Кто?
Вопросы излишни, будем считать, что она, моя тогдашняя
СУКА-ЛЮБОВЬ[29]…
Мы разбежались с ней поздней осенью, практически, уже уральской зимой.
Последнее выяснение отношений — все на том же чердаке дачного домика моих стариков, холодно, участок занесен снегом, мы пьем домашнее вино, за которым я постоянно спускаюсь в погреб.
Мир был подобен огромной вогнутой чаше….
Ощущение того, что все, жизнь подошла к концу.
Впрочем, через пару недель домой вернулась съехавшая в начале осени к родителям моя тогдашняя жена.
Через восемь лет, в 1985, что называется, во времена третьей жены, уже благополучно подходившие к концу — как раз в те дни она с любовником отправилась в отпуск, я тоже должен был ехать с ними, но у деда произошел первый инфаркт и я остался дома — мы встретились снова.
Точнее, она встретилась со мной.
Отыскала на прежнем месте работы, куда я заглянул зачем–то безумным июльским днем.
Она была замужем — про это я знал. И у нее был ребенок — про это я знал тоже. А вот то, что мужа арестовали где–то в Минске за спекуляцию — сие мне было неведомо. Но она отыскала меня, увезла к себе домой, легла под меня практически сразу же, а потом и поведала всю свою историю.
Хотя может — поведала по дороге домой, в такси.
И все началось снова!
Я уже не пил, но зато горстями глотал пилюли. И был таким же неприкаянным, как и восемь лет назад. Правда, во всю тусовался с рокерами и начал приучать ее к русскому рок–н–роллу. Она спала со мной, спала с моими приятелями, которых я приводил к ней в гости. И крыша у меня опять стала сползать. К новому году я был на грани помешательства. Третья жена насовсем ушла к любовнику, я продолжал жрать таблетки горстями, у меня стала пропадать эрекция.
Из аутсайдеров я мог запросто переползти в лузеры, но внезапно морок закончился, наваждение прошло.
До сих пор не могу понять,
КАК и БЛАГОДАРЯ ЧЕМУ.
Только в один прекрасный день я вдруг ощутил, что отныне я — СВОБОДЕН, и уже навсегда!
Насколько я знаю, муж ее вскоре выбрался из своих неприятностей, она родила еще одного ребенка, а потом они развелись. Вскоре же для всех нас началась другая эпоха, а у меня и так уже была иная жизнь.
Но я по–прежнему люблю аутсайдеров и терпеть не могу тех, кто громогласно заявляет:
ЖИЗНЬ УДАЛАСЬ!
Хотя бы потому, что никто и никогда не может однозначно сказать, в чем она — главная удача жизни…
Аутсайдеры, люди гона, брошенные изо дня в ночь, в ее промозглую, нудную слякоть, сырую, скользкую, как кожа лягушки, в ночь цикад и кузнечиков, вопли и рулады которых я слушаю, лежа в темноте…
Только вот иногда я думаю: а как бы сложилась моя судьба, если бы эта немудреная повесть все же была опубликована тогда, много лет назад?
Хотя чего тут думать! Ведь все действительно —
удалось: —))!
25. Ghj gbpls b ghj @gbpljyj; [email protected][30]
Самая честная книга, которая может быть написана об отношениях мужчины и женщины, причем, безотносительно гендерной принадлежности автора, должна называться «The Cunt and the Cunt–chaser». Но она никогда не будет написана, хотя бы потому, что название можно перевести как «Пизда и Ебарь», а это не политкорректно и отдает обоюдным сексизмом.
Первоначально я хотел назвать этот меморуинг «Про женщин». Но потом понял, что это будет неправдой. Ведь если «про женщин», то это совсем не о том, про что пойдет речь.
Говоря о женщинах как–то принято переходить исключительно на такой словарный ряд, в котором перемежаются «нежность» и «душа», «понимание» и «прощение». По крайней мере, в координатах русской литературы, западная намного откровеннее, особенно, с тех пор, когда понятие «феминизма» перестало быть лишь понятием, но ведь я не эссеистикой занимаюсь, а пишу меморуинги, потому продолжу совсем в другом ключе.
КАЖДАЯ ИЗ НИХ ПРЕКРАСНО ОСОЗНАЕТ, ЧТО ОНА — ОБЪЕКТ.
ЭТО ЗНАНИЕ ЗАКЛАДЫВАЕТСЯ ИЗНАЧАЛЬНО.
ИЛИ ЗАЛОЖЕНО?
Хотя разницы никакой, что так верти, что этак, но в любом случается возникает вариант охоты. И тут–то начинается самое странное.
Потому что с годами ты начинаешь прекрасно понимать, что в роли жертвы выступаешь именно ты. Это на тебя охотятся, это тебя гонят по унылому виртуальному лесу. Или настоящему. Или по городу, в котором ты живешь. Или по всей стране. Или — бери круче — по всему миру.
Безжалостно, цинично, взвешено.
С этим ничего не поделать, они слишком хорошо знают, что нам надо и понимают, что лишь от них зависит — получим мы это или нет.
Я не говорю о насилии, это за пределами данных страниц.
Я просто говорю о том, что есть основа жизни: существительное «пизда» встречается с существительным «ебарь», только надо сразу заметить, что речь идет не о любви.
И не потому, что ее нет, но я уже не в том возрасте, чтобы ставить ее превыше всего, да и потом — как утверждают физиологи и психологи, любовь есть ни что иное, как воздействие определенных феромонов.
То есть, если от тебя пахнет определенным образом, то любовь возникнет.
А если не пахнет, то — соответственно — нет.
Женщины обычно обижаются, когда им прямо говорят об этом. Будем считать, что обижаются неумные женщины.
Одна моя давняя знакомая так вообще честно говорила про себя «пизда на ножках», не могу сказать, чтоб она блистала интеллектом, но, по крайней мере, в мире мужчин чувствовала себя не так уж и плохо, хорошо понимая, чего от нее хотят и как это надо использовать.
Наверное, в этом слове и есть ключ:
ИСПОЛЬЗОВАТЬ.
Хотя можно обратиться и к другому понятию:
ВЗАИМОПОЛЕЗНОСТИ.
Много лет назад Аркадий Стругацкий поверг меня, совсем еще пацана, в шок, определив дружбу именно как взаимополезность. Я‑то по молодости лет считал, что это нечто иное, более альтруистичное и — несомненно — возвышенное. Хотя сейчас, к пятидесяти, мне все стало более или менее понятно: дружба есть действительно взаимополезность, как и любовь, как и семейная жизнь, разве что любовь к детям выбивается из этой парадигмы, чего не скажешь, впрочем, о любви детей к нам.
Только вот это все равно не исключает ни альтруистичности, ни возвышенности, ни странной, феромонами вызванной, нежности.
Как и — естественно — желания.
А, между прочим, «нет желания — нет счастья», как утверждал некогда Петер Хандке[31].
Только у него это было с заглавной буквы, вот так:
«Нет желания — нет счастья»!
Только вот меня всегда интересовало, что такое счастье для них? Может, я их просто не понимаю? Да нет, ведь в этом случае я бы не смог на пару лет превратиться в Катю Ткаченко.
А ЕСЛИ БЫ Я НЕ ПОБЫЛ ПАРУ ЛЕТ В ШКУРЕ (ДУШЕ, ТЕЛЕ) УПОМЯНУТОЙ ДАМЫ, ТО НИКОГДА БЫ НЕ ДОПЕР ДО ВСЕЙ ГРУСТНОЙ ПРАВДЫ О НАС, МУЖЧИНАХ, И О НИХ — ЖЕНЩИНАХ.
Мне оставалось бы лишь читать Генри Миллера[32], который, как мне временами кажется, знал о них все с точки зрения мужчины. И совершенно ничего — со стороны женщины, даже несмотря на все старания Анаис Нин.
А ведь это самое интересное, попытаться их понять с их же точки зрения. Например, с точки зрения мужчины мне отчего–то помнится, что у нее был шрам на щеке. Нет, не на щеке — на шее, вроде бы, после удаления зоба. Только вот с левой стороны или с правой — уже не скажу. Зато помню, как ее звали — мерзкое такое имя, Римма. Вообще, женские имена, точнее, их восприятие, вещь сугубо субъективная, естественно, все с той же точки зрения мужчины. Какие–то имена тебе приятны, какие–то вызывают отторжение, будто за ними — пропасть, в которую предстоит рухнуть и долго лететь до дна ущелья, которое уже ощерилось поджидающими острыми глыбами, что называется, упадешь — костей не соберешь.
Но продолжу.
Пока все с той же, мужской точки зрения. Она возникла в моей жизни внезапно, это было примерно через год после гибели Сергея и той моей проклятой — ударение на первый слог — любви. Я сильно пил тогда и постоянно бывал в одной сумрачной, но довольно неглупой компании, в квартире почти по соседству с домом. Туда она и заявилась как–то поздним вечером, а вот почему выбрала меня — этого я никогда не мог сказать.
Но в первый же раз мы занялись каким–то животным, воистину миллеровским сексом[33], несмотря на то, что в соседней комнате два провинциальных интеллектуала громогласно размышляли о Гегеле.
Через несколько дней я пришел к ней домой.
Мы ни о чем не говорили. Я принес бутылку коньяка. Мы выпили и она начала раздеваться.
В первый раз я так и не понял, что она не кончила. Но во второй она внятно сообщила мне, ЧТО ВООБЩЕ НЕ МОЖЕТ КОНЧИТЬ ОТ МУЖЧИНЫ, и никогда не кончала!
Только сама. Я попросил ее сделать это прямо сейчас, при мне. Она послушно сползла с меня, села в кресло напротив и раздвинула ноги.
Наверное, надо было ее пожалеть. Наверное, мне вообще надо было ее жалеть, но чего–чего, а этого чувства у меня не было к ней все то время, пока мы встречались — что–то около полутора лет.
Ни когда я приходил к ней домой, ни тогда, когда она звонила мне на работу и говорила:
— Я рядом, зайти?
— Заходи! — отвечал я, прекрасно зная, что произойдет.
Как–то раз она пришла в большой красной шляпе с широкими полями. Черное пальто и красная шляпа — помню это до сих пор. Она торопилась, поэтому шляпу снимать не стала, просто опустилась возле меня на корточки и стала сосать, попросив перед этим придерживать шляпу, чтобы та не упала. Я бережно поддерживал широкие фетровые края обеими руками, с точки зрения мужчины
ЭТО БЫЛО НОРМАЛЬНО!
Только вот с точки зрения женщины — зачем она все это делала?
Почему всегда была готова принять меня и делать все, что я захочу?
Может, она меня просто любила?
НЕ ВЕРЮ!
Но тогда зачем, зачем ей все это было надо?
Она исчезла из моей жизни так же внезапно, как появилась.
Просто исчезла и все.
Наверное, поняла, что ничего не будет.
Того, чего бы она хотела.
А вот чего она хотела — кто и когда скажет мне об этом?
И тогда мне стало ее жалко. Я понял, что все эти полтора года делал ей очень больно, хотя может, я понял это и не тогда, а только сейчас.
Почему–то и зачем–то я всегда им всем делал больно.
Наверное потому, что они делали больно мне?
Мы все делаем друг другу больно, но с годами просто забываем об этом, ведь охота есть охота, и в ней четко выражена вековечная связь между мужчиной и женщиной, так что действительно: самая правдивая книга, написанная об отношениях полов, должна называться «The Cunt and the Cunt–chaser», вот только она никогда не будет написана, потому что есть и другие женщины, кроме так называемых @gbpljyj; [email protected]
Они — лучшие из тех, кого мне доводилось знать и кому я до сих пор представлен. Но будучи такими умными, такими самодостаточными и сильными в своей слабости, они способны прекрасно обходиться без нас, за исключением тех определенных жизненных моментов, когда мы просто физически необходимы — ведь не всем и не всегда доставляют удовольствие как вибраторы, так и фаллоимитаторы.
Вот это и есть истинные женщины, те нежные и неукротимые создания, общение с которыми балансирует между партнерством и противоборством, в котором отнюдь не мы берем верх, ибо отчего–то они умудряются на самом деле знать про нас что–то такое, чего мы никогда не узнаем о них. Ни с женской, ни с мужской, ни с какой иной точки зрения.[34]
26. Про drinks&drugs
Тема, что называется, всей жизни.
Плотно закрытая раковина, изнутри до сих пор заполненная страхом.
Если разжать створки, то на одной будет написано DRINKS,
на другой‑DRUGS.
Шерочка с машерочкой, отчаянные любовники, кружащиеся в смертельном танго.
Хотя как по настоящему танцуют танго, я видел только в кино[35] и по телевизору.
Щелчок же включаемого/выключаемого ТВ похож на щелчок, звучащий в твоей голове после нужной дозы спиртного. Только так пьют настоящие алкоголики — не для кайфа.
Для того, чтобы отрубиться и очнуться уже внутри самой раковины, в полной темноте, сквозь которую оттуда, с воли, доносятся странные, невнятные крики, может, это орут чайки, прилетевшие из морей твоего детства, может, что еще, но только все равно ничего не увидеть, кроме темноты, разве что — да, свою тень, клон, подобие, жуткую рожу из мрачной комнаты смеха.
Между прочим, есть такие раковины, тридакны[36], их еще называют «раковины–убийцы» — стоит ныряльщику замешкаться, как они закрывают створки с такой силой, что уже не вырваться.
Я вижу все так отчетливо, будто это происходи сейчас. Он садится в такси, хотя даже не отображает этого. Пил весь вечер — водка, сухое вино, снова водка. Пока, видимо, бутылки не опустели.
«В МИРЕ НЕТ ЗРЕЛИЩА УЖАСНЕЙ ПУСТОЙ БУТЫЛКИ! РАЗВЕ ЧТО ЗРЕЛИЩЕ ПУСТОГО СТАКАНА!»
Малкольм Лаури[37]
Сколько он выпил тогда, бутылку, две? Да какая разница, главное — услышать щелчок. Это всегда для него было самым главным.
Я до сих пор хорошо помню, как он, оказавшись в Ереване в самом начале восьмидесятых, немного посидев в баре гостиницы, поднялся в номер с приятелями. У них было прикуплено несколько бутылок тех настоящих армянских коньяков, которые можно было купить или в самой республике или — лишь за границей. На закуску нашлись две банки свиного чешского паштета, коньяк же разливали в простые граненые стаканы, а вместо лимона заглатывали его водой из водопровода. Коньяк восьмилетней выдержки, десятилетней, пятнадцатилетней…
САМОЕ ГЛАВНОЕ — ЧТОБЫ УСЛЫШАТЬ ЩЕЛЧОК!
Про щелчок очень много писал Ф. С. Фитцджеральд в своем «Крушении», когда тем поздним осенним вечером я в беспамятстве ввалился в такси, то оставалось еще несколько лет до прочтения этой книги.
Хорошо еще, что временами у него хватало сил читать.
Мне трудно сейчас сказать, куда он ехал. Да он и сам этого не знал.
Но вот такси остановилось и он вышел из машины.
Еще будучи там, в полной темноте, внутри зловонной раковины, мое отражение, клон, жалкое подобие, скалящее рожи в жуткой комнате уродливого смеха.
Ничего не помня и не соображая.
Когда же голова вдруг прояснилась, то он понял, что ему приходит конец.
Слева на него надвигался поезд, справа, бессмысленно грохоча колесами, мчался другой.
Два поезда шли навстречу друг другу.
Он стоял боком, между вагонами, в совсем еще недавно белом, а теперь заляпанном грязью плаще и с чьим–то портфелем в руках, не его портфелем, чужим.
ОН УНЕС ЧУЖОЙ ПОРТФЕЛЬ!
Поезда прошли и он увидел огни.
Он стоял на мосту, рядом начиналась дорога в аэропорт. Как он здесь оказался — я все еще не знаю. И никогда не узнаю. Но мне тогда стало страшно, первый раз в жизни, вот только — не в последний.
Про поезда — это не метафора, это действительно произошло осенью то ли 1978‑го, то ли 1979‑го, то ли 1980‑го годов.
Еще много лет мне временами становилось страшно. Иногда два, а то и три раза в неделю. Под конец — почти непрерывно, не жизнь, какой–то оголтелый комок страха. Клубок. Лабиринт. Все та же мрачная комната смеха.
В это время я уже пил практически не переставая. С работы из издательства меня должны были скоро уволить, но мне было все равно. Я выходил из дома и шел в гастроном, в отдел «соки–воды». Стакан сухого яблочного вина по 48 тогдашних копеек. Потом — в автобус и до конторы. Рабочий день с 8.30., в 9.00 уже открывался буфет в столовой по соседству. 150 коньяка или 200 водки. Дальше — еще, пока не щелкнет.
Днем меня кто–нибудь отправлял домой. Или я сам добирался. И засыпал: в кровати, в коридоре, на лестничной площадке. То есть, засыпал там, куда хватало сил добрести.
Створка раковины с надписью drinks.
Я не пью уже двадцать лет, с 4 октября 1984 года.
Алкоголики бывшими не бывают — через девять лет после первой завязки я попробовал, тогда только появилось итальянское «асти–спуманте». Через три месяца нажрался так, что блевал двое суток, после чего не выношу даже запаха.
НО ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ!
Есть и вторая створка,
DRUGS,
это даже не раковина, это бездонная дыра.
Черная пропасть, провал в люциферову бездну.
Что–то принимать я начал, еще когда пил — таблетки то с возбуждающим, то с расслабляющим свойством.
Это уже не щелчок, это сладкий туман, когда не жизнь, сплошное иль дольче фар ниенте, временами же ты чувствуешь себя богом, или вот так:
БОГОМ.
Просто богом, и все!
Барбитураты сменялись амфетаминами, амфетамины вновь — барбитуратами.
Особенно, когда бросил пить.
Врач в клинике постоянно жалела и советовала принимать успокаивающие.
И прописывала их.
Я начал выпивать по облатке в день и стал подделывать рецепты.
Покупал седуксен в ампулах и пил как микстуру: принимал, что называется, орально.
Вот только иногда боги быстро опускаются на землю.
Падают и даже разбиваются.
Когда ты закидываешься в день 12–13 таблетками, то ты не бог, ты
ДЕРЬМО!
Пилюльки разной формы, цвета и размера.
Совсем маленькие, желтые и овальные, чуть побольше, белые, такие же размером, но кремоватого оттенка, красные — намного больше, еще одни желтые, но размером с красные, от этих голова набивается песком, зато предыдущие действуют как удар, от которого искры сыплются из глаз.