Приятная женщина с цветком и окнами на север - Радзинский Эдвард Станиславович 3 стр.

Он. Видите ли, недавно я отпраздновал свое пятидесятилетие. Вот и решил побаловать себя следующим чином и заодно сбрил баки… Я не терплю однообразия.

Инспектор. Ну-ну-ну, пятидесятилетие вы отпраздновали шесть лет назад.

Он. Это — по паспорту. Но я не всегда придерживаюсь общепринятых норм. И пятидесятилетие я отметил только тогда, когда почувствовал себя в этом полном надежд возрасте. Это случилось лишь в этом году — в привокзальном ресторане города Кимры.

Инспектор. Какой вы у нас балагур… А вот эту гражданку (кладет фотографию перед Скамейкиным), случайно не узнаете, гражданин веселый?

Он. Ну как же… Римма… Риммуля. Ямочка на подбородке, глаза шалуньи.

Инспектор. В результате этих достоинств вы развеселили ее на кольцо с рубином и четыреста двадцать пять рублей облигациями трехпроцентного займа.

Он. Ну это еще придется доказать. Но пусть даже так. Неужели жалкие четыреста двадцать пять рублей и кольцо могут возместить поруганную веру в женское постоянство, которую растоптала эта женщина? Ну сами представьте! (Негодующе .) При живом-то молодом муже, который тогда лежал в больнице… она собралась замуж — за меня! Ну зачем ей молодой муж, инженер, сто сорок рублей зарплаты, когда рядом здоровый, пусть немолодой, но генерал!!!

Инспектор. Нет, вы не Дон Жуан, вы просто Робин Руд! Эх, Скамейкин, Скамейкин, вам пятьдесят шесть, а все никак не упрыгаетесь! Так всю жизнь и проживете, точнее, пробегаете да просидите. И что они в вас находят? Старый человек, мешки под глазами, повторяете все одно и то же: одну строчку из Сократа, другую из Горация.

Он. А что тут плохого? Почему нельзя бесконечно повторять два умных афоризма? Ведь столько глупостей изо дня в день…

Инспектор. Ну ладно, я думаю, гражданка Герасимова, вы уже составили себя представление об облике этого гражданина. Теперь вопрос к вам: на сколько он вас наказал?

Он. Эту гражданку я не наказывал, ибо она вызвала у меня только восхищение.

Инспектор. При задержании у гражданина Скамейкина обнаружены семьсот семьдесят рублей. Он утверждает, что это ваши деньги.

Она. Да, мои.

Инспектор. Он утверждает, что взял их у вас в поезде в долг на неопределенный срок.

Он. Да! Да!

Инспектор. Я не вас спрашиваю, гражданин Скамейкин. (Аэлите) Правда ли, что гражданин Скамейкин попросил у вас взаймы семьсот рублей и вы их ему дали на неопределенный срок в первый же день знакомства?

Она. Нет. Это не так, это неправда.

Он (заорал). Как то есть «не так»?! Так! Так! (Потерявшись от испуга) Вы же (бессвязно) еще говорили… Вы же… адрес еще свой дали…

Инспектор. Помолчите, пожалуйста! (Аэлите) Значит, это неправда? А какже было по правде?

Она. Он не просил их взаймы. Я сама их ему дала. Он не хотел брать, а я настояла.

Инспектор. Я хочу, чтобы вы поняли, если он украл у вас деньги — вы их получите обратно немедленно. Но если вы утверждаете, что сами…

Он (орет). Сама! Сама!

Инспектор (резко). Послушайте!

Скамейкин тотчас испуганно замолчал.

Так как же, Аэлита Ивановна? Она. К тому, что я сказала, мне добавить нечего. Я пойду, а то я устала очень.

Прошло три года.

Комната Аэлиты. Она одна. Звонок телефона.

Голос. Привет.

Она. Здравствуй, Апокин.

Голос. Поздравляю с наступающим. Так сказать, с Новым тебя годом.

Она (хохочет). С новым меня счастьем.

Голос. А ты — веселая.

Она. Еще бы. Сегодня — наша годовщина. Три года, как ты меня бросил. Восемь лет, как мы познакомились.

Голос. Неужели три года прошло?

Она. Ах, Апокин, как я тебя тогда ненавидела. Я желала тебе смерти. Кстати, как твоя печень?

Голос. Ты знаешь, в последнее время что-то…

Она. Побаливает, да? Ты всегда умел болеть. Я тебя за это даже любила. Только мужчины умеют так здорово, самозабвенно болеть.

Голос. Царапай меня, царапай! Я тебе что звоню: лыжи твои тебе не нужны? Они у меня на балконе…

Она. Ну что, Апоша, бросила тебя твоя двадцатидву… то есть, прости… уже двадцатипятилетняя?

Голос. Почему ты так решила?

Она. А как только твоя тетерка тебя бросает, ты сразу о моих лыжах на балконе вспоминаешь… Конечно, они мне нужны. Я каждую зиму хочу начать ходить на лыжах, а летом бегать «ради жизни». Я тут прочла, одна женщина вступила в клуб любителей бега. Теперь у нее все время хорошее настроение. Поет все время. На бегу! Все думают, что она — того! А она — спортивная. А я пою, Апоша, только по пятницам — в хоре… Прости, у меня на кухне горит… (Убегает, возвращается .)

Голос. Ты где встречаешь Новый год?

Она. Понятно, дома. Когда женщина одинокая, ее в компанию не зовут. Замужние боятся… А кавалера свободного где найти — мужиков вон на дедов морозов не хватает.

Голос (помолчав). А может… вдвоем? Встретим, а?

Она. Видать, плохи дела с твоей куропаткой… Нет, Апокин, отвстречали мы с тобой новые года. Я другого человека сегодня жду.

Голос. Интересно, кого же?

Она. Никак, ревнуешь? А я тебя всегда ревную. Вот люди: сто лет назад разведутся, уже семьи другие — а все ревнуют. Потому что все люди — собственники… Апокин, я жду настоящего мужчину.

Голос. Интересно взглянуть. Всю жизнь хочу увидеть «настоящего мужчину».

Она. Покажу со временем… А сейчас… хочешь, Апокин-родственник, я тебе его письмо почитаю? Чтобы ты понял, как пишут настоящие мужчины. Прости, только герань с окна сниму, а то она у форточки стоит — простудится, боюсь. (Переставляет щеток) Слушаешь?

Голос. Слушаю.

Она. Это его первое письмо. (Читает) «Дорогая Аэлита Ивановна! Пишет вам из мест заключения недолгий ваш знакомый Скамейкин Василий Иванович. Представляю, как сейчас вы поморщились, прочитав мое имя. Но не написать вам не могу, совесть не позволяет, потому, Аэлита Ивановна, уважаемая, не идет из головы у меня наша встреча».

Голос. Да это же аферист твой! С ума сошла, да?

Она хохочет.

Совсем спятила, да? Она. Тсс, Апоша-родственник. Не болтай о том, чего не понимаешь. Продолжаю. (Читает) «Век буду жить — не забуду вашей доброты. Век вас за нее благодарить буду. Если вас интересует, как я живу, — отвечу стихами:

Голос. Ты дура, да? Ты… ты… идиотка, да?

Она. Не мешай читать! (Читает) «Дорогая Аэлита! Я мечтаю вступить с вами во взаимно-дружескую переписку. После всего это может показаться наглостью с моей стороны, но я думаю, ваша добрая душа все поймет и простит. Если решитесь мне написать — вышлите, пожалуйста, ваше фото. Пусть оно помогает и ободряет меня в нелегком моем пути к честной и новой жизни…

Что же касается ваших денег, не тревожьтесь, выйду — верну. Нет, деньги отдать, Аэлита, уважаемая, просто, а вот как отдать высокие душевные качества — чуткость и благородство?»

Голос. И ты ответила, дура помешанная?

Она. Ты что обзываешься, что я, собственная, что ли? Народ что говорит: оступился человек — протяни ему руку… Вот так! Три года переписывались, сто четыре письма получила и одну телеграмму сегодня.

Голос. Да он же старик. Ему пятьдесят лет, наверное!

Она. Пятьдесят девять, Апокин. Но мне это нравится. Да, я хочу почувствовать себя… молоденькой женщиной… Да! Чтобы у него, наконец, не было мамы, которая будет мне объяснять с утра до вечера, как должна заботиться о его печени и почему недостойна ее любимого сына.

Голос. Он же аферист! Он тебя обманул!

Она. Неужели? А ты разве меня не обманул?.. Знаешь, меня сколько обманывали? Так что лучше не будем… И главное, я ему нужна… Недаром между нами сразу возникла «несказанность»… Но это слово ты не поймешь… Короче, поздравляй меня..

Голос. Он же аферист! Он тебя обманул!

Она. Неужели? А ты разве меня не обманул?.. Знаешь, меня сколько обманывали? Так что лучше не будем… И главное, я ему нужна… Недаром между нами сразу возникла «несказанность»… Но это слово ты не поймешь… Короче, поздравляй меня..

Голос. Да ты что?

Она. Ты уже все понял. Он приезжает! Под Новый год — принц желанный! Представляешь, дал телеграмму: «Не встречай. Буду в одиннадцать вечера». Эх, Апоша, если бы ты приезжал «оттуда» — тебя, наверное, встречали бы: мама с теплым пальто, я с лекарствами от печени. Мы встречали бы тебя, как самолет, который идет на аварийную посадку. Голос. Царапай, царапай!

Она. Да, пусть ему пятьдесят девять, он — Жан Габен! Ясно? Настоящий мужчина может начинать жизнь в любом возрасте, и его можно полюбить в любом возрасте.

Звонок.

Она. Слышишь? Слышишь?

Голос. Слышу, слышу.

Она. Ну прощай! Прости, что называла тебя Адольфом Гитлером. Я желаю тебе счастья в семейной жизни и вновь обрести твою двадцати — сколько-то — летнюю курицу.

Звонки.

Слышишь, как настойчиво звонит? По-мужски! Жан Габен звонит, сразу ясно! А что ты мне пожелаешь?

Голос. Ума обрести, хоть немного.

Она (вздохнув). У кого бы занять — все было бы жить полегче… Ну прощай. (Вешает трубку, еще раз глядит на себя в зеркало. Открывает дверь)

На пороге — плюгавый смешной человек.

Он. Здравствуйте.

Она. Здравствуйте.

Он. А вы, стало быть, Аэлита.

Она. А в чем дело?

Он. А я, стало быть, Федя… Зовут меня так… Тапочки дадите? А то наслежу, боюсь.

Она оторопело глядит.

(Снимает туфли и в носках проходит в комнату .) А это, значит, цветок ваш, герань, про который вы писали… С удобрением растите или без?

Она. Я что-то не понимаю. Кто вы такой?

Он. Не признали… А я вас сразу признал. Очень вы на фоту свою похожи. Это редко кто свою фоту посылает. Я с одной переписывался — так она вместо себя Галину Польских мне выслала. А вы хоть на актрису эту… похожая… Запросто и не глядя… могли ее фоту послать… Ан нет, послали — свою… Недаром Василий, уважаемый, всегда говорит: честная!

Она. А где же сам… Василий Иванович?

Он. Да «там» пока. Но скоро выйти должен. Под амнистию он попал.

Она. Но он же писал…

Он. Неужели еще не поняли? Ничего он вам не писал. Ни строчки…

Молчание.

Она (тихо). А кто же мне писал?

Он. Я… А Василий, уважаемый, только адресок мне ваш передал.

Она. Как, то есть, передал?

Он. Точнее, продал. Вместе с фотой вашей… Так что это я все три года слал вам письма.

Часть вторая

В антракте. Гримерная актрисы. Актриса и Гримерша.

Гримерша. Так все вас хвалят. Буквально все говорят: «Наконец-то вы играете свою роль».

Актриса. То есть, что ничего, кроме этой идиотки, я играть не должна?

Гримерша. Правда, там был один критик — фамилия у него такая нерусская… Говорят, он швед. (Замолчала .)

Актриса (не без ярости). Ну и что же швед?

Гримерша. Он говорит, что вам эту роль вообще играть нельзя. Что все равно никто не поверит, что вас все бросают… и что надо было взять какую-нибудь некрасивую, несчастную актрису. А вы, дескать, только притворяетесь.

Актриса. Неужели эти шведы не могут понять, что ее надо играть красивой? Потому что когда бросают уродину — это, пардон, ежу понятно! Но когда никому не нужна добрая женщина… ну, скажем… с приятным лицом… когда рядом не находится ни одного стоящего мужчины, который оценил бы все это… то появляется страстное желание сделать то, что давно пора: взять всех этих мужиков и передушить их к чертовой бабушке!

Гримерша. И правильно!..

Актриса (не слушая). Нет, надо стать феминисткой. Все стоящие западные бабы давно феминистки. Они чудно живут общественной жизнью! И находят в этом кайф! Но русской женщине — ей же любовь подавай. Хоть в каком виде. «Любила одного — жила с другим», по анекдоту. Мы без роковухи никак не можем! И вообще: скажи этому шведу, что они давно проиграли Полтавскую битву — и пусть заткнется!

Осторожный стук в дверь.

Гримерша. Автор. Актриса (громко). Не надо открывать автору. Он так влюблен в свое дефективное творение, что это… просто неприлично в его возрасте.

Стук громче.

И ему мало, что я играю эту дурищу: «Аэлита, уважаемая»… «Геранька»… Я еще обязана в антракте выслушивать, как я несовершенно это делаю.

Стук еще громче.

А может, автор придумал, наконец, другой финал пьесы? Может, ему что-то пришло в голову вместо этого сентиментального монолога?

Стук тотчас затихает.

А может, в конце мне попросту взять гитару и спеть вместо всех этих дурацких слов?

Тотчас возобновляется стук.

Застучал! (Орет) Дятел!

Гримерша. Мне как-то неудобно говорить, выходит, что я сплетница… но автор очень хвалил нашего режиссера за то, что не дал вам петь в спектакле. Он сказал: «Сил нет: все актеры поют без голосов».

Актриса. Ничего: они пишут без таланта, а мы поем без голоса. И вообще, что тут плохого, если актриса любит петь. Я не люблю воровать, я не люблю унижаться: перед главрежем (громко), как некоторые! Я не хочу урвать квартиру или звание вне очереди — я хочу петь. Что тут плохого?

Осторожный стук в дверь.

Гримерша. Он еще сказал — автор… что вы… простите, Нина Антоновна, это его слова… играете чуточку жалостливо. Актриса (грозно и громко). Недаром они у нас дружат с режиссером. Они — просто близнецы. Однояйцевые близнецы. (Громко) Постарайтесь понять: людям приятно видеть на сцене грустное — про других. Тогда им кажется, что у них у самих не все так плохо. (Почти кричит .) И вообще мне надоело играть эти современные пьесы!

Стук тотчас замолкает.

Боже, как я хотела сыграть леди Макбет. Все знали. И, конечно, не дали… Знаешь, я видела в Софии спектакль. Там актриса сидит в гримерной и учит роль леди Макбет… И чтобы точнее представить себе состояние убийцы — она воображает перед собой… (громко) автора и режиссера… И только тогда она берет со стола нож… (Сладострастно) Идет к ним, воображаемым… Смотри, стук затих… И без жалости, с наслаждением бьет! (Показывает) Вот так! Вот так!.. Вот так! А потом берет гитару — и поет, поет, поет всласть. (Берет гитару и поет)

Стук в дверь и голос: «Третий звонок!» Актриса встает и идет к выходу

Гримерша (вслед). Ни пуха. Актриса. К черту! К черту! (Выходит на сцену)

На сцене Федя и Она. Продолжают разговор.

Она. То есть, как — продал? Что вы молчите?.. (Яростно .) Кто продал?! Что вы стоите как истукан?

Он (с готовностью). А я сяду.

Она. Нет уж, не надо вам садиться.

Он только вздыхает, неотрывно глядя на еду.

Зачем вы это сделали?

Он. Значится так, Аэлита Ивановна, уважаемая. Я, как бы сказать, — мечтатель.

Она. Аферист ты проклятый, а не мечтатель!

Он. Только вы не плачьте, уважаемая. Я, может, неказистый, я отдаю себе отчет, я всегда говорю: «Ну и рожа у тебя, Сидоров, — Сидоров это моя фамилия, — кирпича просит». Но зато у меня есть другие качества.

Она (всхлипывая). Да провалитесь вы со своими качествами. Сначала один аферист, потом — другой. Ну что за дела!

Он (не выдержал). А если я, Аэлита, уважаемая, кусочек сырку ухвачу?

Она. Не сметь ничего хватать. На место положите немедленно!

Он. Как вам совесть подскажет… Я ведь — невезучий. (Пожирая глазами еду) Я все свои деньги… что там заработал… Василию уважаемому за адресок ваш и фоту отдал… Да… Так что очутился я тут без копейки. А аппетит разгулялся… Думаю, дам с голодухи «упаковочку», умру в смысле. Глядь — на столбе объявление висит: «Пропал пудель» — и описание пуделька… «Кто найдет — получает четвертачок». Думаю — «годидзе». И давай за всеми собаками гоняться… Хоть какую принесу — ведь рубль за труды дадут? И что вы думаете: ни одной собаки не поймал. А три часа бегал! Только тяпнули меня шесть разов… Невезучий! Василий уважаемый, кстати, говорил, что вы тоже — невезучая.

Она. Да, невезучая… И вы — невезучий… Так какого же черта…