Устав ждать, он постучал в ставень.
— Эй, есть тут кто-нибудь? — крикнул он.
— Кто там стучит? — послышался мужской голос.
Ставень распахнулся.
— Сударь! Если ваша лошадь продается, покупатель перед вами.
— Вы же видите, что под хвостом у нее нет соломенной затычки, — захлопывая ставень, сказал человек, по-видимому простолюдин.
Этот ответ, казалось, не удовлетворил незнакомца, и он опять постучал.
Ему было лет сорок, он был высок и силен, с обветренным лицом и черной бородой, жилистыми руками, выглядывавшими из широких кружевных манжетов. Обшитая галуном шляпа была сдвинута набок, как носили офицеры из провинции, желавшие произвести впечатление на парижан.
Он постучал в третий раз и нетерпеливо заговорил:
— Знаете ли, дорогой мой, вы невежливы, и если вы не отворите ставень, я его выломаю.
При этой угрозе ставень раскрылся и показалось то же лицо.
— Вам ведь сказано, что лошадь не продается, — повторил крестьянин. — Этого вам недостаточно, черт побери?
— А я вам говорю, что мне нужна скаковая лошадь.
— Если вам нужна скаковая лошадь, обратитесь на почтовую станцию. Их там штук шестьдесят, и все из конюшни его величества, у вас будет большой выбор. А эту лошадь оставьте тому, у кого, кроме нее, ничего нет.
— Повторяю вам, что мне нужна эта лошадь.
— Еще бы — арабский скакун!
— Вот почему я и хочу купить ее.
— Очень может быть, что вы хотите ее купить, да она-то не продается.
— А чья она? Кому принадлежит?
— Вы очень любопытны.
— А ты чересчур скрытен.
— Ну так вот! Лошадь принадлежит тому, кто живет у меня и любит ее, как ребенка.
— Я хочу поговорить с этим человеком.
— Она спит.
— Это женщина?
— Да.
— Хорошо! Скажи ей, что, если ей нужны пятьсот пистолей, она получит их за лошадь.
— Ничего себе! — сказал крестьянин, широко раскрыв глаза. — Пятьсот пистолей! Кругленькая сумма!
— Можешь прибавить, что эту лошадь хочет купить король.
— Король?
— Да, сам король.
— А вы случайно не король?
— Я его представляю.
— Вы представляете короля? — переспросил крестьянин, снимая шляпу.
— Пошевеливайся, дружок, король торопится.
Силач бросил на дорогу внимательный взгляд.
— Хорошо! Когда дама проснется, — сказал крестьянин, — будьте спокойны, я замолвлю словечко.
— Прекрасно, только я не могу ждать, пока она проснется.
— Что же делать?
— Разбуди ее, черт подери!
— Я не осмеливаюсь…
— Ладно! Подожди! Я сам ее разбужу.
Человек, который утверждал, что является представителем его величества, поднял длинный хлыст с серебряной ручкой, намереваясь постучать в ставень.
Но вдруг он уронил занесенную было руку, так и не дотронувшись до ставня, так как заметил приближавшуюся карету, которую из последних сил везла крупной рысью тройка усталых лошадей.
— Ах! Быть этого не может! — воскликнул незнакомец.
Его наметанный глаз узнал герб кареты; он бросился вперед с такой скоростью, что ему мог бы позавидовать арабский скакун, которого он хотел купить.
Это была карета с нашей незнакомкой, ангелом-хранителем Жильбера.
Увидев человека, подававшего знаки, форейтор, не уверенный, что его лошади благополучно доберутся до почтовой станции, с удовольствием остановился.
— Шон! Дорогая Шон! — воскликнул незнакомец. — Неужели это ты? Ну, здравствуй, здравствуй!
— Да, это я, Жан, — ответила незнакомка, носившая столь странное имя, — ты что здесь делаешь?
— Черт возьми! Что за вопрос? Жду тебя!
Наш силач вспрыгнул на подножку и, обняв молодую женщину, осыпал ее поцелуями.
Вдруг он заметил Жильбера; тот не догадывался об отношениях между этими людьми и имел вид побитой собаки, у которой отбирают кость.
— Так, а кого это ты подобрала?
— Молодого забавного философа, — отвечала мадемуазель Шон, не думая о том, заденут ее слова Жильбера или польстят ему.
— А где ты его нашла?
— На дороге. Но это к делу не относится.
— Ты права, — отвечал тот, кого звали Жаном. — Как поживает наша старая графиня де Беарн?
— Она чувствует себя хорошо.
— Хорошо, говоришь?
— Да, она приедет.
— Приедет?
— Да, да, да, — повторила мадемуазель Шон, кивая головой.
Во время этого разговора Жан по-прежнему стоял на подножке, а мадемуазель Шон сидела в карете.
— Что ты ей наговорила? — спросил Жан.
— Что я дочь ее адвоката, метра Флажо, что я проезжала через Верден и что мне было поручено моим отцом сообщить ей о начале ее процесса.
— И все?
— Конечно. Я прибавила, что ее присутствие в Париже необходимо.
— А она?
— Широко раскрыла свои маленькие глазки, понюхала табаку, заметила, что метр Флажо — большой человек, и распорядилась об отъезде.
— Великолепно, Шон! Ты будешь моим чрезвычайным послом.
— Позавтракаем?
— Непременно: этот несчастный юноша умирает с голоду. Только побыстрее, хорошо?
— Почему?
— Потому что они уже подъезжают.
— Старая сутяга? Ладно! Лишь бы опередить ее часа на два, чтобы успеть поговорить с господином Мопу.
— Нет, это подъезжает дофина.
— Но дофина еще, наверное, в Нанси.
— Она в Витри.
— В трех льё отсюда?
— Ни больше ни меньше.
— Черт возьми! Это меняет дело. Трогай, кучер, трогай!
— Куда прикажете?
— На почтовую станцию.
— Сударь садится в карету или сходит?
— Я поеду на подножке, трогай!
Карета покатилась, а с ней и наш путешественник, стоя на подножке. Минут через пять карета остановилась около почтовой станции.
— Быстро, быстро, быстро! — приказала Шон. — Отбивных, жареного цыпленка, яиц, бутылку бургундского и десерт. Мы должны немедленно ехать дальше.
— Простите, сударыня, — обратился к ней хозяин станции, — если вы собираетесь сейчас же ехать дальше, вас повезут те же лошади.
— То есть как те же лошади? — спросил Жан, тяжело спрыгивая с подножки.
— Очень просто: вас повезут лошади, на которых вы приехали.
— Это невозможно, — сказал форейтор, — они и так проделали двойной путь. Посмотрите, в каком состоянии несчастные животные.
— Да, верно! Они не могут ехать дальше.
— Кто мешает вам дать мне свежих лошадей?
— Да у меня их больше нет.
— У вас они должны быть… Есть же регламент, черт возьми!
— Сударь! По регламенту в моих конюшнях должно быть шестнадцать лошадей.
— Ну и что же?
— А у меня их восемнадцать.
— Это больше чем достаточно: мне нужно всего три.
— Но все они в разгоне.
— Все восемнадцать?
— Все восемнадцать.
— Тысяча чертей! — выругался путешественник.
— Виконт! Виконт! — воскликнула молодая женщина.
— Хорошо, хорошо, Шон! — сказал незнакомец. — Успокойтесь, я буду сдержаннее.
— Когда вернутся твои клячи? — продолжал виконт, обращаясь к начальнику станции.
— Господи, да я понятия не имею, сударь! Это зависит от форейторов: может, через час, а может, через два.
— Не понимаю, хозяин, — сказал виконт, заламывая на левый бок шляпу и выставляя вперед согнутую правую ногу, — вы знаете, что со мной шутки плохи?
— Я в отчаянии и предпочел бы, чтобы это была шутка.
— Ладно, запрягайте, и поскорее, а то я рассержусь.
— Пойдемте со мной в конюшню, и, если вы найдете в стойле хоть одну лошадь, получите ее бесплатно.
— Хитрец! А если я найду там шестьдесят?
— Это все равно, как если бы вы не нашли ни одной, сударь, потому что все они принадлежат его величеству.
— Ну и что же?
— Как что же! Этих лошадей никому не дают.
— Тогда зачем они здесь?
— Для ее высочества дофины.
— Что?! Шестьдесят лошадей в стойле и ни одной для меня?
— Что поделать, черт побери…
— Я знаю только одно: я очень спешу.
— Очень сожалею…
— А так как ее высочество дофина, — продолжал виконт, не обращая внимания на замечание хозяина станции, — будет здесь только к вечеру…
— Что вы говорите?.. — переспросил ошеломленный хозяин.
— Я говорю, что лошади вернутся сюда до прибытия ее высочества.
— Сударь! — воскликнул бедняга. — вы хотите сказать…
— Черт побери! — продолжал виконт, входя в стойло. — Вот затруднение! Однако подожди…
— Но, сударь…
— Мне нужно только три лошади. Я не прошу у вас восемь лошадей, как того требуют королевские высочества, хотя у меня есть на это право, по крайней мере, благодаря родству с ними; мне достаточно и трех лошадей.
— Вы не получите ни одной! — закричал хозяин, вставая между лошадьми и незнакомцем.
— Негодяй! — воскликнул виконт, побледнев от гнева. — Ты знаешь, с кем разговариваешь?
— Негодяй! — воскликнул виконт, побледнев от гнева. — Ты знаешь, с кем разговариваешь?
— Виконт! — кричала Шон. — Виконт, ради Бога! Не надо скандала!
— Ты права, дорогая Шоншон, ты совершенно права!
После минутной паузы он прибавил:
— Итак, пора перейти от слов к делу.
Он обратился к хозяину как можно любезнее:
— Дорогой друг! Я снимаю с вас всякую ответственность.
— То есть как это? — не понял хозяин, сбитый с толку любезным выражением лица своего собеседника.
— Я послужу себе сам. Вот три лошади одного роста. Я беру их.
— Как это вы их берете?
— Ну да, беру.
— И вы называете это «снять с меня ответственность»?
— Конечно: не вы отдали лошадей — у вас их забрали силой.
— Повторяю: это невозможно.
— Так… А где тут у вас сбруя? Вот она, верно?
— Никому не двигаться! — крикнул хозяин станции двум или трем конюхам, слонявшимся во дворе под навесом.
— Ах так, негодяи!
— Жан, дорогой! — вскричала Шон, видевшая и слышавшая через дверной проем все, что происходило. — Не делайте глупостей, друг мой! Исполняя такое поручение, как у вас, нужно все терпеливо сносить.
— Все, кроме промедления, — отвечал Жан как нельзя более флегматично. — Чтобы мне не пришлось слишком долго ждать, пока эти бездельники запрягут лошадей, я готов все сделать сам.
Перейдя от угрозы к делу, Жан снял со стены одну за другой три конские сбруи и набросил их на спины лошадям.
— Ради Бога, Жан! — умоляюще воскликнула Шон. — Будьте благоразумны.
— Ты собираешься ехать или нет? — скрипнув зубами, пробормотал виконт.
— Конечно, собираюсь! Если мы не приедем, все погибло!
— Ну так не мешай мне!
Выбрав трех далеко не самых плохих лошадей, виконт направился к карете, ведя их за собой.
— Что вы делаете, сударь, подумайте! — воскликнул хозяин почтовой станции, следуя за Жаном по пятам, — взяв лошадей, вы совершите преступление против короля.
— Да я не краду их, дурак, я всего-навсего собираюсь их взять на время. Вперед, лошадки, вперед!
Хозяин хотел было вцепиться в вожжи, но незнакомец грубо его оттолкнул.
— Брат! Брат! — закричала мадемуазель Шон.
«Так это ее брат!..» — облегченно вздохнул Жильбер, забившийся в глубину кареты.
В доме на противоположной стороне улицы распахнулось окно, выходившее как раз на конюшни, и показалась прелестная женщина, напуганная криками, доносившимися со двора.
— А, вот и вы, сударыня! — заметил Жан.
— Что это значит: «Вот и вы!»? — переспросила дама с сильным акцентом.
— Вы как раз вовремя проснулись. Не продадите ли вы мне своего коня?
— Моего коня?
— Да, арабского скакуна серой масти, который привязан к ставню. Я готов предложить за него пятьсот пистолей.
— Конь не продается, сударь, — затворяя окно, отвечала дама.
— Решительно мне сегодня не везет, — проговорил Жан, — мне не хотят ни продать, ни дать на время лошадей. Черт возьми! Да я отберу скакуна, если не куплю его; я перебью этих гнедых, если немедленно их не получу! Ко мне, Патрис!
Лакей незнакомца спрыгнул с берлины.
— Запрягай! — приказал Жан лакею.
— Слуги, ко мне! Скорее сюда! — завопил хозяин.
Прибежали два конюха.
— Жан! Виконт! — кричала мадемуазель Шон, — от волнения ей никак не удавалось отворить дверцу кареты. — Вы с ума сошли! Нас всех тут убьют!
— Убьют? Нет, это мы всех их перебьем! Ведь нас трое против трех. Ну, юный философ, — во все горло закричал Жан, обращаясь к Жильберу, застывшему в полном недоумении, — выходите же, выходите! Сейчас мы их отделаем: кто палкой, кто камнями, а кто и кулаками! Идите же скорее, черт побери! Что вы застыли, словно изваяние?
Жильбер вопросительно и вместе с тем умоляюще взглянул на мадемуазель Шон; она удержала его за руку.
Хозяин станции вопил изо всех сил и тянул к себе лошадей, а Жан пытался тащить их к себе.
Стоял невообразимый шум.
Необходимо было положить конец этой свалке. Усталый, измученный виконт Жан, собрав остаток сил, нанес хозяину станции столь мощный удар, что тот, перелетев через голову, угодил в пруд, распугав уток и гусей.
— На помощь! — закричал он. — Убивают! Грабят!
Виконт, не теряя ни минуты, бросился к упряжке.
— На помощь! Убивают! Грабят! На помощь! Именем короля! — не переставал надрываться хозяин, пытаясь привлечь на свою сторону ошеломленных слуг.
— Кто здесь звал на помощь именем короля? — прокричал всадник, влетевший галопом на постоялый двор, едва не наскочив на участников описанной нами сцены, и спрыгнул с взмыленной лошади.
— Господин Филипп де Таверне! — съежившись, пробормотал Жильбер.
Шон, от которой ничто не могло укрыться, услышала его слова.
XXII
ВИКОНТ ЖАН
Молодой лейтенант из охраны принцессы — а это был именно он — спешился при виде нелепой сцены, уже собравшей вокруг постоялого двора любопытных женщин и ребятишек из деревни Лашосе.
Увидав Филиппа, хозяин почтовой станции бросился в ноги нежданному заступнику, посланному самой судьбой.
— Господин офицер! — завопил он. — Если бы вы только знали, что здесь происходит!
— Что такое, друг мой? — холодно поинтересовался Филипп.
— У меня силой собираются захватить прекрасных лошадей ее высочества дофины.
Услыхав столь невероятную новость, Филипп насторожился.
— Кто же собирается забрать у вас лошадей? — спросил он.
— Вот этот господин, — отвечал хозяин станции, указывая пальцем на виконта Жана.
— Вы, сударь? — удивился Филипп.
— Да, черт побери! Я! — отвечал виконт.
— Вы, должно быть, ошибаетесь, — покачал головой Таверне, обращаясь к хозяину станции. — Этого не может быть: либо господин сошел с ума, либо он не дворянин.
— Это вы ошибаетесь, дорогой лейтенант, и в каждом из этих предположений, — возразил виконт. — Я пока в своем уме, я ездил в каретах его величества и надеюсь ездить в них и дальше.
— Как, будучи в своем уме и путешествуя в каретах его величества, вы смеете посягать на лошадей, предназначенных для дофины?
— Начнем с того, что здесь шестьдесят лошадей. Ее королевскому высочеству может понадобиться только восемь. Я имел несчастье, выбрав три наугад, взять именно тех лошадей, которые были приготовлены для дофины.
— В конюшне шестьдесят лошадей, это верно, — отвечал молодой человек. — Ее королевскому высочеству нужно восемь, это тоже верно. Однако все шестьдесят лошадей, от первой до последней, принадлежат ее королевскому высочеству, и вы не можете не признать, что все, кто служат этой принцессе, имеют право на уважение.
— Вы видите, однако, что я принимаю это во внимание, раз я беру эту упряжку, — насмешливо отвечал виконт. — Или я, по-вашему, должен идти пешком, в то время как бездельники-лакеи поедут в каретах, запряженных четверкой? Черт побери! Пусть следуют моему примеру, довольствуясь тройками, у них еще останутся на смену свежие лошади.
— Если лакеи и ездят в каретах, запряженных четверкой, — попытался убедить виконта Филипп, жестом останавливая его возражения, — значит, таков приказ короля, вот они так и ездят. Соблаговолите, сударь, приказать своему лакею отвести лошадей на место.
Слова эти были произнесены столь же твердо, сколь и вежливо; надо было быть, по крайней мере, негодяем, чтобы не ответить на них с подобающей учтивостью.
— Вероятно, вы имели бы основание так разговаривать, дорогой лейтенант, — возразил виконт, — если бы в ваши обязанности входило следить за этими животными. Но до сих пор я не слыхал, что жандармы дофина повышены в звании и стали конюхами. Закройте глаза, прикажите своим людям сделать то же и поезжайте с Богом!
— Вы ошибаетесь. Меня ни повысили, ни понизили до конюха… Просто то, что я сейчас делаю, входит в мои обязанности, так как ее высочество дофина сама выслала меня вперед проследить за почтой.
— Тогда другое дело, — отвечал Жан. — Однако, позвольте вам заметить, у вас незавидная служба, господин офицер. Если юная особа так начинает помыкать армией…
— О ком вы изволите так выражаться? — прервал его Филипп.
— Как, черт возьми! Об австриячке, разумеется.
Молодой человек стал бледнее полотна.
— Как вы смеете так говорить? — вскричал он.
— Не только говорить, но и делать! — продолжал Жан. — Патрис, запрягай, друг мой, да поскорее: я очень спешу.
Филипп схватил одну из лошадей под уздцы.
— Сударь, — не теряя спокойствия, заговорил Филипп де Таверне, — могу ли я просить вас об удовольствии назвать мне ваше имя?
— Вы настаиваете?
— Да.
— Извольте: я виконт Жан Дюбарри.
— Как! Вы брат особы…
— Той самой, которая сгноит вас в Бастилии, господин офицер, если вы сейчас же не замолчите!