футбольным счетом и подавно. Казалось, за такую беспомощность в атаке тренер уж точно разгонит нас. Но не разогнал. Или лучшего варианта звена у него в тот момент не было, или увидел, что мы можем и должны заиграть, кто знает? Но точно то, что были мы все трое «на скорости», могли много бегать. Все трое хотели и – главное – любили играть в хоккей. Не трудиться на льду, а именно играть. И как только почувствовали, что игра у нас ладится, как только научились чувствовать товарища, интуитивно угадывать его следующий ход, стали получать мы от игры истинное удовольствие.
В игре наши «я» растворялись в тройке, и это тоже было радостно. Знаете, это очень острая радость – радость полного взаимопонимания. Даю слово, нам было абсолютно безразлично, кто забрасывал шайбы, лишь бы тройка записывала на свой лицевой счет как можно больше…
Валера забил двести девяносто три, Володя Петров – триста шестьдесят две, а я – четыреста двадцать семь. А по голевым передачам Валера был среди нас на первом месте. И уже одно это качество делало его необыкновенно ценным игроком для тройки. Мы ведь редко сольные голы забивали, больше после комбинаций, в которых последняя голевая передача стоит не менее гола, а порой и больше. Можно смело сказать, что в нашей тройке тотальный хоккей существовал много раньше голландского тотального футбола.
И, наверное, естественно, что наше тотальное товарищество на льду сделало нас друзьями и в жизни…
Поддержали нас и защитники Виктор Кузькин и Владимир Брежнев. Они были опытнее нас. Много полезного подсказывали. И играя с ними, мы за свой тыл не опасались, смело мчались вперед. Наверное, обратили внимание, еще с той поры у нас Петров всегда больше впереди играл, в отличие от других центральных нападающих. Его позже за это критиковали. Но действовал он не потому, что ленился или не успевал в оборону, а просто так у нас уже сложилась комбинационная игра в нападение.
Владимир Петров
Впервые с Харламовым играли мы в Горьком в октябре 1968 года. Проиграли тогда – 0:1. Но постепенно наладилось дело. У нас как-то так получилось, совместимость чисто человеческая была гигантская. И по манере игры дополняли друг друга. Валера виртуоз, ловкий, как чертенок, на клочке льда мог двух соперников обыграть, да еще лбами столкнуть. Борис Михайлов – резкий, колючий, всегда на воротах – забить, добить, затолкнуть шайбу готов в любую секунду. И я – с фигурой, мы раньше других стали силовую борьбу сами искать, с «ходом» – еще от русского хоккея.
У Валеры дриблинг, конечно, был еще, когда он в Чебаркуле играл, да кто его там из тренеров мог видеть?..
Втроем заиграли мы лихо, много забивали.
Тарасов «двинул» нас в сборную. Влияние у него в ту пору было огромное. Правда, так же легко мог и «задвинуть».
Дебютировали мы на московском декабрьском международном турнире. С 1 по 4 декабря в Лужниках в один круг играли две советские сборные, национальная команда Финляндии и любители, слегка разбавленные бывшими профессионалами вроде защитника Боуэнса из Канады. Мы были во второй сборной, которой руководили В. Егоров, А. Кострюков, И. Эшлтейн. Первой сборной, где тоже было немало дебютантов, мы уступили – 2:5, с финнами сыграли вничью – 2:2, а канадцев обыграли – 4:3, причем все четыре шайбы наше звено забросило…