— А вы знаете, виконт, госпожа де Беарн права, — заметила графиня Дюбарри, — и я с ней согласна.
— Что вы сказали? — вытаращив глаза, спросил виконт.
— Я говорю, что для дамы, носящей такое имя, как у графини, было бы достаточно, чтобы процесс шел так, как ему должно идти. Правда, ничто не может ни противостоять волеизъявлению короля, ни остановить его щедрости… А что, если бы король, не желая вмешиваться в ход судебного разбирательства — приняв во внимание, что в настоящую минуту его отношения с парламентом осложнены, — предложил бы вам, графиня, компенсацию?
— Приличную сумму! — поспешил добавить виконт. — Да, сестричка, по-моему, вы правы.
— Увы! — жалостливо проговорила графиня Беарн. — Как можно возместить убытки от тяжбы, в результате которой я потеряю двести тысяч ливров?
— Прежде всего, — отвечал Дюбарри, — вы можете рассчитывать на истинно королевский дар, например, в сто тысяч ливров. Каково?
Заговорщики окинули жадными взглядами свою жертву.
— У меня есть сын, — проговорила она.
— Прекрасно! Вот еще один слуга, преданный королю и отечеству!
— Так вы полагаете, графиня, можно что-нибудь сделать для моего сына?
— Я могу за это поручиться, — вмешался Жан, — самое меньшее, на что он может рассчитывать, — это на чин лейтенанта жандармов.
— Может быть, у вас есть другие родственники? — спросила графиня Дюбарри.
— У меня есть племянник.
— Придумаем что-нибудь и для племянника, — пообещал виконт.
— Мы поручим это дело вам, виконт: вы преисполнены благих намерений и только что это доказали, — рассмеялась фаворитка.
— Если бы король все это сделал для вас, графиня, — спросил виконт, следуя наставлению Горация и решительно устремляясь к развязке, — то как вы полагаете: достаточно ли этого было бы для вас?
— Я полагаю, что это было бы более чем щедро, и я от всего сердца благодарю графиню, ведь я же уверена, что именно ей я обязана этой милостью.
— Таким образом, наш разговор для вас не шутка? — спросила фаворитка.
— Нет, графиня, я отношусь к нему как нельзя более серьезно, — отвечала старуха, побледнев от мысли о принятых на себя обязательствах.
— Вы позволите мне поговорить о вас с его величеством?
— Окажите мне эту честь! — со вздохом отвечала старая сутяжница.
— Я буду говорить с королем не позднее сегодняшнего вечера, — поднимаясь, объявила хозяйка дома. — А теперь, графиня, позвольте мне надеяться на вашу дружбу.
— Благодарю вас, графиня, для меня это большая честь, — отвечала старуха, приседая, — я до сих пор не могу поверить, что это не сон.
— Итак, подведем итоги, — предложил Жан, желавший, чтобы графиня как можно лучше запомнила, какие материальные выгоды ожидают ее, если дело будет доведено до конца. — Прежде всего, сто тысяч ливров в возмещение расходов на процесс, поездки, вознаграждения адвокатов и так далее…
— Да, сударь.
— Чин лейтенанта для молодого графа…
— О, это послужило бы началом прекрасной карьеры!
— И что-нибудь для племянника.
— Да, какую-нибудь безделицу.
— Мы что-нибудь придумаем, я обещал. Уж это мое дело.
— Когда я буду иметь честь вновь увидеть госпожу графиню? — обратилась старая сутяга к Дюбарри.
— Завтра утром моя карета будет ждать у ваших дверей. Я приглашаю вас к себе в Люсьенн, где вы увидитесь с королем. Завтра в десять утра я выполню свое обещание. Его величество будет обо всем предупрежден, и вам не придется ждать.
— Позвольте вас проводить, — предложил Жан, подавая графине де Беарн руку.
— Не беспокойтесь, сударь, — возразила старая дама, — оставайтесь здесь, прошу вас.
Жан продолжал настаивать:
— Позвольте проводить вас хотя бы до лестницы.
— Ну, если это доставит вам удовольствие…
Она оперлась на руку виконта.
— Замор! — позвала графиня.
В дверях появился негритенок.
— Пошли кого-нибудь посветить ее сиятельству до подъезда и прикажи подать карету моего брата.
Замор бросился исполнять поручение.
— Вы слишком добры ко мне, — проговорила г-жа де Беарн.
И обе дамы обменялись последними реверансами.
На лестнице виконт Жан распрощался с г-жой де Беарн и вернулся к сестре, а гостья стала важно спускаться по ступенькам парадной лестницы.
Замор открывал процессию, за ним шагали два лакея со светильниками, следом за ними выступала г-жа де Беарн, а позади всех третий лакей нес ее коротковатый шлейф.
Брат и сестра провожали взглядами из окна гостиной дорогую «крестную», которую они так старательно искали и с таким трудом нашли.
В ту самую минуту как г-жа де Беарн спускалась с крыльца, во дворе появился портшез, из-за занавески которого выпорхнула молодая женщина.
— А, хозяйка Шон! — вскричал Замор, растянув в широкой улыбке свои толстые губы. — Добрый вечер, хозяйка Шон!
Графиня де Беарн подняла ногу да так и застыла: в прибывшей даме она узнала мнимую дочь метра Флажо.
Дюбарри поспешно отворил окно и стал делать сестре знаки, но она его не замечала.
— Не у вас ли этот дурачок Жильбер? — обратилась Шон к одному из лакеев, не замечая графиню де Беарн.
— Нет, сударыня, — отвечал лакей, — его никто не видел.
Подняв глаза, она наконец заметила, что Жан подает ей знаки.
Она проследила взглядом за его рукой и увидала графиню де Беарн.
Шон сейчас же ее узнала, вскрикнула, нагнула голову и быстрым шагом направилась к дому.
Старуха притворилась, что ничего не заметила, села в карету и приказала кучеру трогать.
XXXII
КОРОЛЬ СКУЧАЕТ
Как король и обещал, он уехал в Марли, однако около трех часов пополудни приказал отвезти себя в Люсьенн.
Должно быть, он предполагал, что, получив его записку, графиня Дюбарри поспешит покинуть Версаль и будет его ждать в своем уютном замке, куда король уже несколько раз наведывался, не оставаясь там, впрочем, на ночь под тем предлогом, что Люсьенн не является королевским дворцом.
Велико же было его удивление, когда, прибыв в Люсьенн, он застал там одного Замора, весьма мало похожего на коменданта. Негритенок развлекался тем, что гонялся за попугаем в надежде вырвать у него перо, а попугай отбивался, пытаясь его клюнуть.
Между обоими любимцами графини шла борьба, напоминавшая соперничество фаворитов короля: г-на де Шуазёля и г-жи Дюбарри.
Король расположился в малой гостиной и отпустил свиту.
Обыкновенно он не задавал вопросов ни прислуге, ни лакеям, несмотря на то что был самым любопытным дворянином в своем королевстве. Однако Замор не был даже прислугой, он представлял собой нечто среднее между обезьянкой и попугаем.
Поэтому король решил расспросить Замора.
— Госпожа графиня в саду?
— Нет, хозяин, — отвечал Замор.
В замке Люсьенн вместо обращения «ваше величество» было принято слово «хозяин»: то была одна из прихотей Дюбарри.
— Так она отправилась кормить карпов?
На горе́, невзирая на громадные расходы, недавно было вырыто озеро; его наполнили водой из акведука и завезли из Версаля самых крупных карпов.
— Нет, хозяин, — снова ответил Замор.
— Где же она?
— В Париже, хозяин.
— То есть как в Париже?.. Графиня не приезжала в Люсьенн?
— Нет, хозяин, она прислала Замора.
— Зачем?
— Чтобы встретить короля.
— Ага! — вскричал король. — Тебе доверяют меня встречать? Прелестно! Я — в обществе Замора. Вот спасибо, графиня, большое спасибо!
Раздосадованный король поднялся.
— Нет, нет, — возразил негритенок, — король не будет в обществе Замора.
— Почему?
— Потому что Замор уезжает.
— Куда?
— В Париж.
— Так я остаюсь в одиночестве? Еще лучше! А зачем ты едешь в Париж?
— Я должен найти хозяйку и передать, что король прибыл в Люсьенн.
— Графиня поручила тебе сказать мне это?
— Да, хозяин.
— А она не сказала, чем мне заняться в ожидании ее приезда?
— Она сказала, что ты можешь поспать.
«Должно быть, она скоро будет здесь, — подумал король, — вероятно, приготовила какой-нибудь сюрприз».
Он сказал Замору:
— Скорее отправляйся и привези сюда графиню… Как, кстати, ты собираешься ехать?
— Верхом на большом белом коне под красным чепраком.
— Сколько же времени понадобится большому белому коню, чтобы довезти тебя до Парижа?
— Не знаю, — отвечал негритенок, — конь скачет быстро-быстро-быстро. Замор любит быструю езду.
— Будем считать, что мне повезло, раз Замор любит быструю езду.
Он подошел к окну, посмотреть, как поедет Замор.
Огромный лакей подсадил негритенка на исполинского коня, и Замор, пригнувшись к холке, поскакал галопом с бесстрашием, свойственным только детям.
Огромный лакей подсадил негритенка на исполинского коня, и Замор, пригнувшись к холке, поскакал галопом с бесстрашием, свойственным только детям.
Оставшись в одиночестве, король спросил лакея, что нового в Люсьенне.
— Здесь сейчас господин Буше расписывает большой кабинет ее сиятельства.
— А, Буше! Так он здесь! — с удовлетворением воскликнул король. — Где он, ты говоришь?
— Во флигеле, в кабинете. Ваше величество желает, чтобы я его проводил к господину Буше?
— Нет, нет, — отвечал король, — я, пожалуй, пойду взгляну на карпов. Дай мне нож.
— Нож, сир?
— Да, и большой хлебец.
Лакей вернулся, неся блюдо японского фарфора, на котором лежал большой хлебец, а в него был воткнут длинный острый нож.
Король знаком приказал лакею следовать за ним и отправился к пруду.
Кормить карпов было семейной традицией. У великого короля без этого не проходило ни одного дня.
Людовик XV уселся на обомшелую скамейку; отсюда открывался чудесный вид.
Он окинул взглядом озерцо, окаймленное лугом: на том берегу, меж двух холмов затерялась деревушка. Западный холм, словно поросшая мхом скала Вергилия, круто вздымался ввысь. Соломенные крыши домишек, живописно разбросанных по склону холма, были похожи на детские игрушки, которые уложены в коробку, выстланную папоротником.
Вдали виднелись остроконечные крыши Сен-Жермена и его громадные террасы с купами деревьев, а еще дальше синели холмы Саннуа и Кормей, которые тянулись к розовато-серым небесам, словно медным куполом накрывавшим местность.
Небо хмурилось; нежная луговая зелень потемнела. Неподвижная тяжелая водная гладь временами колыхалась, когда из сине-зеленых глубин поднималась, подобно серебристой молнии, огромная рыба, чтобы схватить водомерку, бегающую на своих длинных ногах по зеркальной поверхности пруда.
По воде разбегались круги, и водная гладь становилась муаровой.
К самому берегу бесшумно подплывали не пуганные ни человеком, ни зверем рыбы, чтобы полакомиться клевером, душистые головки которого клонились к воде; можно было даже заглянуть в большие неподвижные глаза рыб, бессмысленно таращившиеся на серых ящерок и резвившихся в тростнике лягушек.
Король, знающий, как убивать время, несколько раз обвел взглядом открывавшийся перед ним вид, не упустив ни одной подробности, пересчитал дома деревни, которые мог разглядеть. Потом взял хлебец со стоявшей рядом тарелки и стал резать его на крупные ломти.
Карпы услыхали хруст разрезаемой корки. Они уже привыкли к этому звуку, означавшему приближение обеда, и близко подплыли к его величеству в надежде получить от него привычную еду. Они точно так же поспешили бы и к лакею, однако король вообразил, что рыбы таким образом выражают ему свою преданность.
Он бросал один за другим куски хлеба; они сначала исчезали в воде, а потом всплывали на поверхность; карпы жадно набрасывались на набухший в воде хлеб, стремительно разрывали его на мелкие кусочки, и он в одно мгновение исчезал.
Было и самом деле довольно забавно наблюдать за тем, как невидимые рыбы гоняли по поверхности корку, вырывая ее друг у друга до тех пор, пока она не попадала в чью-нибудь пасть.
По прошествии получаса его величество, которому хватило терпения отрезать почти сотню кусочков хлеба, почувствовал себя удовлетворенным: ни одна рыба больше не показывалась.
Король тут же заскучал, но вспомнил о г-не Буше, второй «достопримечательности» замка; разумеется, он не может столь захватывающе развлечь, как карпы, но за городом выбор небогат, и привередничать не было возможности.
Людовик XV направился к флигелю. Буше был предупрежден. Продолжая рисовать, вернее, притворяясь, что поглощен своим занятием, он следил взглядом за его величеством. Живописец видел, как король направился к флигелю; он обрадовался, поправил жабо, выпустил манжеты и вскарабкался на лестницу, так как ему посоветовали сделать вид, будто он понятия не имеет о прибытии короля в Люсьенн. Он услышал, как скрипнул паркет под ногой государя, и принялся старательно выписывать пухлого амура, крадущего розу у молодой пастушки, затянутой в корсет из голубого атласа, в соломенной шляпе. Рука живописца дрожала, сердце колотилось.
Людовик XV остановился на пороге.
— А, господин Буше, как у вас сильно пахнет скипидаром! — заметил он и пошел дальше.
Бедный Буше, который не был столь тонкой художественной натурой, как король, приготовился совсем к другим комплиментам, поэтому едва не свалился с лестницы.
Он медленно спустился и вышел со слезами на глазах, даже не очистив палитры и не промыв кистей, чего с ним никогда до этого не случалось.
Его величество вынул часы. Они показывали семь.
Людовик XV возвратился в комнаты, подразнил обезьянку, послушал речи попугая и достал из горки одну за другой все стоявшие там китайские безделушки.
Сумерки сгустились.
Его величество не любил темноты; внесли свечи.
Впрочем, он не любил и одиночества.
— Лошадей через четверть часа! — приказал король. — Даю ей ровно столько, и ни минуты больше!
Людовик XV прилег на софу, стоявшую против камина, выжидая, когда четверть часа, или девятьсот секунд, истекут.
Когда у часов в виде голубого слона, на которого взобралась розовая султанша, маятник качнулся в четырехсотый раз, король уснул.
Через четверть часа лакей пришел доложить, что лошади поданы; он увидел, что король спит, и, разумеется, не посмел его беспокоить. Пробудившись, его величество оказался лицом к лицу с графиней Дюбарри, которая не сводила с него глаз. Замор стоял в дверях в ожидании приказаний.
— А, вот и вы, графиня, — садясь на софу, проговорил король.
— Да, сир, я уже давно здесь, — отвечала графиня.
— Что значит «давно»?
— Ну почти целый час. А ваше величество все спит!
— Знаете, графиня, вас не было, я очень скучал… И потом, я так плохо провел эту ночь!.. Послушайте, а я уже собирался уезжать!
— Да, я видела вашу карету, ваше величество.
Король бросил взгляд на часы.
— О! Уже половина одиннадцатого! Так я проспал почти три часа.
— Ну и прекрасно, сир! Попробуйте теперь сказать, что в Люсьенне плохо спится!
— Напротив! А кто это там торчит в дверях? — вскричал король, заметив наконец Замора.
— Перед вами комендант замка Люсьенн, сир.
— Нет, пока еще не комендант, — со смехом возразил король. — С какой стати этот чудак напялил на себя мундир? Ведь еще не было назначения. Он полагается на мое слово?
— Сир! Ваше слово, конечно, священно, и мы имеем все основания на него полагаться. Но у Замора есть нечто большее, чем ваше слово, вернее — менее важное: он получил грамоту о своем назначении, сир.
— Как?
— Мне прислал его вице-канцлер; вот, взгляните. Теперь для вступления в должность ему осталась лишь одна формальность: прикажите ему принести клятву, и пусть он нас охраняет.
— Подойдите, господин комендант, — проговорил король.
Замор приблизился. На нем был мундир с шитым стоячим воротником и эполетами капитана, короткие штаны и шелковые чулки, а на боку висела шпага. Он шел, чеканя шаг, зажав под мышкой огромную треугольную шляпу.
— Да сможет ли он произнести клятву? — с сомнением в голосе произнес король.
— А вы испытайте его, сир.
— Подойдите ближе, — сказал король, с любопытством глядя на черную куклу.
— На колени! — приказала графиня.
— Принесите присягу, — потребовал Людовик XV.
Негритенок прижал одну руку к груди, другой коснулся руки короля и произнес:
— Клянусь в верности хозяину и хозяйке, клянусь не щадя живота защищать дворец, охрана которого мне доверена; прежде чем сдам его неприятелю, в случае если буду атакован, обещаю съесть все припасы до последнего горшочка варенья.
Короля рассмешила не столько клятва Замора, сколько серьезный вид, с каким он ее произносил.
— Я принимаю вашу клятву, — отвечал он с подобавшим случаю важным видом, — и вручаю вам, господин комендант, право верховной власти, право высокого и низкого суда над всеми, кто обитает в этом дворце на земле, воздухе, огне и воде.
— Благодарю вас, хозяин! — поднимаясь с колен, отвечал Замор.
— А теперь ступай на кухню и покажись там в своем великолепном наряде, а нас оставь в покое. Иди!
Замор вышел.
Пока за ним отворялась одна дверь, в другую вошла Шон.
— А! Это вы, милая Шон! Здравствуйте!
Король привлек ее к себе, усадил на колени и расцеловал.
— Ну, дорогая Шон, — продолжал он, — хоть ты скажешь мне правду!
— Должна вас предупредить, сир, — отвечала Шон, — что вы сделали неудачный выбор. Чтобы я сказала правду! Мне довелось бы говорить ее первый раз в жизни! Уж если вы хотите знать правду, обратитесь к Жанне: она не умеет лгать!