Я продолжал подметать стекло. Подмел и убрал я уже всё.
Затем залез в свой первый кулек и нашел одну неповрежденную бутылку пива.
Выглядела она очень хорошо. Мне она на самом деле была нужна. Я уже совсем собрался открутить пробку, как кто-то выхватил бутылку у меня из-за спины. Снова Лидия. Она подбежала к двери Николь и швырнула бутылку в стекло. Она запустила ее с таким ускорением, что бутылка пролетела насквозь, как большая пуля, не разбив всё стекло целиком, а оставив только круглую дыру.
Лидия сбежала вниз, а я поднялся по лестнице. Николь по-прежнему стояла на площадке.
– Ради Бога, Чинаски, уезжай с нею, пока она всех тут не поубивала!
Я повернулся и вновь спустился на улицу. Лидия сидела в машине, мотор работал. Я открыл дверцу и сел. Она тронулась с места. Ни один из нас не произнес ни слова.
24
Я начал получать письма от девушки из Нью-Йорка. Ее звали Минди.
Она наткнулась на пару моих книжек, но лучше всего в ее письмах было то, что она редко упоминала в них о писательстве, кроме тех случаев, когда говорила, что сама она – не писатель. Она писала о разном в общем, а о мужчинах и сексе – в частности. Минди было 25, писала она от руки, почерком устойчивым и разумным, однако, с юмором. Я отвечал ей и всегда радовался, находя ее письмо у себя в ящике. У большинства людей гораздо лучше получается выговариваться в письмах, нежели в беседе, и некоторые умеют писать художественные, изобретательные письма, но стоит попытаться сочинить стихотворение, рассказ или роман, как они становятся претенциозными.
Потом она прислала несколько фотографий. Если они не лгали, то Минди была довольно хороша собой. Мы переписывались еще несколько недель, а потом она упомянула, что скоро у нее двухнедельный отпуск.
Почему бы вам не прилететь сюда? – предложил я.
Хорошо, ответила она.
Мы начали созваниваться. Наконец, она сообщила дату своего прилета в международный аэропорт Лос-Анжелеса.
Буду там, сказал я ей, ничто меня не остановит.
25
Я хранил дату в уме. Сотворить раскол с Лидией никогда не представляло особых трудностей. Я по натуре – одиночка, довольствуюсь просто тем, что живу с женщиной, ем с ней, сплю с ней, иду с ней по улице. Я не хотел никаких разговоров, никаких выходов куда-то, если не считать ипподрома или бокса. Я не понимал телевидения. Я чувствовал себя глупо, если приходилось платить деньги за то, чтобы зайти в кинотеатр и сидеть там с другими людьми ради того, чтобы разделить их эмоции. От вечеринок меня тошнило. Я терпеть не мог азартные игры, грязную игру, флирт, любительскую пьянь, зануд. Но Лидию вечеринки, танцульки, мелкий треп заряжали энергией. Она считала себя сексапилкой. Но уж чересчур очевидной. Поэтому наши споры часто произрастали из моего желания никаких-людей-вообще против ее желания как-можно-больше-людей-как-можно-чаще.
За пару дней до прилета Минди я начал. Мы вместе лежали на постели.
– Лидия, да ради Бога, почему ты такая глупая? Неужели ты не понимаешь, что я одиночка? Затворник? Я таким и должен быть, чтобы писать.
– Как же ты вообще что-то узнаёшь о людях, если не встречаешься с ними?
– Я уже всё про них знаю.
– Даже когда мы выходим поесть в ресторан, ты сидишь, опустив голову, ты ни на кого не смотришь.
– К чему тошноту вызывать?
– Я наблюдаю за людьми, – сказала она. – Я их изучаю.
– Дерьмо собачье!
– Да ты боишься людей!
– Я их ненавижу.
– Как же ты можешь быть писателем? Ты не наблюдаешь!
– Ладно, я не смотрю на людей, но на квартплату зарабатываю письмом. Это круче, чем баранов пасти.
– Тебя надолго не хватит. У тебя никогда ничего не выйдет. Ты всё делаешь не так.
– Именно поэтому у меня всё получается.
– Получается? Да кто, к чертовой матери, знает, кто ты такой? Ты знаменит как Мейлер? Как Капоте?
– Они писать не умеют.
– Зато ты умеешь! Только ты, Чинаски, умеешь писать!
– Да, так я себя ощущаю.
– Ты знаменит? Если бы ты приехал в Нью-Йорк, тебя бы кто-нибудь узнал?
– Послушай, мне на это наплевать. Я просто хочу писать себе дальше. Мне не нужны фанфары.
– Да ты не откажешься от всех фанфар, что только могут быть.
– Возможно.
– Тебе нравится делать вид, что ты уже знаменит.
– Я всегда так себя вел, даже еще не начав писать.
– Ты самый неизвестный знаменитый человек, которого я видела.
– У меня просто нет амбиций.
– Есть, но ты ленив. Ты хочешь всего и на шару. Когда вообще ты пишешь? Когда ты это делаешь? Ты вечно или в постели валяешься, или пьяный, или на ипподроме.
– Не знаю. Это не важно.
– А что тогда важно?
– Тебе виднее, – сказал я.
– Ну, так я тебе скажу, что важно! – заявила Лидия. – У нас уже очень давно не было вечеринки. Я уже очень долго никаких людей не видела! Мне НРАВЯТСЯ люди! Мои сестры ОБОЖАЮТ вечеринки. Они тыщу миль готовы проехать ради вечеринки! Вот так нас вырастили в Юте! В вечеринках ничего зазорного нет.
Просто люди РАССЛАБЛЯЮТСЯ и хорошо проводят время! Только у тебя в голове эта чокнутая идея засела. Ты думаешь, веселье непременно ведет к ебле! Господи Боже мой, да люди порядочны! Ты просто не умеешь хорошо проводить время!
– Мне не нравятся люди, – ответил я.
Лидия вскочила с постели.
– Господи, меня от тебя тошнит!
– Ладно, тогда я уступлю тебе «немного места».
Я спустил ноги с кровати и начал обуваться.
– Немного места? – переспросила Лидия. – Что ты имеешь в виду – немного места?
– А то, что убираюсь отсюда к чертям!
– Ладно, но послушай-ка вот что: если ты сейчас выйдешь за дверь, ты меня больше не увидишь!
– Меня устраивает, – сказал я.
Я встал, подошел к двери, открыл ее, закрыл и спустился к «фольксвагену». Завелся и уехал. Я освободил немного места для Минди.
26
Я сидел в аэропорту и ждал. С фотографиями всегда всё неясно. Точно никогда не скажешь. Я нервничал. Хотелось сблевнуть. Я зажег сигарету и подавился. Зачем я все это делаю? Минди мне теперь не хотелось. А она уже летит аж из самого Нью-Йорка. Я знал множество женщин. Почему их всегда должно быть больше? Что я пытаюсь сделать? Новые романчики – это, конечно, будоражит, но ведь сколько работы. В первом поцелуе, в первой ёбке есть какой-то драматизм. Сначала люди всегда интересны. А потом, позже, медленно но верно проявляются и все недостатки, и всё безумие. Я становлюсь всё незначительнее для них; они будут значить всё меньше и меньше для меня.
Я стар и уродлив. Может, поэтому так хорошо вставлять в молодых девчонок. Я Кинг-Конг, а они – изящные и хрупкие. Я что – пытаюсь в трахе обойти смерть на повороте? Что – с молоденькими девчонками я надеюсь, что не состарюсь ни телом, ни душой? Мне просто не хочется стареть по-плохому – лучше просто бросить всё и сдохнуть еще до прихода самой смерти.
Самолет Минди приземлился и подрулил. Я чуял опасность. Женщины узнавали меня заранее, поскольку читали мои книги. Я выставлял себя напоказ. С другой же стороны, я о них не знал ничего. Настоящий игрок. Меня могли убить, мне могли отрезать яйца. Чинаски без яиц. «Любовные Стихи Евнуха».
Я стоял и ждал Минди. Из ворот выходили пассажиры.
Ох, надеюсь, что это не она.
Или это.
Или в особенности вот это.
А вот эта бы в самый раз! Погляди на эти ножки, на этот задик, на эти глаза…
Одна пошла в мою сторону. Я надеялся, что это она и есть. Самая лучшая изо всей этой чертовой кучи. Такой удачи не бывает. Она подошла и улыбнулась.
– Я Минди.
– Я рад, что вы Минди.
– А я рада, что вы Чинаски.
– Вам багажа ждать надо?
– Да, я притащила с собой столько, что надолго хватит!
– Давайте в баре посидим.
Мы вошли в бар и нашли свободный столик. Минди заказала водку с тоником. Я заказал водку-7. Ах, почти в гармонии. Зажег ей сигарету. Она выглядела прекрасно. Почти девственно. В это было трудно поверить. Маленькая, светловолосая и безупречно сложенная. Больше естественная, чем изощренная. Я понял, что легко смотреть ей в глаза – зелено-голубые. В ушах у нее были 2 крошечные сережки. И она носила высокие каблуки. Я писал Минди, что высокие каблуки меня возбуждают.
– Ну что, – спросила она, – страшно?
– Уже не очень. Вы мне нравитесь.
– Вы в жизни гораздо лучше, чем на фотографиях, – сказала она. – Мне вовсе не кажется, что вы уродина.
– Спасибо.
– О, я не хочу сказать, что вы красавчик – в том смысле, кого другие красавчиками считают. Лицо у вас доброе. А глаза – глаза у вас прекрасны.
Они дикие, сумасшедшие, как будто зверь какой-то выглядывает из горящего леса.
Господи, ну, что-то типа этого. Я неуклюже выражаюсь.
– Я думаю, вы прекрасны, – сказал я. – И очень милы. Мне с вами хорошо. Мне кажется, хорошо, что мы вместе. Допивайте. Нам еще по одной нужно.
Господи, ну, что-то типа этого. Я неуклюже выражаюсь.
– Я думаю, вы прекрасны, – сказал я. – И очень милы. Мне с вами хорошо. Мне кажется, хорошо, что мы вместе. Допивайте. Нам еще по одной нужно.
Вы похожи на свои письма.
Мы выпили по второй и спустились за багажом. Я гордился тем, что иду с Минди. Она ходила со стилем. Столько женщин с хорошими телами ползает, как навьюченные каракатицы. Минди текла.
Все это чересчур хорошо, сидело у меня в голове. Так просто не бывает.
Приехав ко мне, Минди приняла ванну и переоделась. Вышла в легком голубом платьице. Еще она изменила прическу – самую малость. Мы сидели вместе на кушетке, с водкой и водочным коктейлем.
– Ну, – сказал я, – мне по-прежнему страшновато. Я сейчас немного напьюсь.
– А у вас – точно так, как я себе представляла, – сказала она.
Она смотрела на меня и улыбалась. Я протянул руку и, коснувшись ее затылка, чуть-чуть, придвинул к себе и слегка поцеловал.
Зазвонил телефон. Это была Лидия.
– Что ты делаешь?
– Я с другом.
– Это баба, не так ли?
– Лидия, между нами все кончено, – сказал я. – Ты сама это знаешь.
– ЭТО БАБА, НЕ ТАК ЛИ?
– Да.
– Ну, хорошо.
– Хорошо. До свиданья.
– До свиданья, – сказала она.
Голос Лидии внезапно успокоился. Мне получшело. Ее неистовство пугало меня. Она вечно утверждала, что ревнивый – я, и я действительно частенько ревновал, но когда видел, что всё идет против, мне становилось противно, и я отваливал. Лидия была не такой. Она реагировала. Она была Главным Заводилой в Игре Насилия.
Но теперь по голосу я понял, что она сдалась. Водился за ней такой тон.
– Это была моя бывшая, – сказал я Минди.
– Все кончено?
– Да.
– Она вас до сих пор любит?
– Думаю, да.
– Тогда не кончено.
– Кончено.
– Мне остаться?
– Конечно. Прошу вас.
– Вы не просто мной пользуетесь? Я читала все ваши любовные стихи… к Лидии.
– Я был влюблен. И я вас не использую.
Минди прижалась ко мне всем телом и поцеловала меня. Долгий поцелуй. Хуй у меня поднялся. В последнее время я принимал много витамина Е. У меня по части секса свои соображения. Я постоянно был на взводе и продолжительно дрочил. Я занимался с Лидией любовью, затем возвращался к себе и утром мастурбировал. Мысль о сексе как о чем-то запретном возбуждала меня выше всех разумных пределов. Так, словно один зверь ножом вгоняет другого в покорность.
Когда я кончал, то чувствовал, что кончаю перед лицом всего пристойного, белая сперма каплет на головы и души моих умерших родителей. Если б я родился женщиной, то наверняка стал бы проституткой. Коль скоро я родился мужчиной, я желал женщин постоянно – чем ниже, тем лучше. Однако женщины – хорошие женщины – пугали меня, поскольку, в конечном итоге, требовали себе всю душу, а то, что от меня еще оставалось, я хотел сберечь. В основном, я желал проституток, бабья попроще, ибо они беспощадны и жёстки, и не требуют ничего личного. Когда они уходят, я ничего не теряю. И в то же время я жаждал нежной, доброй женщины, невзирая на ошеломительную цену. Пропал, как ни крути.
Сильный мужик отказался бы и от тех, и от этих. Я сильным не был. Поэтому продолжал сражаться с женщинами – с самой идеей женщин.
Мы с Минди докончили бутылку и отправились в постель. Я некоторое время целовал ее, затем извинился и отодвинулся. Слишком надрался, чтобы что-нибудь сделать. Любовничек, блядь. Наобещал множество великих переживаний в ближайшем будущем и уснул рядом с ней, прижавшейся ко мне всем телом.
Наутро я проснулся в отвращении. Взглянул на Минди, нагую рядом с собой. Даже теперь, после всего этого пьянства, она была чудом. Никогда не знал я девушки столь прекрасной и в то же время – столь нежной и умной. Где все ее мужчины? В чем они облажались?
Я ушел в ванную и попытался привести себя в порядок. От «Лавориса» чуть не стошнило. Я побрился и немного побрызгался лосьоном. Смочил волосы и причесал их. Подошел к холодильнику, вытащил «7-АП» и выпил всю банку.
Я вернулся к постели и снова туда залез. Минди была теплой – тело ее было теплым. Казалось, она спала. То, что надо. Я потерся губами о ее губы, мягко-мягко. Хер мой встал. Я чувствовал собой ее груди. Взял одну и пососал ее. Сосок отвердел. Минди шевельнулась. Я опустил вниз руку, ощупал весь ее живот, дотянулся до пизды. Начал потирать ее, очень легко.
Словно заставить раскрыться бутон розы, подумал я. Здесь есть смысл. Это хорошо. Словно два насекомых в саду приближаются медленно друг к другу. Самец пускает свои медленные чары. Самка медленно раскрывается. Мне нравится, нравится. Два жучка. Минди раскрывается, влажнеет. Она прекрасна. Я влез на нее. И засунул, прижавшись ртом к ее рту.
27
Мы пили весь день, и в тот вечер я снова попытался заняться с Минди любовью. Меня поразило и привело в замешательство, когда я обнаружил, что у Минди крупная пизда. Сверхкрупная просто. Прошлой ночью я этого не заметил.
Трагедия. Величайший порок женщины. Я всё трудился и трудился. Минди лежала так, будто ей это нравится. Я молился, чтобы это оказалось правдой. Меня прошиб пот. Заболела спина. Всё поплыло перед глазами, тошнило. Пизда же ее, казалось, становилась все больше. Я ничего не чувствовал. Как будто пытаешься выебать большой и просторный бумажный кулек. Я едва соприкасался со стенками ее влагалища. Агония, упорная работа без малейшей награды. Я чувствовал себя гнусно. Мне не хотелось ее обижать. Я отчаянно хотел кончить. Дело не только в пьянстве. Пьяным я работал получше многих. Я слышал собственное сердце. Я чувствовал его. Я чувствовал его у себя в груди. Я ощущал его в горле. Я ощущал его в голове. Я не мог этого вынести. Я скатился с нее, хватая рот воздух.
– Прости меня, Минди, Господи Иисусе, мне очень жаль.
– Все в порядке, Хэнк, – ответила она.
Я перевернулся на живот. От меня несло потом. Я встал и налил в два стакана. Мы сели в постели и выпили, бок о бок. Я не мог понять, как мне удалось кончить в первый раз. У нас проблема. Вся эта красота, вся эта доброта – а у нас проблема. Я не способен сказать Минди, в чем она. Я не знал, как сообщить ей, что у нее большая пизда. Может, ей никто никогда не говорил.
– Все будет лучше, когда я не буду столько пить, – сказал я ей.
– Пожалуйста, не волнуйся, Хэнк.
– Ладно.
Мы уснули, или же сделали вид, что уснули. Я-то уснул, в конце концов…
28
Минди прожила у меня около недели. Я познакомил ее со своими друзьями. Мы ходили везде. Но решено ничего не было. Я не мог словить оргазм.
Ее, казалось, это не обламывало. Что и странно.
Около 10.45 как-то вечером Минди в передней комнате пила и читала журнал. Я валялся на постели в одних трусах, пьяный, курил, полный стакан стоял на стуле. Я таращился в голубой потолок, ничего не чувствуя и ни о чем не думая.
С парадного входа постучали.
Минди спросила:
– Открыть?
– Конечно, – ответил я, – валяй.
Я слышал, как Минди открывает дверь. Затем послышался голос Лидии:
– Просто зашла посмотреть, что у меня за соперница.
О, подумал я, вот это мило. Сейчас встану, налью им обеим по стаканчику, мы все вместе выпьем и поговорим. Мне нравится, если мои женщины понимают друг друга.
Потом я услышал, как Минди закричала. И Лидия закричала. Я слышал возню, кряхтенье, падение тел. Переворачивалась мебель. Минди завопила снова – будто на нее напали. Завопила Лидия – как тигрица, идущая на убийство. Я выпрыгнул из кровати, собираясь их разнять. Вбежал в переднюю комнату в одних трусах. Там происходила безумная сцена с выдиранием волос, плевками и царапаньем. Я подбежал растащить их, но, споткнувшись о собственный ботинок на ковре, тяжело грохнулся. Минди выскочила за дверь, Лидия – следом. Они побежали по дорожке к улице. Я услышал еще один вопль.
Прошло несколько минут. Я встал и прикрыл дверь. Очевидно, Минди спаслась, поскольку неожиданно вошла Лидия. Она села в кресло около двери.
Взглянула на меня.
– Извини. Я описялась.
Так оно и было. В промежности у нее было темное пятно, и одна штанина вся вымокла.
– Да ладно, – сказал я.
Я налил Лидии, и та просто сидела, держа стакан в руке. Свой я в руке удержать не мог. Никто ничего не говорил. Немного погодя, в дверь постучали. Я встал в одних трусах и открыл. Мой огромный, белый, дряблый живот переваливался за резинку трусов. В дверях стояли два полицейских.
– Здрасьте, – сказал я.
– Мы по вызову о нарушении тишины и порядка.
– Это просто небольшой семейный спор, – сказал я.
– Подробности нам тоже сообщили, – сказал фараон, стоявший ко мне поближе. – Там было две женщины.
– Обычно так и бывает, – ответил я.
– Хорошо, – сказал первый. – Я только хочу задать вам один вопрос.
– Ну.
– Какую из них вы хотите?
– Я возьму вот эту, – я показал на Лидию, сидевшую в кресле, всю обоссанную.