Онъ говорилъ вслухъ, какъ это очень часто дѣлаютъ всѣ сильно возмущенные люди. наконецъ, пересталъ ходить, отеръ потъ, выступившій на лбу, и снова сѣлъ за столъ, закуривъ папироску.
— Когда я теперь расплачусь съ долгами! — воскликнулъ онъ опять, сильно подчеркнувъ карандашомъ цифру, и сталъ усиленно затягиваться папиросой.
А въ головѣ его ужъ мелькала мысль:
«Развѣ на зимнихъ бѣгахъ отыграюсь?»
Въ кабинетъ вошла жена, среднихъ лѣтъ женщина,
— Не очень занятъ? — спросила она мужа и, не дожидаясь отвѣта, сѣла около стола и тяжело вздохнула.
Мужъ покосился на нее и спросилъ:
— За деньгами?…
— А ты почемъ догадался? Да за деньгами, — отвѣчала жена.
— Но вѣдь третьяго дня я тебѣ далъ денегъ.
— Ты далъ на гимназическій костюмъ Мишѣ, Олѣ на сапоги… Потомъ у меня чулокъ не было… А сегодня я, Александръ Иванычъ, посмотрѣла мою ротонду — мѣхъ у ней совсѣмъ протерся. Надо будетъ перебрать мѣхъ. Потомъ я вѣдь безъ зимней шляпки… Потомъ…
— Надо подождать… — рѣзко отрѣзалъ Трущохинъ. — Я теперь не при деньгахъ.
— Насчетъ переборки мѣха для ротонды можно дѣйствительно подождать, — согласилась жена. — Пока я отдамъ мѣхъ, пока его будутъ перебирать и вставлять новые куски — время терпитъ. Я только пришла объявить тебѣ, чтобы ты зналъ. Но шляпка… и потомъ у насъ продырявились наволочки на подушкахъ… Простыни очень ветхи… Ты вотъ что… Ты дай мнѣ покуда хоть двадцать пять рублей. Тогда-бы я поѣхала сегодня я…
— И этого дать не могу… Надо подождать, — скинулъ мужъ и сказалъ:- Ты знаешь, какое сегодня я далъ себѣ слово? Я торжественно далъ себѣ слово ни подъ какимъ видомъ не жить больше на дачѣ въ Лѣсномъ. Ни за что! Ни за какія коврижки! — прибавилъ онъ.
— Ты это насчетъ тотализатора-то? Но я немного проиграла. Самые пустяки, — отвѣчала жена.
— Ты немного. Но я изрядно. Вѣдь вотъ оттого-то я и не могу дать тебѣ сегодня денегъ. Дня черезъ два-три немножко дамъ, но сегодня не могу.
— Дня два-три я могу подождать, — согласилась жена. — На расходы по кухнѣ рубля четыре у меня есть.
— Пожалуйста, Нюточка… Подожди.
Она встала со стула, выпрямилась во весь ростъ и, взглянувъ на мужа, произнесла, отчеканивая слова и подмигивая:
— У тебя, Александръ, могли-бы быть деньги, и при проигрышѣ въ тотализаторъ могли-бы быть деньги, но ты, милый другъ, пропускаешь то, что по рѣчкѣ плыветъ. Да… пропускаешь… Эдакимъ большимъ учрежденіемъ ты завѣдуешь… Столько здѣсь дѣлается поставокъ подрядчиками, а ты пропускаешь, что по рѣчкѣ плыветъ.
— Ты мнѣ это насчетъ взятокъ намекаешь, что-ли? — спросилъ мужъ. — Намекаешь, что я взятокъ не беру?
— Это не взятки. Взятки совсѣмъ другое. А вѣдь ужь вездѣ дѣлается, что тому, гдѣ кто что принимаетъ, всегда извѣстный процентъ даютъ.
Мужъ помолчалъ и отвѣтилъ:
— Ты ошибаешься, милая: Я взялъ ужъ кое съ кого взялъ… И какъ мнѣ эти деньги руки жгли, если-бы ты знала!
Она улыбнулась и сказала.:
— Однако, не прожгли вѣдь. Мало берешь, Александръ Иванычъ. Здѣсь, говорятъ, твой предшественникъ каменный домъ нажилъ. Да… А ты не можешь женѣ даже двадцати пяти рублей датъ, — прибавила она и стала уходить изъ кабинета!
— Завтра или послѣзавтра я тебѣ дамъ, Нюточка, двадцать пять рублей! — крикнулъ ей вслѣдъ мужъ. — Дамъ. Будь покойна.
По уходѣ жены Трущохинъ опять всталъ изъ-за письменнаго стола и опять началъ ходить по кабинету, бормоча себѣ что-то подъ носъ. Черезъ минуту онъ позвонилъ. Вошелъ лакей-подростокъ въ сѣромъ фракѣ, то что называють казачкомъ.
— Давеча дворникъ тутъ былъ… Подрядчикъ, что намъ дрова поставляетъ, — сказалъ Трущохинъ. — Я его видѣлъ въ окно, когда онъ ходилъ по двору. Посмотри-ка его на дворѣ. Можетъ быть онъ еще не ушелъ.
— Не ушелъ-съ, — отвѣчалъ казачекъ. — Я сейчасъ собаку на дворъ гулять выводилъ, такъ онъ съ вахтеромъ разговаривалъ.
— А если не ушелъ, то бѣги скорѣй и позови его сюда.
Казачекъ ушелъ. Трущохинъ потеръ руки и тихо сказалъ себѣ:
— Понажмемъ… Дѣйствительно, дрова онъ ставитъ плохія… Во-первыхъ, сырыя, потомъ маломѣрныя. Онъ долженъ ставить дрова-швырокъ въ девять вершковъ длины, а у него полѣно то и дѣло въ восемь вершковъ, а то и меньше. Вѣдь это-же противъ условія, противъ контракта. За что ему мирволить!
Казачекъ вернулся и сказалъ:
— Здѣсь онъ. Сейчасъ придетъ.
У Трущохина усиленно забилось сердце. Онъ раза два прошелся по кабинету.
— Прямо маломѣрныя дрова, а это ужъ злоупотребленіе… Ну, а хочешь дѣлать злоупотребленіе, такъ платись… — бормоталъ онъ. — Да, платись… Зачѣмъ тебѣ наживать одному? Дѣлись съ другимъ.
Въ сосѣдней комнатѣ раздались шаги и сжрипѣли сапоги.
«Идетъ. Какъ его зовутъ-то? — Задалъ себѣ вопросъ Трущохмнъ, взглянулъ на себя въ каминное зеркало и увидалъ, что покраснѣлъ.
— Проклятый тотализаторъ! — произнесъ онъ вслухъ и, чтобы утишить волненіе, сталъ закуривать папиросу.
* * *Дровяникъ вошелъ въ кабинетъ и истово перекрестился на икону, висѣвшую въ углу.
— Добраго здоровья, Александръ Иванычъ… — заговорилъ онъ протяжнымъ теноркомъ:- звать изволили?
Трущохинъ обернулся. Передъ нимъ стоялъ пожилой человѣкъ въ драповомъ пальто, ярко начищенныхъ сапогахъ бутылками, очень благообразный, и кланялся, держа въ одной рукѣ картузъ, а другой поглаживая широкую русую бороду съ просѣдью.
— Звалъ… — отвѣчалъ ему Трущохинъ, — и хочу съ вами серьезно поговорить. — Такъ, милѣйшій, нельзя, такъ невозможно, господинъ Ухватовъ. Такъ торговцы не дѣлаютъ.
— Что такое? Въ чемъ дѣло, ваше превосходительство? — испуганно спросилъ дровяникъ.
— Во-первыхъ, я еще не превосходительство, а во-вторыхъ, вы сами знаете, что я говорю насчетъ дровъ, которыя вы ставите. Это ужь изъ рукъ вонъ, Ухватовъ. Какъ васъ звать?
— Терентіемъ Павловымъ-съ.
— Такъ не дѣлается, Терентій Павлычъ, и я не могу этого допустить! Не могу-съ!
— А что такое насчетъ дровъ, Александръ Иванычъ? Дрова, кажется, первый портъ.
— Да, если считать снизу. Садитесь. Присядьте.
— Ничего-съ… Постоимъ… — проговорилъ дровяникъ, однако присѣлъ на кончикъ стула у дверей, издалъ глубокій вздохъ и произнесъ:- Удивительно!
Сѣлъ и Трущохинъ.
— Я не могу кричать на васъ, это не въ моей манерѣ, - проговорилъ Трущохинъ:- но скажу вамъ, не горячась, что вашихъ дровъ я не могу принять. Рѣшительно не могу.
Дровяникъ поднялся со стула.
— Отчего-же это такъ? Позвольте… — спросилъ онъ.
— Потому что онѣ сырыя и маломѣрныя… Невозможныя дрова.
— Эти дрова маломѣрныя? Не знаю-съ… Удивительно!.
Дровяникъ развелъ руками и хлопнулъ себя картузомъ по бедру.
— Да-съ, сырыя и маломѣрныя, а это противъ контракта, — продолжалъ Трущохинъ. — Въ контрактѣ прямо сказано, что дрова должны быть не менѣе девяти вершковъ длины и не менѣе трехъ ширины, а вчера я ходилъ на дворъ ихъ осматривать и за какое полѣно ни возьмешься — все восемь вершковъ, а то и меньше. И наконецъ, среди полѣньевъ есть просто палки какія-то… Напиленныя жерди…
— Не знаю-съ… — протянулъ дровяникъ. — Удивительно.
— Такъ вотъ знайте-съ… И знайте также, что принять ихъ я никоимъ образомъ не могу.
— Позвольте-съ… Вѣдь дрова не машиной рѣжутся, и если такое-нибудь полѣно…
— Нѣтъ, тутъ-съ не одно полѣно. Тутъ не объ одномъ полѣнѣ рѣчь.
Трущохинъ всталъ со стула и заходилъ по кабинету. Дровяникъ подумалъ и отвѣчалъ:
— И люди даже одного росту не бываютъ, а одни подлиннѣе, другіе покороче.
— То люди, а то дрова.
— Если, Александръ Иванычъ, которыя коротки, то можно откинутъ и мы возьмемъ ихъ обратно.
— Половину придется везти обратно. Вы сколько выставили?
— Да теперь саженъ около четрехсотъ. Впрочемъ, вахтеръ вашъ принялъ только триста.
— Ну, такъ вотъ, болѣе двухсотъ сажень придется везти обратно. Да нѣтъ, я эти дрова совсѣмъ не могу принятъ. Везите всѣ обратно. Сейчасъ я составлю актъ…
Дровяникъ вспыхнулъ и заговорилъ:
— Александръ Иванычъ, ваше превосходительство, да вѣдь это грѣхъ! За что-же вы хотите раззорить человѣка?
— Перестаньте! Грѣхъ былъ-бы тогда, если-бы и принялъ такія дрова! — возвысилъ голосъ Трущохинъ. — Да-съ. Везите ихъ обратно. Я не приму.
Онъ отвернулся отъ дровяника. Произошла пауза.
— Кажется, Александръ Иванычъ, мы всегда для васъ… — произнесъ дровяникъ. — За что-же, помилуйте, вы хотите заставить человѣка пить чай безъ сахару! Удивительно! Мы всегда…
— То-то и дѣло, что не всегда… — тихо отвѣчалъ Трущохинъ.
— Не знаю-съ… — покачалъ головой дровяникъ. — Впрочемъ, мы даже можемъ и сейчасъ… Вотъ-съ… Пожалуйте. Хотите, на пріютъ пожертвуйте, а то куда хотите. Росписки не потребуемъ.
Дровяникъ полѣзъ въ, карманъ за бумажникомъ.
— То-то и дѣло, что не всегда… — тихо отвѣчалъ Трущохинъ.
— Не знаю-съ… — покачалъ головой дровяникъ. — Впрочемъ, мы даже можемъ и сейчасъ… Вотъ-съ… Пожалуйте. Хотите, на пріютъ пожертвуйте, а то куда хотите. Росписки не потребуемъ.
Дровяникъ полѣзъ въ, карманъ за бумажникомъ.
— Не думайте только дешево отдѣлаться. Вѣдь вы ставите семьсотъ сажень одного швырка… — сказалъ Трущохинъ. — Поставка не шуточная.
— Знаемъ-съ.
Послышался тяжелый вздохъ. Дровяникъ вынулъ одну радужную и сталъ отсчитывать мелкія бумажки, но потомъ оставилъ ихъ, досталъ вторую радужную и, приложивъ ее къ первой, произнесъ, подавая ихъ Трущохину:
— Вотъ пожалуйте, что можемъ. А только ужъ, Бога ради, не тѣсните насъ. За что маленькихъ людей обижать! Удивительно!
Трущохинъ взялъ и сказалъ:
— Спасибо. Но я все-таки велю вахтеру, чтобы онъ отобралъ тамъ полѣнья, которыя меньше восьми вершковъ, чтобы вы видѣли и знали… Такъ ставить нельзя.
— Людишки… Приказчики… Что ты подѣлаешь съ народомъ! Не смотрятъ за пильщиками. А я, ей-ей, не виноватъ. Кладка у насъ хорошая, плотная, дрова выставляемъ съ опушкой. Можно уходить?
— Уходите.
— Прощенья просимъ-съ… Пожалуйста не обидьтесь, Александръ Иванычъ. Все это вѣдь это ошибкѣ и прямо… удивительно!
Дровяникъ поклонился и вышелъ изъ кабинета.
Трущохинъ держалъ въ рукѣ двѣ радужныя и смотрѣлъ на нихъ.
— Проклятый тотализаторъ! — процѣдилъ онъ сквозь зубы.
Онъ позвонилъ казачка. Казачекъ явился.
— Попроси барыню… — сказалъ казачку Трущохинъ.
— Слушаю-съ.
Казачекь повернулся. Вдругъ около него упалъ на полъ двугривенный.
— Смотри… Это что такое? Откуда это у тебя? — спросилъ его Трущохинъ.
— А мнѣ сейчасъ дровяникъ далъ, — проговорилъ тотъ смущенно и поднялъ монету.
— Тебѣ-то за что? Чортъ! — раздраженно закричалъ Трущохинъ, но казачекъ уже выскочилъ изъ кабинета.
Шурша платьемъ, вошла Трущохина. Она была надувшись.
— Что такое случилось у тебя? — спрашивала она. Мужъ показалъ ей двѣ радужныя бумажки и сказалъ:
— Вотъ… Ева соблазнила Адама!..
— Съ кого получилъ? — быстро воскликнула она.
— Съ дровяника Ухватова. Онъ былъ здѣсь на дворѣ. Впрочемъ, съ него-то не грѣхъ, съ него стоитъ.
— Да со всѣхъ стоить. Только что-жъ ты мало взялъ, Александръ?
— Да столько далъ. Конечно, можно было-бы поторговаться — ну, да чортъ съ нимъ!
— Нѣтъ, ты нажимай, ты нажимай… У насъ долги есть. Я больше ста рублей должна.
— Ну, вотъ тебѣ сто рублей на поправку ротонды и на все прочее. А вторую радужную отдамъ Розенгипфелю въ уплату по векселю. Я его вызову по телефону. Ужасно пристаетъ.
Жена сидѣла около стола и обвертывала сторублевую бумажку вокругъ пальца.
— За сто рублей спасибо, но я тебѣ должна признаться, Шурочка, что этого мнѣ мало. Пока я обойдусь и съ этими деньгами, но въ общемъ мнѣ мало, — сказала она. — А потому ты еще съ кого-нибудь понажми, Шурочка.
— Хорошо, хорошо. Вотъ я долженъ провѣрить счета по ремонту, сличить со справочными цѣнами… — проговорилъ онъ.
— Да, да, да… — подхватила жена. — Въ особенности на маляра. Что онъ мошенникъ, ты это можешь видѣть по нашей квартирѣ. Вѣдь вотъ двери… Ты ему велѣлъ выкрасить два раза и лаковой краской, но развѣ у насъ двери выкрашены лаковой краской! И наконецъ, бьюсь объ закладъ, что онъ красилъ ихъ только по одному разу. Ты хорошенько возьми съ него, Шурочка.
— Да надо. Дѣйствительно, онъ безобразникъ, — согласился Трущохинъ.
— А какъ великъ счетъ маляра?
— Тысячу пятьсотъ съ чѣмъ-то.
— Смѣло двѣсти бери.
— Много.
— Не жалѣй ты его. Посмотри, какой онъ жирный, отъѣвшійся. Также ты можешь взять и за обои съ фабриканта.
— Ну, тамъ пустяки…
— Бери и пустяки. Зачѣмъ упускать, что по рѣчкѣ плыветъ?
— Совѣстливый я человѣкъ — вотъ что…
Трущохинъ тронулъ себя за грудь и отвернулся отъ жены.
— Ахъ, Боже мой, какія нѣжности! Но позволь тебя спросить: что ты раззоришь этими двумя стами рублей дровяника? Раззоришь маляра, если возьмешь и съ него двѣсти? — спросила жена.
Трущохинъ молчалъ.
— Чувствую, что это только начало, — проговорилъ, онъ наконецъ послѣ долгой паузы и не смотря на жену и тутъ-же прибавилъ: — А кто виноватъ въ этомъ началѣ? Тотализаторъ.
VII
Она помнитъ, что въ глазахъ ея помутилось и съ ней сдѣлалось дурно. Всѣ предметы стали отдѣляться отъ нея, наконецъ, исчезли и сдѣлалось совсѣмъ темно, хотя день былъ солнечный. Она впала въ обморокъ. Это случилось послѣ звонка на скачкахъ, когда она увидала, что и послѣдняя лошадь, на которую она поставила въ тотализаторъ, проиграла.
Когда она пришла въ себя, около нея суетились. Какая-то дама разстегивала ей корсажъ, пожилой элегантный мужчина въ сѣрой шляпѣ давалъ нюхать ей спиртъ. Стоялъ лакей во фракѣ и съ бляхой, со стаканомъ воды на подносѣ, принесенномъ изъ буфета.
Вскорѣ пришелъ молодой военный докторъ, пощупалъ у ней пульсъ и сказалъ:
— Это отъ жары… Это страшный солнечный припекъ. Нѣсколько часовъ на жарѣ… Волненіе… Но теперь все благополучно кончилось. Снимите съ нея шляпку. Вѣдь тамъ шпильки, булавки. Удивительно, что въ буфетѣ нѣтъ никакихъ медикаментовъ. Поѣзжайте, сударыня, домой. Не оставайтесь здѣсь больше, — сказалъ ей докторъ.
— Да, я поѣду… — проговорила она глухимъ голосомъ и прибавила находившейся при ней дамѣ:- Не снимайте шляпку, не надо.
Она приподнялась на скамейкѣ, но покачнулась.
— Не худо-бы кому-нибудь проводить… — сказалъ докторъ.
— Я могу проводить… — вызвался пожилой господинъ. — У меня и экипажъ есть. Сударыня, позволите?
Онъ протянулъ ей руку, свернутую калачикомъ.
— Мерси. Я могу сама… Мнѣ не далеко… Я живу на дачѣ, тутъ поблизости… — отвѣчала она, но ноги ея были слабы, она качалась и приняла руку.
Они вышли изъ мѣстъ и очутились на подъѣздѣ. Продавецъ программъ въ черномъ казакинѣ и въ фуражкѣ сбѣгалъ за экипажемъ; это была карета.
— Садитесь, пожалуйста… — предложилъ ей пожилой господинъ. — Что за безпокойство! Вѣдь вы говорите, что близко. Я могу сейчасъ-же и вернуться назадъ.
Карета мчалась по грунтовой мостовой. Она сказала улицу.
— Вы замужемъ… — проговорилъ пожилой господинъ, замѣтивъ на рукѣ ея обручальное кольцо. — Можетъ быть, вы хотите, что-бы я предупредилъ мужа, успокоилъ его… Впрочемъ, вы на ногахъ.
— Мужъ въ командировкѣ…- отвѣчала она слабымъ голосомъ.
Пожилой господинъ какъ-то самодовольно крякнулъ и молодцовато покрутилъ усъ.
— Дѣти есть? — спросилъ онъ.
— Одинъ маленькій ребенокъ. Я только третій годъ замужемъ, — отвѣчала она. — Вотъ тутъ… Направо… У зеленой рѣшетки. Велите остановиться.
Въ каретѣ звякнулъ звонокъ. Кучеръ удержалъ лошадей.
Пожилой господинъ выскочилъ первый изъ кареты и помогъ выйти дамѣ.
— Я васъ ужь провожу въ комнаты, — сказалъ онъ:- и передамъ прислугѣ.
— Не надо… Неловко… Мерси… Вы и такъ любезны… — пробормотала она.
Но онъ шелъ сзади.
Вотъ и дачка съ маленькими низенькими комнатками. Ее встрѣтила старая нянька съ ребенкомъ.
— Барыня, голубушка… что съ вами? На васъ лица нѣтъ.
— Занездоровилось, — сказала она, снимая шляпку. — Вотъ добрые люди привезли… Дай мнѣ, няня, валерьяновыхъ капель.
Пожилой господинъ не уходилъ.
— Вы мнѣ позвольте выкурить папиросочку? — спросилъ онъ.
— Сдѣлайте одолженіе…
Няня подала ей капель. Она выпила. Пожилой господинъ курилъ, ходилъ по комнатѣ съ небогатой дачной обстановкой, остановился передъ фотографіей на стѣнѣ и сказалъ:
— Это вашъ мужъ?
— Да… Онъ служить въ одной акціонерной компаніи и теперь въ командировкѣ…
Произошла пауза. Пожилой господинъ сѣлъ, пріосанился и бросилъ на дамочку плотоядный взоръ.
Она была очень недурненькая, статная. Взгляда его она не замѣтила. Она сидѣла въ отдаленіи отъ него, перебирала платокъ и что-то обдумывала, наконецъ, подняла глаза и запинаясь проговорила:
— Послушайте… Вы богаты?..
— А что? — спросилъ онъ и сдѣлалъ большіе глаза. — Я не нуждаюсь.
— Можетъ быть, вы захотите сдѣлать доброе дѣло. Да нѣтъ… нѣтъ…
— Говорите, говорите…
— Я проиграла въ тотализаторѣ нужныя деньги… Деньги, которыя прислалъ мнѣ мой мужъ для уплаты за квартиру. Деньги нужны завтра. Даже ужъ вчера были нужны… Нужны до зарѣзу… Не будетъ денегъ — скандалъ. Не можете-ли вы дать мнѣ полтораста рублей? Я вамъ выдамъ росписку и мѣсяца черезъ три возвращу съ благодарностью. Спасите меня!
Произошла пауза. Пожилой господинъ развелъ руками и съ улыбкой проговорилъ:
— Вотъ видите-ли… такія деньги такъ зря, ни за что — не даются.