Джоко запрыгал из кухни, через кладовую для посуды, через маленькую столовую. За ней лежал большущий обеденный зал. Джоко его рассмотреть не смог, потому что начал крутить пируэты.
Комната за комнатой, маленькие холлы, соединяющие их, такой огромный дом. Он шел на руках, держа нож пальцами ноги. Кувыркался, зажав нож зубами.
Северный коридор. Лестница черного хода. Третий этаж. Его апартаменты.
Джоко спрятал нож в одеялах. Вернулся в гостиную. Сел на пол перед камином. Наслаждался камином без огня.
Она могла сказать: «Мне показалось, что я видела тебя в коридоре».
Он бы ответил: «Нет, не Джоко, не Джоко. Нет, нет, нет. Не я, кто есть тот, кем он был, монстр от монстра, нет, не Джоко, не в коридоре и не ест мыло».
Или он просто скажет «нет».
Джоко будет действовать по обстоятельствам. Увидит, какой ответ лучше.
Посмотрев с полминуты на негорящий огонь, Джоко осознал, что он забыл убить Виктора.
Засунул пальцы в ноздри и принялся тянуть вверх, пока глаза не наполнились слезами. Он заслуживал худшего.
Глава 40
С неработающими моторами-компрессорами температура соляного раствора в прозрачном полимерном мешке начинает подниматься.
После того как деловой гость, зашедший в лабораторию, вырывает раковину и разбивает стеклянную дверь морозильника, скорость нагрева увеличивается.
Первое улучшение в состоянии Хамелеона касается его зрения. Пребывая в холодной среде, он видит только оттенки синего. Теперь начинает различать другие цвета, поначалу с трудом, потом все лучше.
Пока Хамелеон дрейфовал в мешке, его подвижность ограничивал холод жидкости, в которой он находился. Теперь он может шевелиться. И головой вертеть легче.
Внезапно он дергается, дергается сильнее. Мешок раскачивается на крюке, бьется о стены.
При низкой температуре процесс обмена веществ в организме Хамелеона заторможен практически до нуля, но ускоряется по мере того, как нагревается соляной раствор.
С ускорением обмена веществ активизируются и остальные процессы.
Дергание свидетельствует о потребности в воздухе. Кислорода, которым насыщен соляной раствор, Хамелеону достаточно при низкой температуре, но не хватает при нормальном обмене веществ.
Боязнь задохнуться заставляет Хамелеона дергаться.
Хотя полимерный материал, из которого изготовлен мешок, такой же прочный, как пуленепробиваемый кевлар, когти Хамелеона без труда рвут его.
Четырнадцать галлонов насыщенного кислородом соляного раствора выливаются из мешка, выносят Хамелеона в морозильник, через разбитую дверь, на пол лаборатории.
Воздух поступает в его дыхальца, по трахейным трубочкам расходится по телу.
Высыхая, Хамелеон осознает, что к нему вернулось обоняние.
Он может различать два запаха. Специально разработанный феромон, который выделяется Новыми людьми, и смесь феромонов, свойственных Старым людям.
Запах Новых людей доставляет Хамелеону удовольствие, а потому они – ИСКЛЮЧЕНИЯ.
У Старых людей синтезированный феромон отсутствует, их запах приводит Хамелеона в ярость, а потому они – МИШЕНИ.
Хамелеон живет, чтобы убивать.
В этот момент он обоняет только ИСКЛЮЧЕНИЙ. Пусть все они вроде бы мертвы, недвижно лежат по всей лаборатории.
Хамелеон ползет по полу разгромленной лаборатории, через лужи воды, выискивая добычу.
Наружная поверхность Хамелеона до мельчайших подробностей имитирует поверхность, которая под ним: цвет, рисунок, текстуру. Независимо от того, какая эта поверхность, одноцветная или многоцветная, гладкая или неровная, Хамелеон целиком и полностью сливается с ней.
Когда Хамелеон двигается, наблюдатель может заметить – что-то здесь не так, но едва ли поймет, что именно воспринимают его глаза: странное перемещение части пола, невозможную рябь твердой поверхности, словно дерево, камень или травяной газон стали жидкими.
По большей части наблюдатель истолкует это событие не как реальное событие, но как свидетельство собственных проблем: головокружение, галлюцинация, первый симптом близящегося инсульта.
Более того, наблюдатель на мгновение закроет глаза, чтобы его органы чувств пришли в норму. И это станет его концом.
Если Хамелеон находится на более высокой поверхности, скажем, на кухонном столике, он останется невидимым только в том случае, если поверхность столика и стенки за ним одного рисунка. Иначе наблюдатель заметит силуэт Хамелеона.
По этой причине Хамелеон, преследуя жертву, предпочитает оставаться внизу. И МИШЕНЬ узнает о существовании нападающего, лишь когда он забирается вверх по ноге, раздирая ее.
В разгромленной лаборатории МИШЕНЕЙ нет.
Хамелеон выбирается в коридор. Находит многочисленные ИСКЛЮЧЕНИЯ, они мертвы.
Потратив на осмотр трупов чуть больше времени, чем в лаборатории, Хамелеон обнаруживает, что у всех черепа расколоты, а мозга нет.
Интересно.
Хамелеон убивает не так. Но тоже эффективно.
Среди лежащих на полу, лишенных мозга ИСКЛЮЧЕНИЙ Хамелеон засекает запах МИШЕНИ. Недавно здесь побывал один из Старых людей.
Хамелеон следует за этим запахом к лестнице.
Глава 41
Дождь не добрался до округов, расположенных выше озера Поншатрен. Там стояла жаркая, душная ночь, только предвещающая дождь и грозу. Низкие облака и черная земля, казалось, сжимали воздух между ними, и в любой момент проскочившая сквозь эту плотную среду электрическая искра могла положить начало буре.
Девкалион стоял на заброшенной двухполосной дороге рядом со свалкой «Кроссвудс». Территорию она занимала огромную. Огораживал свалку высокий сетчатый забор с колючей проволокой поверху. Через каждые сорок ярдов к забору крепились щиты с надписью «ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА». Ниже, мелкими буквами, указывалось, какие опасности грозят тем, кто не внемлет предупреждению.
Снаружи у забора в три ряда росли сосны, посаженные в шахматном порядке. Высотой от девяноста до ста футов, они надежно блокировали свалку с севера и востока от взглядов тех, кто захотел бы узнать, что творится на ее территории.
Девкалион покинул дорогу, прошел между соснами к забору, потом сквозь забор (через ворота, которых не существовало, – квантовые ворота) проник на территорию свалки.
Ночью он видел лучше, чем Старые люди, даже лучше, чем Новые. Такое зрение (не работа Виктора), возможно, стало еще одним подарком молнии, которая оживила его. Призрак ее иногда пульсировал в глазах Девкалиона.
Он шел по валу утоптанной земли, достаточно широкому, чтобы по нему мог легко проехать внедорожник. Слева и справа в котлованах лежали горы мусора. Со временем, когда мусора накопилось бы достаточно много, его предстояло утрамбовать, выровнять, засыпать восемью футами земли и установить дренажные трубы для сбора выделяющегося метана.
Запах не радовал, но за прошедшие двести лет до его ноздрей долетало кое-что и похуже. В первые двадцать лет, оставив Виктора мертвым среди снега и льда, Девкалиону частенько хотелось рвать и метать, его бесил сам факт, что его слепил из кусков трупов самовлюбленный человек, возомнивший себя богом, не давший своему созданию ни жизненной цели, ни умиротворенности, ни надежды на дружбу. В такие часы жалость к самому себе приводила Девкалиона на кладбища, где он врывался в гранитные склепы и мавзолеи, вскрывал гробы и смотрел на разложившиеся трупы, говоря себе: «Вот кто ты такой, мертвая плоть, мертвая плоть, кости и внутренности поджигателей и убийц, наполненные ложной жизнью, мертвый и живой, не годящийся для другого мира, и мерзость – в этом». Стоя у открытых гробов, он вдыхал запахи, в сравнении с которыми вонь луизианской свалки казалась ароматом розового сада.
Во время этих кладбищенских визитов, стоя у вскрытых гробов с разложившимися трупами, он жаждал смерти. Но, пусть и пытался, не мог пустить в ход бритву или петлю, не мог даже прыгнуть с утеса. Последний шаг ему так и не дался. Но в те долгие ночи, когда он водил компанию с мертвецами, Девкалион спорил с собой о необходимости наложить на себя руки.
Запрет на самоубийство исходил не от Виктора.
Только начиная подражать Богу в создании людей, этот жаждавший славы монстр в образе человеческом не мог запрограммировать свое первое творение, как теперь программировал Новых людей. Виктор имплантировал в череп Девкалиона особое устройство, которое разнесло половину лица гиганта, когда тот попытался ударить своего создателя. Но в те давние дни Виктор не мог ввести запрет на самоубийство.
По прошествии долгих лет, в течение которых жажда смерти соседствовала в Девкалионе с приступами ярости, он открыл для себя смирение. Указ, запретивший ему поднять на себя руку, исходил из более могучего и бесконечно более таинственного источника, чем Виктор. Ему запретили самоубийство, потому что у него была цель жизни, даже если тогда он и понятия не имел, что это за цель. Тем не менее только после выполнения этой миссии он мог рассчитывать на полный покой.
Двести лет спустя миссия, о которой шла речь, привела его в Луизиану, на эту вонючую свалку, куда вывозили и мусор, и трупы. Буря – это не только гром, молния, ветер и дождь. Восстановление справедливости, приговор, казнь и вечное проклятие – тоже буря.
По его левую руку, далеко-далеко в западном котловане, мерцали огни. Дюжина маленьких огоньков двигалась один за другим, словно факелы, которые несли идущие колонной люди.
Глава 42
Эрика с минуту простояла над телом Кристины, пытаясь понять, почему Виктор пристрелил ее.
Хотя Кристина вроде бы убедила себя в том, что она – уже не она, а кто-то другой, никакой опасности домоправительница не представляла. Наоборот, запутавшаяся, сбитая с толку, она вдруг превратилась (пусть и утверждала, что она «не такая хрупкая душа») в застенчивую, неуверенную в себе девушку.
Тем не менее Виктор всадил четыре пули в два ее сердца. И дважды пнул в голову, после того как Кристина умерла.
Вместо того чтобы завернуть во что-нибудь тело, приготовив его к отправке в «Руки милосердия», и начать отчищать кровь, как ей приказали, Эрика удивила себя, вернувшись в апартаменты тролля в северном крыле. Тихонько постучала, мелодично промурлыкала: «Это я, Эрика», – потому что не хотела тревожить маленького человечка, если тот сидел в углу, сосал пальцы ног, а его разум отправился в красное место, чтобы отдохнуть.
Он так же тихо ответил: «Заходи». Голос его долетел до нее только потому, что она прижалась ухом к двери.
Эрика нашла Джоко в гостиной, сидящим перед темным камином, как будто его согревало невидимое пламя.
– Ты слышал выстрелы? – спросила она, сев рядом.
– Нет. Джоко ничего не слышал.
– Я подумала, ты мог их услышать и испугался.
– Нет. И Джоко не жонглировал яблоками. Не Джоко. Не здесь, в этой комнате.
– Яблоками? Я не приносила тебе яблоки.
– Ты очень добра к Джоко.
– Ты хотел бы яблок?
– Лучше три апельсина.
– Апельсины я принесу тебе позже. Ты хочешь чего-нибудь еще?
Хотя некоторые гримасы уродливого лица тролля могли вызвать инфаркт у целой стаи волков, Эрика находила его милым. Если не все время, то иногда, как сейчас.
– Есть кое-что, кое-что особенное, чего я бы хотел, но это слишком много. Джоко этого не заслуживает.
– Если я смогу тебе это достать, то принесу, – заверила его она. – Так о чем ты?
– Нет, нет. Джоко заслуживает, чтобы его ноздри натянули на брови. Джоко заслуживает, чтобы он с силой ударил себя по лицу, чтобы он плевал на свои ноги, чтобы сунул голову в унитаз и спускал, спускал, спускал воду, чтобы к его языку привязали десятифунтовую кувалду, а потом бросили ее через парапет моста, вот чего заслуживает Джоко.
– Ерунда, – отмахнулась Эрика. – Какие-то странные у тебя идеи, мой маленький друг. Ты не заслуживаешь такого отношения, как не заслуживаешь, чтобы тебя кормили мылом.
– Насчет мыла я знаю больше тебя, – ответил он.
– Хорошо. И я собираюсь научить тебя испытывать чувство собственного достоинства.
– Что такое чувство собственного достоинства?
– Это значит любовь к себе. Я собираюсь научить тебя любить себя.
– Джоко терпит Джоко. Джоко не любит Джоко.
– Это так печально.
– Джоко не доверяет себе.
– Может, уже пора доверять?
Размышляя над ее вопросом, тролль облизал периметр безгубого рта.
– Давай скажем, что Джоко хотел нож.
– Для чего?
– Давай скажем… чтобы отрезать ногти на пальцах ног.
– Я могу принести тебе маникюрные ножницы.
– Давай просто скажем. Давай просто скажем, что Джоко хотел нож, чтобы отрезать ногти на пальцах ног, и давай скажем, что дело срочное. Ногти на пальцах ног… видишь ли, их нужно отрезать немедленно, немедленно, или пропадет вся надежда. Вот и давай скажем, что Джоко поспешил куда-то, допустим, на кухню, чтобы взять этот нож. А потом происходит то, что всегда происходит. Давай скажем, что Джоко приходит на кухню и видит… бананы, да, именно это он видит, вазу с бананами. Ты успеваешь за мыслью Джоко?
– Да, успеваю, – кивнула Эрика.
Успевать за его мыслью удавалось не всегда, иногда он просто говорил что-то бессмысленное, но Эрика видела, что все это очень важно для Джоко. Она хотела понять. Она хотела успевать за его мыслью, мыслью своего тайного друга.
– Итак, – продолжил Джоко, – Джоко проходит весь путь до кухни. Это долгий путь, потому что дом такой большой… этот воображаемый дом, о котором мы говорим. Он находится где-то еще, например, в Сан-Франциско, большой дом. Джоко нужно срочно отрезать ногти на пальцах ног. Если он не отрежет, все будет кончено. И тут Джоко видит бананы. И в следующую секунду Джоко жонглирует бананами, прыгая по кухне в Сан-Франциско. Прыгая, или кувыркаясь, или накручивая пируэты, или делая еще что-то глупое, глупое, глупое. Джоко забывает о ноже, а потом уже поздно отрезать ногти на пальцах ног, слишком поздно, пальцы ног ушли, Джоко опять лажанулся, все кончено, это конец ВСЕМУ!
Эрика похлопала его по бородавчатому плечу.
– Все нормально. Все хорошо.
– Ты понимаешь, о чем говорит Джоко?
– Да, понимаю, – солгала Эрика. – Но я бы хотела какое-то время подумать о том, что ты сказал, день или два, может, неделю, прежде чем дать ответ.
Джоко кивнул.
– Это справедливо. Джоко слишком уж много нагрузил на тебя. Ты так хорошо слушаешь.
– А теперь давай вернемся к чему-то особенному, что ты хотел бы, но думаешь, что не заслуживаешь, – предложила Эрика.
Умильное выражение вернулось на его лицо, что очень устроило Эрику, огромные желтые глаза засверкали от радостного волнения.
– Ты и представить себе не можешь, как Джоко хочет получить шутовской колпак.
– Какой шутовской колпак?
– Любой, лишь бы он был очень забавным.
– Этой ночью я тебе шутовской колпак не найду.
Он пожал плечами.
– Когда угодно. Если найдешь. Джоко… он его не заслуживает.
– Да, ты говорил. Но я обещаю, что за день-другой найду шутовской колпак и принесу тебе.
Несмотря на трудности, с которыми могла столкнуться Эрика в поисках шутовского колпака, ее авансом вознаградила благодарность, которую она увидела в его глазах, блеснувшие в них слезы счастья.
– Ты – такая добрая женщина. Джоко поцеловал бы тебе руку, только не хочет вызывать у тебя отвращения.
– Ты – мой друг, – и она протянула руку.
Прикосновение безгубого рта оказалось еще более неприятным, чем предполагала Эрика, но она бровью не повела, наоборот, улыбнулась.
– Спасибо тебе, мой милый друг. А теперь, я надеюсь, ты сможешь кое-что для меня сделать.
– Джоко почитает тебе книгу. Две книги сразу, и одну – сзаду наперед!
– Ты почитаешь мне позже. Сначала я хочу узнать твое мнение по одному делу.
Тролль схватил стопы руками, принялся раскачиваться взад-вперед.
– Джоко ни о чем ничего не знает, кроме ливневых канав, крыс и жуков, но он попытается.
– Ты – Джонатан Харкер, или был Харкером, не важно. Поэтому ты знаешь, как скудна эмоциональная жизнь Новых людей. Если говорить об эмоциональных реакциях, то у них эти реакции сводятся к зависти, злобе и ненависти, единственным эмоциям, которые можно обратить на себя. И они не могут вести к надежде, поскольку Виктор говорит, что надежда ведет к стремлению обрести свободу, к неповиновению и мятежу.
– Джоко теперь другой. Джоко чувствует много большого и хорошего, и очень этому радуется.
– Да, я заметила. В любом случае, у меня нет необходимых знаний или кругозора, чтобы понять, почему такой гений, как Виктор, создал Новых людей именно такими. Только я, его жена, отличаюсь от остальных. Мне ведомы унижение и стыд… которые странным образом ведут к надежде, а надежда – к нежности.
Тролль, по-прежнему держась руками за стопы и раскачиваясь, поднял голову, посмотрел на нее.
– Ты – первая, из Новых людей или из Старых, кто обошелся с Джоко по-доброму, – и из его глаз покатились слезы.
– Я надеюсь на многое, – продолжила Эрика. – Я надеюсь день ото дня становиться лучшей женой. Я надеюсь увидеть одобрение в глазах Виктора. Если со временем я стану хорошей женой и больше не буду заслуживать взбучки, если со временем он начнет ценить меня, я попрошу его позволить и другим Новым людям иметь надежду. Я попрошу Виктора дать им лучшую жизнь, чем та, что у них сейчас.
Тролль перестал раскачиваться.
– Не проси что-либо у Виктора слишком скоро.
– Нет. Сначала я должна стать лучшей женой. Должна научиться идеально ему служить. Но я думаю, что смогу стать такой же, какой была королева Есфирь для своего короля Артаксеркса.
– Помни, – вставил тролль, – Джоко – невежественный. Невежественный неудачник.
– Они – персонажи из Библии, которую я никогда не читала. Есфирь была воспитанницей Мардохея. Она убедила короля Артаксеркса, своего мужа, не уничтожать ее народ, иудеев, как того добивался Аман, влиятельный сановник при царском дворе[14].