Галина считала его любовь к чтению сродни наркотической зависимости. И была отчасти права. Сама она засыпала на третьей странице захватывающего детектива. Заумную прозу какого-нибудь африканского или латиноамериканского автора считала болезненным выпендрежем. А Нобелевские премии таким присуждают по недомыслию и снобизму.
Борина любовь к чтению вначале ее удивляла, потом стала раздражать, бесить, приводить в отчаяние. От отчаяния она пришла к презрению: разве будет настоящий мужик валяться с книжкой, когда он может кран починить или, наконец, повесить полочку в ванной так, чтобы она не падала каждый день. Презрение к нему она тесно спаяла с чувством собственного превосходства, которое отнюдь не старалась скрывать. А Борис принимал его за защитную реакцию отстающего ученика перед отличником.
Он не был примерным мужем. Не гонялся за юбками, не ставил спортивных рекордов по числу разбитых сердец. Но у него случались короткие романы. И даже был один длинный, двухлетний, с аспиранткой Наденькой из Томска.
Семейная жизнь и шашни на стороне — это были две параллельные прямые, которые никогда не пересекались. Борису в голову не могло прийти, в страшном сне привидеться, что семью можно бросить, уйти к другой женщине. Галина — это Галина, его жена — вне сравнений, вне перемен. Его крепость, дом, логово. Вина, которую Борис переживал за свои интрижки, за неспособность заглушить зов плоти, только добавляла цемента в их семейную конструкцию.
Иногда ему приходило в голову — нет ли кого-нибудь у Галины, не изменяла ли она ему. И что он будет делать? Он тогда… тогда… да ничего тогда он не будет делать. Почему нужно ей отказывать в том, в чем сам грешен. Пушкинскую фразу «свет не карает заблуждений, но тайны требует от них» Борис не считал ханжеской. Напротив, моральным кодексом современного городского человека.
Если бы Галина поставила его к стенке, навела пистолет и потребовала признаться в изменах, он бы не покаялся. Она могла бы отстреливать ему части тела — он бы молчал. Потому что не мог обидеть ее ни правдой, ни подозрениями. Изменять мог, признаться — нет. Нормальная и, с его точки зрения, единственно достойная мужская позиция.
Унижение — вот чего он никогда бы не позволил по отношению к своей жене. А она позволила. В самой пошлой и вульгарной форме. Он не думал: простить — не простить, буду что-то делать — не буду. Он переживал колоссальное унижение — до тошноты, до бешенства, до человекоубийства.
* * *Татьяна трудно сходилась с людьми, но после часа общения с сестрой Бориса Любашей ей казалось, что они знакомы с детского сада. Любаша относилась к тому редкому типу людей, которые много улыбаются. Не дежурно или нервно раздвигают губы, а радуются глазами. Улыбка их красит необыкновенно и вызывает ответное теплое чувство. Актрисы с такими улыбками — на вес золота в кинематографе.
Казалось, Любаша не замечает человеческих недостатков. Не оправдывает их, а именно не замечает. Все, о ком она успела поведать Тане — родители, семья брата, ее первый муж, второй — Василий, редакторы из издательства, где Любаша работала переводчиком, — все были замечательными и прекрасными людьми. Неожиданно для себя, в ответ на искреннее детское любопытство Любаши, Татьяна рассказала о своем разводе, о домиках, которые она рисует, о шалопаях детях.
— Ой, отпад! — восхитилась Любаша. — Ты так молодо выглядишь, а дети уже большие. И умные, и самостоятельные! Подумаешь, жениться не торопятся. Так ведь не ловля блох!
* * *Василий и Любаша пришли на лыжах из Перематкина за продуктовой посылкой, которую оставил Борис. Татьяна пригласила их обедать. После звонка Борису решили задержаться, подождать его. Василий — монументального роста бородач — был хмур, немногословен и все время провел у телевизора.
Когда к Тане наведывались близкие подруги Ольга и Лена, ей добавлялось работы. Девочки падали в кресла, отдыхали, а Таня носилась вокруг них — покормить, кофе подать, пуфик под ноги, подушечка под спинку, постели застелить-расстелить, окурки выкинуть. Любаша после обеда просто и естественно, словно в родном доме, отправилась мыть посуду, заодно протерла пол. Она помогла Тане убрать за коровой и теленком, сбросить снег с крыши зимнего сада, и они вместе стали готовить ужин. Чистили овощи, варили суп, размораживали мясо, колдовали над салатами — болтали без пауз, которые случаются в беседе только что познакомившихся людей.
* * *Борис въехал в Смятиново и разбудил дочь:
— Тоська, подъем! Мы у цели.
— А где мы? — сонно потягивалась дочь и пыталась рассмотреть окрестности в окно автомобиля.
— Помнишь, я тебе рассказывал, что заблудился, потом был пожар и корова телилась? Неделю назад.
Всего неделя прошла, мысленно удивился Борис. Но то была неделя из прошлого столетия.
— А я корову увижу с теленочком? — спросила дочь.
— Всенепременно. Черт! — выругался Борис.
— Что?
— Мы едем в гости и не сообразили купить что-нибудь — конфеты, торт, шампанское.
— Не переживай, я что-нибудь придумаю.
Борис переживал по другому поводу. Но когда он увидел Татьяну, вышедшую их встречать, то будто услышал за спиной железный скрип закрывающейся двери. Все плохое далеко, за снегами.
Здесь — сказочная женщина в сказочном доме. Он может не думать о происшедшем. Забыть о нем. Безобразная семейная сцена почему-то не вызвала у него отвращения ко всему женскому полу. Более того: он подумал, что Татьяна похожа на призовой брикет мороженого после мучений в кабинете зубного врача. Борис искренне улыбнулся в ответ на улыбку Татьяны.
Тоська повисла на шее у тети Любы. Борис и Татьяна поздоровались за руку.
— Добрый день, Татьяна!
— Здравствуйте, Борис!
Они снова перешли на «вы».
— Тоська, — позвал он. — Оставь в покое тетушку. Татьяна Петровна, позвольте вам представить мою дочь Антонину. В просторечье — Тоську.
— Я думала, ты совсем другая, — вырвалось у Тани.
— Почему? — удивилась Тоська.
«Потому что тебе нет тридцати лет», — мысленно ответила Таня, а вслух сказала:
— Не ожидала увидеть такую симпатичную девочку.
Тоська счастливо рассмеялась. Ее расположение было куплено на корню.
— Ой, а что мы вам расскажем! — тараторила девочка. — Мы вам купили конфеты, две коробки, торт большущий и шампанское. Но мы были так голодны! — Она театрально прижала руки к груди. — Что все съели и выпили.
Борис тихо застонал. Неловкость с отсутствием гостинцев можно было не заметить, теперь надо выкручиваться.
— Ты пила вино? — поразилась Любаша.
— За рулем? — Таня вопросительно посмотрела на Бориса.
— Нет, с шампанским тоже получилось приключение. — Тоську несло на волне вранья. — Мы открывали бутылку, а пробка вылетела в окно и попала в… попала…
— Тоська, хватит. Где ты врать научилась? Мы забыли купить вам подарки, — извинился Борис.
— Какие мелочи, — отмахнулась Таня.
По настойчивой просьбе девочки сразу отправились в гараж смотреть на корову и теленка.
— Какой он хорошенький! — восхищалась Тоська.
Таня была с ней полностью согласна. Все маленькие зверята симпатичны. Но теленок — что-то особенное. Возможно, потому, что он велик размерами, у него большие глаза, ресницы, крупный мокрый нос, потешный наклон головы и смешно раздвинутые ножки.
— Как его зовут? — спросила Тося.
— Дело в том… — Татьяна растерянно посмотрела на Бориса.
Дело в том, что она не ожидала снова с ним увидеться.
— Похоже, мы с ним тезки? — догадался Борис и рассмеялся.
— Да, — выдохнула Таня. — Его зовут Бориска. Тося, аккуратно! Все! Он вытащил у тебя из кармана варежку.
Тоська тянула рукавичку, Бориска не отдавал. Голова теленка моталась вверх, вниз, влево, вправо — Тоська крутила руку пропеллером, но Бориска не сдавался.
— Вчера захватил у меня край юбки, — рассказывала Таня, — и мы тут с ним полчаса танцевали друг вокруг друга. Ну-ка, открывай рот! — Она заставила теленка разжать губы и вытащила мокрую варежку.
Шалости теленка привели Тоську в больший восторг, чем огромный дом тети Тани. Хотя дом ей тоже понравился: есть где побегать, и чтобы кого-то дозваться, нужно орать во весь голос, и тебя за крики не бранят.
* * *Василий в трезвые периоды становился полным букой, слова лишнего из него не вытянуть. Борису пришлось за ужином одному развлекать дам. Он надеялся, что никто не заметил, с каким трудом он находил силы шутить. Клокочущее бешенство, вызванное изменой жены, отступило, но его место заняла давешняя гриппозная ломота. Вероятно, в этот раз он основательно простудился. Впереди еще обратная дорога. А здесь — чужой дом, его стараниями заполненный собственными родственниками.
Татьяна предложила всем остаться ночевать. На улице уже темно — Василию и Любаше легко заблудиться в лесу, да и Борису с Тосей проще будет утром отправиться в Москву. Таниному приглашению деликатно воспротивились, а потом с удовольствием его приняли. Тоська попросилась спать «в комнате с солнышком». Тогда Борис в соседней, Маришкиной? Но она не очень подходит мужчине — розово-белая, с рюшечками на шторах и оборочками на покрывале. Впрочем, всего на одну ночь. Любаше с мужем Татьяна постелила в большой гостевой спальне.
Мужчины отказались играть после ужина в лото, смотреть телевизор и грызть сухофрукты с орехами. Они пошли спать. Борис не заметил рюшечек-оборочек, подумал о том, что надо было попросить у Татьяны какое-нибудь лекарство. Но спускаться вниз не стал — боялся, что обратно сможет добраться только на четвереньках.
* * *Утром Татьяна готовила завтрак, когда прибежала испуганная Тося.
— Там папа! С ним что-то плохое! Он как будто бессознательный! Не просыпается.
Таня поднялась с девочкой на второй этаж. Борис в самом деле выглядел плохо — красный, распухший, с отсутствующим взглядом. Тося трясла отца за плечо, но он не просыпался. Дышал часто, спекшиеся губы, рот был открыт. Татьяна не ударилась в панику только потому, что рядом паниковал ребенок. Она потрогала его лоб. Горячо.
— Тося, принеси градусник. Он… Нет, ты заблудишься, не найдешь. Я сама. Буди тетю Любу и дядю Васю.
Она никогда не видела, чтобы столбик ртути поднимался с такой скоростью. Казалось, он сейчас выстрелит из кончика термометра. Нет, остановился. Сорок и три! Караул!
— Ему нужен врач! — суетилась Любаша. — Здесь есть врач?
Откуда здесь врач? В Ступино они уже ездили. С Борисом. Который сейчас умирает. Стоп! Есть фельдшерица в Лизунове. Имя чудное. Агриппина Митрофановна.
— Василий, вы умеете водить машину? — спросила Таня.
Он отрицательно покачал головой. Значит, придется на «Жигулях» Бориса ехать ей.
* * *Борис умер и сразу попал в ад. Минуя обещанное тестирование в чистилище. Нагрешил он, выходит, отчаянно. Его жарили снаружи и внутри. Кровь кипела красными пузырями, лопались сосуды, плавились мозги, серое и белое вещества смешивались, становились розовыми, красными, пурпурными, цвета огня, плазмы. Вместо тела была плазма. Вместо сознания тоже плазма. В огненную массу игральными картами сыпались картинки его жизни. Иногда их падение замедлялось, и он мог рассмотреть рисунок: вот он маленький с удочкой на речке, отец прикуривает беломорину, Тоська пляшет на детском утреннике, корешки книг, рукопись диссертации, поезд приезжает в Сочи, какая-то женщина без лица, но с мягкими пружинистыми волосами и ямочками на вершине ягодиц — мелькание, мелькание. Сколько он это сможет выдержать? Жизнь кончилась, а терпеть приходится. Надо было отбросить атеистические бредни и ходить в церковь. Господи, Отец святой! Ну хоть немного пригаси эту чертову горелку!
* * *Татьяна посещала водительские курсы. У нее даже были права. Павлик купил. Но после трех поездок с инструктором по Москве она поняла — вождение не для нее. Мокрая спина, дрожащие руки, страшное ожидание — ее задавят или она задавит? Это не для нее.
И вот теперь она пытается стронуть с места машину Бориса. Три педали — тормоз, газ, сцепление. Какая из них что? Спокойно, теоретическую часть она сдала на «отлично». Вспоминай. Переключение скоростей. А можно их не переключать и ехать на одной? Двинулась. Отлично. Гудит противно, но ведь едет! Дальше поворот и спуск к реке. Ой, мамочка, чего же она так мчится! Все. Заглохла. Небольшой подъем на мост. Одна попытка, вторая, третья…
И все-таки она приехала в Лизуново! Даже развернулась на маленькой деревенской площади и не снесла постамент с фигурой воина-освободителя.
Бросила машину на площади. Побежала к дому фельдшерицы. Третий? Второй от магазина? Что бабка Стеша говорила?
За калиткой на нее бросились четыре собачонки. Истошно тявкают, окружили. И все хромые! На трех лапах, четвертую на весу держат.
Собак прогнал взлохмаченный старик в ватнике. Татьяна сказала, что ей нужна Агриппина Митрофановна. Она в подвале, кивнул мужик, картошку перебирает. Показал, куда пройти.
Квадратная дыра в полу. Внизу тусклая лампочка, фигура полной женщины, сидящей на табуретке спиной к отверстию.
Татьяна присела на корточки:
— Агриппина Митрофановна! Я из Смятинова приехала. За вами. Срочно! Человеку очень плохо!
Молчание. Полеты клубней картофеля. Влево — шмяк в ведро, вправо — в мешок.
— Агриппина Митрофановна? Вы меня слышите? Пожалуйста, поедемте со мной!
Татьяне послышалось какое-то бурчание. Что она говорит? Не слышно. Таня стала на колени и опустила голову в отверстие.
— Ставки они сократили, а что дачники тут сорок домов настроили, так я должна по ним мотаться. — Фельдшерица зло швыряла картошку. Вправо, влево. — Кому интересно, что они тут не прописанные, все ко мне бегут.
Она отказывается ехать? — испугалась Таня. — Ну и медики пошли!
— Я вас умоляю! — крикнула Таня. — На машине, быстро. Я вам заплачу. Мы перевезем его в Москву, но это не получится быстро. А ему очень плохо! Может быть, вы укол, я не знаю что… Пожалуйста!
Молчание. Полет картошки. Вправо, влево.
Агриппина Митрофановна встала, разогнула натруженную спину, повернулась к лестнице.
Татьяна облегченно вздохнула, поднялась с колен. В проеме двери стоял давешний мужичок и завороженно смотрел в то место, где только что возвышались Танины ягодицы. Мужичок юркнул за дверь.
Агриппина Митрофановна мыла под рукомойником руки, с них черноземом стекала вода. Таню она не замечала.
Вытирает полотенцем руки. Медленно. Все так медленно делает!
— Мы будем вам очень признательны, — сказала Таня.
— Сволочь! — обругала ее фельдшерица. — Башка безмозглая!
Таня обескураженно захлопала глазами. Нет, это она не Тане. Смотрит мимо ее уха, кричит в проем двери.
— Я тебе говорила — мокрую не сыпь! Она отсохнет, отсохнет, — передразнила Агриппина Митрофановна. — Хрен твой скорее отсохнет! Вредитель! Я на этой картошке все лето, как на галерах, корячилась! А ты? У! Удавить тебя мало, крапивное семя!
Она ушла переодеваться, вернулась с медицинской сумкой. По дороге к машине продолжала сокрушаться из-за картошки:
— Перегнать ее на крахмал? Да куда его столько? У меня с прошлого года два баллона трехлитровых осталось. Заставить его этот крахмал жрать, чтоб мозги у него стояли.
Машина ехала рывками, скачками, периодически глохла.
— У тебя права есть? — подозрительно спросила Агриппина Митрофановна Таню.
— Права есть, — не соврала Таня. — Практики маловато. Но вы не волнуйтесь.
Достаточно того, что она сама волнуется. Попасть в арку моста, въехать на пригорок, не свалиться в реку, не забуксовать на обочине.
В арку попала, хотя и поцарапала левое крыло о стойку. На пригорке до отказа выжала педаль скорости, и, надсадно ревя мотором, вихляя, они вылетели на горушку. Дальше проще. Поворот — и по прямой к дому.
Только вошли, к ним бросилась рыдающая Тося:
— Папа! Он весь покрылся!
Тане послышалось — «накрылся». Она обессиленно прислонилась к стенке. Борис умер! А дочь его так грубо выражается.
Агриппину Митрофановну слова девочки не взволновали. Она спокойно снимала пальто, оглядывалась по сторонам:
— Богато живете! Так чем он, говоришь, покрылся?
— Весь! Полностью! Страшными пузырями! — плакала девочка.
— Ну, веди, показывай, — сказала фельдшерица.
* * *Татьяна не узнала Бориса. На кружевной Маришкиной постели лежал огромный красный омар. Она подошла ближе — лицо, грудь Бориса покрыты красной сыпью. Некоторые пятнышки вздулись и наполнились жидкостью.
— У него был контакт с больными ветрянкой? — спросила Агриппина Митрофановна, осматривая Борю.
— Не знаю, — сказала Любаша.
— Нет. — Тоська отрицательно покачала головой.
— Да, — вспомнила Татьяна. — С мальчиком в Ступине. У него ветряная оспа? Но это же детская болезнь!
— Случается, — пробормотала фельдшерица.
Она измеряла Боре температуру, давление. Послушала сердце, легкие. Несколько минут просто сидела и смотрела на Борю. Жалостливо погладила его по руке, убрала со лба прядь волос.
Таня поразилась тому, как переменилась эта женщина. Вместо злобной фурии, думающей только о своей картошке, — добрая ласковая немолодая докторша.
— Очень ему сейчас тяжко, — сказала Агриппина Митрофановна. — Дети ветрянку играючи переносят. А взрослые ой как страдают от детских инфекций. Некоторые даже умом трогаются. У нас агроном краснухой болел. Так его к кровати простынями привязывали. Все рвался в сугроб прыгнуть. А какой сугроб в июне?