Я лишь оттолкнула поднос на середину стола, не отрывая от нее взгляда. В дверях мне все же удалось ей сказать, что я поем позже, – в ее понимании это равнялось первостатейному оскорблению.
На самом деле сам факт, что я восстала, начисто отбил мне аппетит. В ту ночь я без конца ворочалась в постели. Мне снилась Алиса: она держала меня за руку и повторяла: «Мы сильнее, Мина», как говорят малыши на школьном дворе. Сон был радостный, и в лицее мне не терпелось рассказать его. Но когда я увидела подругу у центральной лестницы, лицо у нее было необычно серьезное. «Пора положить всему этому конец», – обронила она, глядя в сторону.
– Положить конец чему, Алиса? – спросила я, и кровь застыла у меня в жилах.
Но она не ответила. Встала и поднялась по ступенькам, как будто меня не было вовсе. Пока я приходила в себя, она уже сидела в классе, зажав в губах карандаш.
– Положить конец чему? – переспросила я шепотом.
Но учитель математики тоже уже сидел на своем месте и строгим взглядом обводил класс. Не время было болтать.
Алиса и бровью не повела, оставив меня мучиться вопросами без ответов.
* * *– Я думал, ты уже не придешь, – сказал Без-Слез.
Он стоял, прислонясь к стене домика. В штатском, если можно так выразиться, то есть весь в черном, в тяжелых ботинках с пряжками и футболке с надписью «I still exist»[2].
Я остановилась как вкопанная, он улыбнулся.
– Я решил подождать немного, вдруг ты поблизости.
Он достал пачку сигарет, закурил.
Ждать меня? Мне это показалось подозрительным. Он выдохнул облачко дыма.
– Ты ушла из дома, да? Сбежала…
Да кем он себя возомнил?
– Мне восемнадцать лет, и я ни перед кем не обязана отчитываться.
– Может быть, но все-таки ты сбежала.
Я посмотрела на него, пытаясь проанализировать, что могло вызвать в нем такой интерес ко мне. Напрасный труд: я не понимала. А он продолжал улыбаться, как будто курил не табак с капелькой смолы, а что-то другое.
– Чего ты, собственно, хочешь? Или ты работаешь на полставки в социальной помощи?
От чужой заботы я всегда делалась агрессивной. Я по опыту знала, что бескорыстной она бывает редко. Ко мне подходили, только чтобы о чем-то попросить: сделать что-то по дому, дать списать задание в лицее, – общий удел всех невидимок.
Разумеется, кроме Алисы.
– Спокойнее, – сказал Без-Слез. – Я просто подумал, что могу тебе помочь. Вчера не сообразил. Дома потом злился на себя. У тебя ведь нет даже свитера. Ночи холодные, ты, наверно, закоченела?
Мне это казалось все более подозрительным. Я предпочла его предупредить.
– Хоть ты парень, а я девушка, это не значит, что ты обязательно одержишь верх. Я умею драться.
Это, конечно же, была неправда. Я хотела записаться на курсы дзюдо при муниципалитете, но тетка отказала: слишком дорого. Я чувствовала себя слабенькой и иногда, ловя по телевизору трансляцию боксерских матчей, закрывала глаза и воображала, что на ринге – я. Я была непобедима, внушала уважение, носила шорты из золотистого шелка и чемпионский пояс на талии.
Без-Слез рассмеялся.
– Ты так думаешь?
Потом вдруг помрачнел.
– Знала бы ты, сколько раз мне тоже хотелось сбежать.
– Почему?
– Посмотри на меня. И подумай, что ты знаешь об этих местах. Ты многих встречала таких, как я?
Все парни здесь одевались одинаково или почти. Серые или темно-синие свитера с капюшонами, кроссовки и фирменные джинсы; они ходили, поигрывая плечами, что значило «вот это мужчина, настоящий». Здешние парни делились на три клана: те, кто слушал рэп, те, кто слушал все остальное, и те, кто вообще ничего не слушал, потому что был занят онлайн-играми на мощных компьютерах в интернет-кафе. Для других места не было. Так что худого парня с напомаженными волосами и серьгой в ухе, с подвесками в виде черепов, в облегающих брюках и черной кружевной рубашке было действительно трудно представить в этих местах.
Он провел пальцем по своим усикам – этот жест, как я узнала позже, был у него знаком сильной нервозности.
– Мой отец работал мастером на сталелитейном заводе. В прошлом году его сократили после двадцати лет беспорочной службы. Официально он больше не обременен семьей, поэтому оказался первым в списке кандидатов на увольнение. А на самом деле это моя вина.
– Твоя вина?
– Я, видишь ли, не внушаю доверия. Иметь, видишь ли, сына, который одевается, как я, – признак «неблагонадежности». Мы, видишь ли, семейка педиков, а педики работать не умеют. Это не я придумал, так говорят.
– А твой отец, он что говорит?
– Что я его позорю.
Мы помолчали. Он все еще водил пальцем по усикам. Я не удержалась от вопроса:
– Так ты это самое или нет?
– Что?
– Ну, педик… то есть гомосексуалист…
– Я не отрицал, но это чтобы досадить им. На самом деле я предпочитаю девушек.
Снова повисло молчание, потом он смущенно продолжил:
– Вообще-то девушки ли, парни ли, я один уже два года. Но ты не думай, я не жалуюсь, ясно? Меня не напрягает, что я один. Тяжко только сидеть в этом болоте. Сил моих больше нет каждое утро ехать одним и тем же автобусом, слышать одну и ту же чушь, подавая пиво, видеть, как мой город загнивает, потому что не может развиваться. Новые поколения повторяют то, что делали и думали предыдущие, движутся по накатанной, и никто никогда не скажет: «Стоп, остановитесь на пять минут, задумайтесь!» Мне всегда хотелось уехать, бросить все, но так и не хватило пороху. Мне двадцать три года, и я живу с родителями. Сама видишь, как я собой горжусь.
Взгляд его смягчился. Он протянул мне свою куртку.
– Ты замерзла. Возьми.
– А ты?
– Я иду на работу, так что она мне пока не понадобится.
Я набросила куртку на плечи и сразу почувствовала себя лучше.
Он открыл рюкзак, переоделся. Я смотрела на него как зачарованная: эльф, надевающий синий передник.
– Я вернусь через два часа, ты будешь здесь? Дурацкий вопрос: ты будешь здесь. До моего возвращения пораскинь мозгами, что тебе нужно. Составим список.
Я смотрела ему вслед.
Пораскинуть мозгами.
Что мне нужно? Как я буду жить дальше? Чем займу ближайшие дни? От всех этих вопросов голова шла кругом. Чтобы ответить на них, надо было ясно представлять себе мое будущее. А я даже не знала, есть ли оно у меня. Ведь это всего лишь отсрочка. Есть ли смысл заморачиваться, что будет дальше? Почему я чувствую себя такой бессильной, не способной принять малейшее решение?
– Вперед, Мина! – нараспев подбадривала меня Алиса, когда я часами сетовала на судьбу. – Остановиться значит отступить. Двигайся, не стой на месте, решайся, вперед!
Я увязла в Алисе – а может быть, наоборот?
Пора перевернуть страницу. Но как перевернуть страницу, где написано лучшее из того, что со мной случилось?
– Ну что? Ты подумала?
Я вздрогнула. Без-Слез был уже здесь.
– Невероятно, – продолжал он. – Ты в точности на том же месте и в той же позе, что два часа назад. В тебе, наверно, гены йога.
– Я не заметила, как прошло время.
– Гм… это опасно: когда сидишь, глядя в никуда, старишься без молодости и умираешь до срока. Эстетично, но рискованно.
– Заткнись.
Он осекся: я сказала грубость?
В каком-то смысле да.
– Я не могу больше смотреть в никуда, – вздохнула Алиса, сообщив мне о своем решении на школьном дворе. – Мне больше нечего здесь делать, но я знаю, что даже ты этого не поймешь. Только после ты все узнаешь.
Она была совершенно права, сколько я ни анализировала под всеми возможными углами, все равно не могла понять, почему ее жизнь заслуживает подобного вывода. Это была дурная шутка. «Все, Алиса, хватит, юмор у тебя – хоть плачь, но я тебя прощаю, не будем больше об этом, кончено».
– Ценность жизни не сводится к списку того, что имеешь. Она в другом, она невидима. Она – то, что ты есть. Задумывалась ли ты когда-нибудь, какую роль должна сыграть? Какую миссию выполнить? Какую картину восполнить? Какой путь пройти? Я довольна прожитым, я сделала то, что должна была. Отныне моя жизнь будет с каждым днем терять частицу смысла. Поэтому я ее сокращу, и позже ты поймешь: это лучшее, что можно было сделать.
Она была серьезна, черт возьми, так серьезна! У меня кровь стыла в жилах.
– Но мы, Алиса? Это не имеет смысла в твоих глазах? Ты и я? Как я, по-твоему, буду жить без тебя? Где искать свою ценность? Свою роль?
Она вдохнула воздух в мои легкие, запустила, как мотор, мое сердце, она починила меня, она меня любила, утешала, заставляла смеяться – и вот теперь бросала меня, оставляла одну без иных объяснений, кроме «я сделала то, что должна была»!
– Ищи в себе. Я тебе не нужна. И вообще, с сегодняшнего дня мы не будем ездить домой вместе. Ты к себе, я к себе.
– С шофером?
У меня подкосились ноги.
Она поджала губы почти насмешливо: «Брось, не раздувай, смирись, что тебе еще остается!»
Потом открыла книгу, давая понять, что разговор окончен.
– Ищи в себе. Я тебе не нужна. И вообще, с сегодняшнего дня мы не будем ездить домой вместе. Ты к себе, я к себе.
– С шофером?
У меня подкосились ноги.
Она поджала губы почти насмешливо: «Брось, не раздувай, смирись, что тебе еще остается!»
Потом открыла книгу, давая понять, что разговор окончен.
– Что не так? – встревожился Без-Слез с серьезным видом. – Ты такая бледная.
Я сама не знала, что на меня нашло, что за тяжесть давила на грудь?
Я просто устала, вымоталась? Или дело в том, как он смотрел на меня, – открыто, пристально, когда другие скользили по мне взглядом, едва замечая?
Я сказала ему правду, все выложила: что не так, Без-Слез? Вся моя жизнь. Моя лучшая подруга покончила с собой по причинам, которые мне не вполне понятны, я должна была умереть вместе с ней – а вот и нет: сижу здесь, в пятистах метрах от ее дома.
Что не так? Что сейчас, когда я с тобой говорю, причины пережить ее не вижу.
Что не так? Что с тех пор, как заскрежетали колеса по железу, я плаваю впотьмах, в грязных водах, в отработанном воздухе, я не хочу двигаться ни вперед, ни назад, я зажата, приклеена, пригвождена к настоящему, как бабочка на булавке коллекционера.
Что не так? Что я не прыгнула.
Что не так? Что она – она прыгнула.
* * *После заявления Алисы я села в автобус в растерянности. Никогда еще отсутствие не было таким ощутимым. Циклон эмоций бушевал во мне, от гнева до уныния, от чувства брошенности до отчаяния и непонимания. Однако ни на миг мне не пришло в голову уговорить ее передумать. Ее решимость была очевидна, а поведение тем более убедительно, что она не преминула добавить свое кредо, пресловутый критерий свободной воли.
– Какие бы карты ни сдала тебе судьба, у тебя всегда есть крупный козырь: твоя свободная воля.
– Да ну? Стало быть, всегда можно выкрутиться, ага… Как в мультиках: тебя раздавили, но ничего страшного, стоит только захотеть, и ты снова целехонький.
– Не язви, Мина. Я хочу сказать, что ты вправе выбирать видение мира, вещей, событий. Как бы то ни было, все, что ты видишь, – всегда лишь проекция, и ты вольна ее изменить. Ничто не предопределено, вот что я хочу сказать. Логика не имеет веса перед твоей волей. Вывод за тобой, только за тобой, в том числе и в вопросе, что хорошо, а что плохо. Так что да, моя свобода воли – считать, что дарованная мне жизнь, на первый взгляд идеальная, на самом деле тюрьма. Нет добра и зла, нет черного и белого, есть то, что я решаю, анализируя мир при помощи собственных ключей. Я хозяйка своей жизни и каждого своего выбора. Подумай об этом.
Я думала. Почти каждую ночь, когда жила у тетки.
Не в пример Алисе, я ничему не была хозяйкой – лишь безвольно принимала все.
Не в пример Алисе, я четко отличала добро от зла и хорошее от плохого. Временами я злилась на нее за то, что она не понимала, как больно слышать ее разглагольствования. Я даже становилась жестокой.
– Куда как просто теоретизировать в шелках.
Но Алиса не обижалась на такие пустяки. И твердо стояла на своем.
– Скажи, Мина, неужели я не должна размышлять о своей свободе только потому, что ем из дорогого фарфора и у меня на банковском счету больше денег, чем зарабатывает рабочий на конвейере за десять лет?
Она сводила меня с ума. Мне хотелось заорать: «Да, именно так, ты должна прекратить, потому что ты слишком, слишком избалована жизнью, чтобы рассуждать о ней! Оставь это право бедным, обездоленным, рабам, всем тем, чьи страдания одновременно осязаемы и измеримы».
Но я молчала, ибо она не становилась ни глупее, ни бесчувственнее, ни примитивнее любого другого человека, оттого что была богатым и обеспеченным ребенком. Деньги – не гарантия счастья, не залог свободы, я это знала, и дорогая ее сердцу свободная воля существовала вне всяких материальных соображений. Алиса была права. Этот критерий у всех у нас в руках, при всей разнице наших положений.
В тот самый вечер, когда я выходила из автобуса, этот вопрос проник, пробрался между мыслями, овладел мною. Быть может, настало время и мне осуществить эту свободу. Умереть – чтобы быть.
* * *Без-Слез выслушал меня, не перебивая. Он сел на достаточном расстоянии, чтобы не испугать меня, смотрел мягко, взволнованно. Сопереживал. Я замолчала, чувствуя опустошенность и одновременно облегчение.
– Вот как, значит, – осторожно начал он. – Она жила здесь поблизости?
– В большом доме с кустами гортензии и белыми ставнями.
Он нахмурился, припоминая.
– Есть такой, за поворотом…
– Ее мать – блондинка, очень элегантная, худенькая. Очень красивая.
– Ясно. Я понял. Она приходила в кафе, еще недели не прошло. Спрашивала у хозяина, не знает ли он кого-нибудь в помощь по хозяйству. Ее муж, должно быть, занимает важный пост. Его машина дороже, чем дом моих родителей.
Он снова нахмурился, покачал головой.
– Я не знал, что у них есть дочь. Бедняги… Такого злейшему врагу не пожелаешь…
В глазах у меня защипало от слез.
– Это Алисе первой пришло в голову?
– Да. Но я предложила сделать это вместе с ней в тот же вечер.
– И она согласилась? Сразу же?
Как ни странно, да. Я этого не ожидала. Все последние месяцы она втолковывала мне, что моя жизнь не так уж плоха, тогда как ее – ад. Я говорю вкратце, Без-Слез, но пойми меня, трудно было знать, что у Алисы на уме.
Я думала, что она оборвет меня с первой же фразы, пошлет подальше, скажет, что это ее мысль, ее решение, ее самоубийство. Ее крик в лицо этому миру, который не услышат, если вмешаюсь я. Но нет. Правда, и от радости она не запрыгала. Просто приняла к сведению как дополнительную информацию. «Если ты этого хочешь, почему бы нет», – сказала она. Не разволновалась, не спорила – что глубоко меня тронуло. Она не пошла на сближение, не стала снова ездить со мной в автобусе, нет. Как будто уже пошла своей дорогой. И тот факт, что я шла к той же судьбе параллельным путем, был для нее лишь побочным явлением.
– А ты больше не сомневалась?
Один раз, в самом начале. Мне приснился кошмар, какой – не могу сказать. Я проснулась в поту, до крови расцарапанная, дрожа от страха. Я ничего не помнила, кроме искаженного слезами лица матери и ее страшных криков. Как будто она хотела предостеречь меня. «Не делай этого, Мина, не делай этого!» Я провела остаток ночи, глядя в зеркальце в поисках ответов: уверена ли я, что хочу умереть? Вправду ли это изъявление свободы или скорее безграничной глупости? Импульс, побуждение гордыни, вызов? Я попыталась прикинуть, какое будущее меня ждет, если я все же решу жить. Итог был печальный: я сирота, почти совершеннолетняя, и тетка не преминет указать на дверь, как только мне исполнится восемнадцать и я получу диплом бакалавра. У меня нет ни денег, ни достаточного ума, чтобы учиться там, где мне хочется. Как и многие местные, я буду вкалывать с утра до вечера, чтобы хоть как-то жить, на плохо оплачиваемой и неинтересной работе и, скорее всего, никогда не найду любви. Стоило ли в таких условиях цепляться за жизнь?
– Неправда! – возмутился Без-Слез на этом месте моего рассказа. – Любовь – не точная наука, а условия могут измениться в любой момент! По одному пункту я согласен с твоей подругой: главное – то, что в тебе. Достаточно ли ты любишь этот мир, чтобы дать ему шанс, или предпочитаешь поставить точку? Ты не прыгнула, а я продолжал каждое утро надевать передник. Делаю вывод, что мы с тобой сохранили какую-то надежду.
– Не знаю, – ответила я, вдруг придавленная собственной историей. – Ничего больше не знаю. Все время это ужасное чувство. Я увязла в Алисе, как в зыбучих песках.
Без-Слез подошел ко мне. Я не убежала, даже не отпрянула. Он протягивал мне руку.
– Я могу ошибаться, но мне кажется, я знаю, почему ты чувствуешь себя парализованной.
– Меня бы это удивило.
– Ты приняла решение Алисы скрепя сердце, потому что у тебя не нашлось никаких доводов против. Но ты ее так и не поняла. Ты пошла на принцип, но ты ведь убеждена, что у нее не было весомой причины умереть. Более того, ты думаешь, что, в сущности, у тебя таких причин больше, чем у нее, а между тем ты живешь. То есть уравнение не решено: потому ты и пребываешь в этом промежуточном состоянии.
– Хорошо, – выпалила я. – Я тоже так думаю. Но если мы с тобой правы, единственный выход – тоже умереть. На этот раз по-настоящему.
– Почему бы нет, – ответил Без-Слез, чего я никак не ожидала. – Но не сейчас. Ты уйдешь и никогда не узнаешь ответа. На твоем месте я бы для начала докопался до истины…
– Ты не на моем месте.
– Не спорю. Так поступай как знаешь.
Мы замолчали и оба уставились на свои ботинки.
Потом он начал вызывающе насвистывать, как будто заранее угадал мою реакцию.
– Что ты имеешь в виду под «докопаться до истины»?
Он слегка улыбнулся довольной улыбкой – мне захотелось его ударить.
– Тебе не приходило в голову, что у твоей подруги могла быть другая причина покончить с собой, мотив, о котором ты могла не знать, потому что она не хотела, не смела, даже не находила в себе сил сказать тебе о нем?