Вот почему в то мгновение, когда, согласно этикету, графиня Дюбарри преклонила колено, чтобы поцеловать руку короля, Людовик XV схватил ее за руку и заставил подняться одной лишь фразой, которая стала ей вознаграждением за все выстраданное в течение последних двух недель.
— Вы у моих ног, графиня? — сказал король. — Это я должен был бы и хотел бы пасть к вашим ногам.
Затем король раскрыл объятия, согласно предусмотренному церемониалу, но, вместо того чтобы сделать вид, что целует, на сей раз действительно поцеловал графиню.
— У вас очень красивая «крестница», сударыня, — чуть слышно обратился он к г-же де Беарн. — Но у нее к тому же благородная «крестная», которую я очень рад вновь увидеть при дворе.
Почтенная дама поклонилась.
— Поприветствуйте моих дочерей, графиня, — чуть слышно посоветовал король графине Дюбарри, — и покажите им, что вы умеете делать реверансы. Надеюсь, их ответным реверансом вы будете удовлетворены.
Обе дамы продвигались в свободном пространстве, которое возникало вокруг них по мере того, как они шли; казалось, присутствовавшие готовы были испепелить их взглядами.
Видя, что графиня Дюбарри направляется к ним, все три дочери короля подскочили как на пружинах и застыли в ожидании.
Людовик XV не сводил с них глаз. Его взгляд, прикованный к принцессам, призывал их к проявлению изысканной вежливости.
Слегка взволнованные принцессы ответили реверансом на приветствие г-жи Дюбарри, склонившейся перед ними гораздо ниже, чем того требовал этикет, что было признано свидетельством отменного вкуса, и это так растрогало принцесс, что они расцеловали ее, как перед тем король, причем с сердечностью, которой его величество, казалось, был восхищен.
С этого мгновения успех графини превратился в триумф, и наиболее медлительным или наименее ловким придворным пришлось ждать целый час, прежде чем им удалось принести поздравления королеве празднества.
Графиня принимала поздравления без высокомерия, без гнева, без упреков. Казалось, она забыла об изменах. В этой великодушной приветливости не было ничего наигранного: ее сердце переполняла радость, в нем не оставалось места для других чувств.
Герцог де Ришелье недаром стал победителем при Маоне: он умел маневрировать. Пока другие придворные оставались на своих местах и ожидали окончания церемонии представления, чтобы воспеть хвалу или очернить идола, маршал занял позицию за местом графини. Подобно предводителю кавалерии, который находится в засаде в доброй сотне туазов в долине и ожидает разворачивающуюся цепь противника, герцог поджидал графиню Дюбарри, чтобы в нужный момент оказаться рядом с ней, не затерявшись в толпе. Госпожа де Мирпуа, зная, как удачлив в военных действиях ее друг, в подражании его маневру незаметно придвинула свой табурет к табурету графини.
Придворные разбились на группы, и среди них завязались разговоры; они перемывали косточки графине Дюбарри.
Графиня, ободренная любовью короля, благосклонным приемом, оказанным ей принцессами, и поддержкой своей «крестной», смотрела уже менее робким взглядом на придворных, окружавших короля. Уверенная в своем положении, она искала глазами врагов среди женщин.
Что-то заслонило от ее взгляда залу.
— А, герцог! — сказала она. — Мне стоило прийти сюда хотя бы ради того, чтобы наконец увидеть вас.
— В чем дело, графиня?
— Вот уже целую неделю вас не видно ни в Версале, ни в Париже, ни в замке Люсьенн.
— Я ждал удовольствия видеть вас здесь сегодня, — отвечал старый придворный.
— Может быть, вы это предвидели?
— Я был в этом уверен.
— Неужели? Что же вы за человек, герцог! Знать и не предупредить меня, вашего друга, а ведь я пребывала в полном неведении.
— Как же так, сударыня? Вы не знали, что должны были сюда прибыть?
— Нет. Я была почти как Эзоп, когда судья остановил его на улице. «Куда вы идете?» — спросил судья у Эзопа. «Не знаю», — ответил Эзоп. «Ах, так? Тогда отправляйтесь прямехонько в тюрьму». — «Вот видите, я действительно не знал, куда шел». Так и я, герцог: надеялась, что поеду в Версаль, но не была в этом уверена. Вот почему вы оказали бы мне услугу, если бы навестили меня заранее… Но… теперь вы приедете ко мне, не правда ли?
— Графиня, — сказал Ришелье, нимало не смущенный ее насмешками, — я не понимаю, почему вы не были уверены, что приедете сюда.
— Я вам объясню: потому что меня окружали ловушки.
Она пристально посмотрела на герцога: он невозмутимо выдержал ее взгляд.
— Ловушки? Ах, Боже мой, что вы говорите, графиня!
— Сначала у меня похитили парикмахера.
— Парикмахера?
— Да.
— Что же вы меня об этом не известили? Я послал бы вам — но тише, прошу вас! — я послал бы вам жемчужину, сокровище, которое открыла госпожа д’Эгмон. Он гораздо лучше всех изготовителей париков, всех королевских парикмахеров — это малыш Леонар.
— Леонар! — вскричала графиня Дюбарри.
— Да. Скромный молодой человек, который причесывает Септиманию и которого она прячет от чужих глаз, как Гарпагон свою мошну. Впрочем, вам не на что жаловаться, графиня, вы прекрасно причесаны, восхитительно-красивы, и, странно, рисунок этой башни походит на набросок, который госпожа д’Эгмон попросила сделать вчера Буше и которым она рассчитывала воспользоваться сама, если бы не заболела. Бедная Септимания!
Графиня вздрогнула и посмотрела на герцога еще пристальнее, но герцог по-прежнему был непроницаем и улыбался.
— Извините, графиня, я вас прервал, вы говорили о ловушках?..
— Да. После того как у меня украли парикмахера, похитили также и мое платье — верх совершенства.
— О! Это ужасно! Но вы вполне могли бы обойтись без того платья, так как вы сегодня одеты изумительно. Это китайский атлас, не так ли? С цветами-аппликациями? Так вот, если бы вы в трудную минуту обратились ко мне — а именно так вам следует поступать в дальнейшем, — я послал бы вам платье, которое моя дочь заказала для своего представления ко двору и которое было так похоже на ваше, что я мог бы поклясться, что это то же самое.
Дюбарри схватила герцога за руки: она начала понимать, кто был тот волшебник, который вызволил ее из затруднения.
— Знаете ли вы, герцог, в какой карете я приехала сюда? — спросила она.
— Нет, скорей всего, в вашей собственной.
— Герцог, у меня похитили карету, как похитили платье и парикмахера.
— Значит, вас обложили со всех сторон. Так в какой же карете вы приехали?
— Опишите мне сначала карету госпожи д’Эгмон.
— Ну что ж… Готовясь к этому вечеру, она, как мне кажется, заказала карету, отделанную белым атласом. Но не хватило времени, чтобы изобразить ее герб на дверцах кареты.
— В самом деле? Не правда ли: розу нарисовать гораздо проще, чем герб? Ведь у вас, у Ришелье, как и у д’Эгмонов, такие сложные гербы! Герцог, вы чудный человек.
Она протянула ему надушенные ручки, и герцог припал к ним.
Покрывая руки графини Дюбарри поцелуями, герцог вдруг почувствовал, как она вздрогнула.
— Что случилось? — спросил он, оглядываясь вокруг.
— Герцог… — с потерянным видом пролепетала графиня.
— Что, графиня?
— Кто этот человек вон там, рядом с госпожой де Гемене?
— Офицер в мундире прусской армии?
— Да.
— Темноглазый брюнет с выразительным лицом? Графиня! Это один из высших офицеров, которого прусский король прислал сюда, без сомнения, чтобы приветствовать вас в день вашего представления.
— Не шутите, герцог. Этот человек уже приезжал во Францию около четырех лет назад. Я его знаю, но не смогла его разыскать, хотя искала всюду.
— Вы ошибаетесь, графиня, это граф де Феникс, иностранец, приехавший вчера или позавчера.
— Вы видите, как он глядит на меня, герцог?
— Все присутствующие любуются вами, графиня, вы так прекрасны!
— Он кланяется мне, видите? Кланяется!
— Все будут приветствовать вас, если еще не сделали этого, графиня.
Но до крайности взволнованная графиня не слушала галантного герцога и, не сводя взгляда с человека, который привлек ее внимание, как бы против воли оставила своего собеседника и сделала несколько шагов по направлению к незнакомцу.
Король, не терявший ее из виду, заметил это движение. Он решил, что графиня ищет его общества. Он долго соблюдал приличия, держась от нее на расстоянии, а теперь подошел, чтобы поздравить ее.
Но волнение, охватившее графиню, было слишком сильно, чтобы она могла думать о чем-то другом…
— Сир! Кто этот прусский офицер, стоящий спиной к госпоже де Гемене? — спросила она.
— Тот, что смотрит сейчас на нас?
— Да.
— Крупный, большеголовый мужчина в мундире с воротником, шитым золотом?
— Да, да.
— Да, да.
— Это посланец моего прусского кузена… философ, как и тот. Я послал за ним сегодня: хотел, чтобы прусская философия, направив сюда своего представителя, ознаменовала своим присутствием триумф Юбки Третьей.
— А как его зовут, сир?
— Постойте… — король задумался… — А! Вспомнил! Граф Феникс.
— Это он, — прошептала графиня Дюбарри. — Я совершенно уверена, что это он.
Король немного помедлил, ожидая, что графиня задаст ему еще какой-нибудь вопрос. Удостоверившись, что она хранит молчание, он громко объявил:
— Сударыни! Завтра госпожа дофина прибывает в Компьень. Мы встретим ее королевское высочество ровно в полдень. Все представленные ко двору дамы будут принимать участие в путешествии, за исключением тех, кто чувствует себя нездоровыми: поездка будет утомительной, и ее высочество не пожелает стать причиной ухудшения их состояния.
Король произнес эти слова, с неудовольствием глядя на г-на де Шуазёля, г-на Гемене и герцога де Ришелье.
Вокруг короля все испуганно смолкли. Смысл его слов был ясен: это немилость.
— Сир! — произнесла Дюбарри. — Я прошу вас смилостивиться над госпожой д’Эгмон.
— А почему, скажите, пожалуйста?
— Потому что она дочь герцога де Ришелье, а герцог — один из самых верных моих друзей.
— Ришелье?
— У меня есть тому доказательства, сир.
— Я исполню ваше пожелание, графиня, — сказал король.
Маршал пристально следил за графиней и если не услышал, то догадался, о чем только что шла речь. Король подошел к нему и спросил:
— Надеюсь, герцог, графиня д’Эгмон завтра будет чувствовать себя лучше?
— Конечно, сир. Она выздоровеет уже вечером, если этого пожелает ваше величество.
Ришелье поклонился королю, выражая одновременно почтение и благодарность.
Король наклонился к графине и что-то прошептал ей на ухо.
— Сир! — отвечала графиня, склонившись в реверансе и очаровательно улыбаясь. — Я ваша почтительнейшая подданная.
Король попрощался с присутствующими и удалился в свои покои.
Как только король переступил порог залы, взгляд графини, еще более испуганный, чем раньше, вновь обратился к тому необычному человеку, так живо ее заинтересовавшему.
Этот человек, как и прочие, склонился перед выходившим королем, но, даже кланяясь, сохранил на лице странное выражение высокомерия и угрозы. Сразу же после ухода Людовика XV, пробираясь между группами придворных, он приблизился к графине и остановился в двух шагах от нее.
Движимая непреодолимым любопытством, графиня тоже шагнула ему навстречу. Поклонившись, незнакомец сказал ей так тихо, что никто не расслышал:
— Вы узнаёте меня, графиня?
— Да, вы тот самый пророк с площади Людовика Пятнадцатого.
Незнакомец обратил на нее свой ясный взор, в котором читалась уверенность:
— И что же, разве я обманул вас, когда предсказал, что вы станете королевой Франции?
— Нет. Ваше предсказание сбылось. Или почти сбылось. Но и я готова сдержать слово. Чего бы вы хотели?
— Здесь не место для таких разговоров, графиня. Кроме того, для меня еще не наступило время обращаться к вам с просьбами.
— Когда бы вы ни обратились ко мне, я всегда готова исполнить вашу просьбу.
— Могу ли я рассчитывать, что вы примете меня в любое время, в любом месте, в любой час?
— Обещаю.
— Благодарю.
— А как вы представитесь? Как граф Феникс?
— Нет, как Джузеппе Бальзамо.
— Джузеппе Бальзамо… — повторила графиня, в то время как таинственный незнакомец затерялся среди придворных, — Джузеппе Бальзамо… Что ж, я не забуду этого имени.
XXXIX
КОМПЬЕНЬ
Наутро Компьень проснулся опьяненный и преображенный; вернее сказать, Компьень вовсе не засыпал.
Еще накануне в городе расположились передовые части королевской гвардии. Пока офицеры знакомились с местностью, нотабли вместе с интендантом малых забав готовили город к великой чести, выпавшей на его долю.
Триумфальными арками из зелени, целыми аллеями роз и сирени, надписями на латинском, французском и немецком языках в стихах и прозе — вот чем до самого вечера занимались пикардийские городские власти.
По традиции, идущей с незапамятных времен, девушки были одеты в белое, эшевены — в черное, монахи-францисканцы были в серых рясах, священники — в самых богатых своих облачениях; солдаты и офицеры гарнизона в новых мундирах заняли свои посты и готовы были выступить, как только объявят о прибытии принцессы.
Выехавший накануне дофин прибыл в Компьень инкогнито часов около одиннадцати вечера в сопровождении обоих братьев. Рано утром он сел на коня, словно простой смертный, и в сопровождении пятнадцатилетнего графа Прованского и тринадцатилетнего графа д’Артуа поскакал галопом в направлении Рибекура навстречу ее высочеству.
Эта учтивость пришла в голову не юному принцу, а его наставнику, г-ну Ла Вогийону. Его призвал к себе накануне Людовик XV и дал указание объяснить дофину обязанности, налагаемые на него событиями, которые должны были произойти в течение ближайших суток.
Чтобы поддержать честь монархии, де Ла Вогийон предложил герцогу Беррийскому последовать примеру королей его рода: Генриха IV, Людовика XIII, Людовика XIV, Людовика XV — каждому из них в свое время хотелось увидеть свою будущую супругу еще до церемонии, во время путешествия в меньшей степени готовую выдержать придирчивый осмотр.
На своих быстрых скакунах они проехали три или четыре льё за полчаса. Перед отъездом дофин был серьезен, а его братья веселились. В половине девятого они уже возвращались в город: дофин был все так же серьезен, граф Прованский — угрюм, только граф д’Артуа казался еще веселее, чем утром.
Дело в том, что герцог Беррийский волновался, граф Прованский изнывал от ревности, а граф д’Артуа был восхищен. Причина была одна: они убедились, что принцесса очень красива.
Серьезный, завистливый и беззаботный — вот как можно было определить трех принцев. Это отражалось на их лицах.
Часы на ратуше в Компьене пробили десять, когда наблюдатель заметил на колокольне деревни Клев белое знамя, которое должны были там водрузить, как только покажется карета ее высочества дофины.
Наблюдатель тотчас ударил в сигнальный колокол; в ответ на его звон на Дворцовой площади грянул пушечный выстрел.
Король, как будто только и ждавший этого сигнала, въехал в Компьень в запряженной восьмеркой лошадей карете в сопровождении эскорта. Вслед за ним в город въезжали бесчисленные кареты придворных.
Жандармы и драгуны скакали впереди. Придворные разрывались между желанием видеть короля и желанием поспешить навстречу дофине, между созерцанием блеска и великолепия и корыстолюбивыми соображениями.
Вереница карет, запряженных четверкой лошадей, растянулась почти на льё. В них ехали четыреста дам и столько же кавалеров — цвет французского дворянства. Доезжачие, гайдуки, рассыльные и пажи окружали эти кареты. Верховые офицеры из военной свиты короля составляли целое войско, блиставшее бархатом, золотом, перьями и шелками в клубах пыли, поднятой каретами.
В Компьене встречающие сделали недолгую остановку, после чего выехали из города, пустив лошадей шагом, чтобы приблизиться к условленному месту у придорожного креста, находившегося недалеко от деревни Маньи.
Знатная молодежь окружала дофина, дворяне старшего поколения сопровождали короля.
Со своей стороны дофина, не сменившая карету, неторопливо приближалась к условленному месту.
И вот обе свиты соединились.
Тотчас кареты опустели. С обеих сторон из карет вышла толпа придворных; в одной карете оставался король, в другой — дофина.
Дверца кареты ее высочества отворилась; молодая эрцгерцогиня легко ступила на землю и направилась к карете короля.
Увидев свою невестку, Людовик XV приказал отворить дверцу кареты и поспешил выйти.
Принцесса так удачно рассчитала время своего приближения, что в то мгновение, когда король коснулся ногой земли, она опустилась перед ним на колени.
Король нагнулся, поднял ее и нежно поцеловал, посмотрев на нее так, что она залилась краской.
— Монсеньер дофин! — представил король, показывая Марии Антуанетте на герцога Беррийского, который стоял у нее за спиной, и которого, казалось, она еще не видела.
Ее высочество грациозно присела в реверансе. Дофин, тоже покраснев, в ответ поклонился.
После представления дофина наступил черед обоих его братьев, затем — всех трех дочерей короля.
Ее высочество говорила что-нибудь приятное каждому из принцев и принцесс.
Графиня Дюбарри с беспокойством ждала, стоя за принцессами. Представят ли ее? Не забудут о ней?
После представления принцессы Софи, младшей дочери короля, произошла заминка, заставившая всех затаить дыхание.