Превосходно рассчитав время, русский заставил себя не смотреть на человека, поскольку у некоторых людей есть странный дар ощущать на себе присутствие чужого взгляда, пока оба они были на углу и свернул налево. На тридцати милях он доехал до следующего квартала, свернул направо и здесь притопил, лишь краем глаза отметив, что он двигается по рельсам, идущим вдоль Пасифик-авеню, разогнавшись до шестидесяти пяти за три секунды и долетев до следующего перекрёстка, нашёл идеальный угол и не сбросив скорости ни на милю в управляемом заносе на горящей резине вложил машину в правый поворот. Не доехав до перекрёстка следующего квартала порядка сотни футов, он остановился, установил нейтраль и погасил фары. Всё шло отлично, не было никаких проблем.
Он снова ждал. На охоте время иной раз тянется медленно. Но наконец-то добыча подоспела, войдя в поле зрения той же расстроенной походкой старика, комически деформированная хромотой. Русский слегка улыбнулся забавному передвижению старикана.
У него также был дар моментального расчёта угла пересечения. Он знал, что не надо давить на педаль, как только человек шагнёт на проезжую часть или даже через секунду после этого. Нужно было взять время на то, чтобы убедиться в отсутствии лучей света фар приближающихся машин и убедиться в том, что никакого движения нет. На третий шаг мишени он принял из глубин мозга команду стартовать и рванул машину с места на первой передаче, виртуозным прикосновением играя со сцеплением и долей секунды спустя моментально перебросил коробку передач на вторую скорость, заставив табун трёхсот семидесяти лошадей броситься в ревущий галоп и доставить его туда, куда было нужно с той скоростью, которую не могло развить ничто на всей земле кроме рождённого для драга автомобиля. Звук двигателя, пожирающего горючее, раскатывался густым басистым рёвом и посредством какой-то алхимии моментально становился скоростью. Казалось, рывок автомобиля был настолько мощным, что размыл чёткие очертания реальности в дымку.
Суэггер держал пистолет в руке, опущенной вдоль правой ноги, маскируя это за комически преувеличенной хромотой. Заслышав рёв, он, не теряя времени ни на удивление, ни на сожаление, ни на нерешительность, своим отточенным движением убийцы — красивый, мужественный и истинно американский стрелок— мягко и легко повернулся и таким же лёгким, плавным движением вскинул пистолет со скоростью, которой не было места во времени, а его подсознание привело мушку точно в середину лобового стекла с водительской стороны. Два выстрела грохнули один за другим в десятую долю секунды, а отдача не была настолько быстрой, чтобы опередить второе нажатие на спуск, так что две вспышки на конце дула слились в одну, а две горячие гильзы были выброшены с казённика на восемь дюймов в сторону. Лобовое стекло моментально расцвело сеткой микротрещин, машина ушла правее, подпрыгнула на бордюрном камне, врезалась в стену здания[66] со звуком рвущегося металла, опрокинулась набок и со скрежетом поехала по тротуару, лёжа на своём красивом, гладком чёрном боку, разбрасывая мелкое крошево дорожного покрытия и испуская снопы искр, рассыпав витринные стёкла первых этажей в осколки. Капот её загнулся и перекрутился как лист горящей бумаги, и, наконец, она остановилась, став кучей металла в облаке бензиновой вони и клубов пара и дыма, которыми исходил двигатель.
В наступившей тишине Суэггер вернул пистолет в кобуру и схватил мобильник.
— Мемфис, — тут же донёсся ответ.
— Я на углу Элм и Норт-Маркет. Он справа на тротуаре валяется, граждане не пострадали, всё чисто. Быстро пришли сюда людей и вытащи меня из этого города.
— Что с ним? — спросил Ник.
— Мешок для трупа возьмите, — ответил Суэггер. — И швабру.
Часть 2 Mосква. «А вот что — никак не понять»
Глава 8. Москва
Идеальным, утопическим вечером парк посреди Украинского бульвара был полон прогуливающимися парочками, проказничающими детьми, обнимающимися влюблёнными, брешущими собаками и теоретизирующими интеллектуалами. Все они лучились счастьем людей, довольных собою и тем, что они находятся именно здесь и прямо сейчас. Господствующей чертой в них было ощущение: жизнь прекрасна! В наступающих мягких сумерках загорались фонари, поставленные скорее для красоты, нежели с какой-то практической целью — поскольку в этом городе практически не было преступности, никто не страдал от безработицы и налоги были невысоки. Сгущающаяся темнота скрывала строительное безумие экскаваторов, бульдозеров и подъёмных кранов: при свете дня Москва перестраивала себя, наверное, в тринадцатый раз за свою долгую, сложную историю, в этот раз дав выстрелить капитализму — пусть даже жителям и приходилось с трудом пробираться через стройки и искать пути вокруг них, ловко уворачиваясь, чтобы не быть раздавленными либо случайной строительной машиной, либо угольно-чёрным, сверкающим «Феррари», проносящемся по брусчатке со скоростью под девяносто. Каменные и стальные фигуры в серых шинелях и напоминающих створки раковины моллюска касках времён Второй Мировой со старыми коммунистическими томмиганами, имевшими приметные вентилируемые стволы и гангстерские магазины-барабаны на семьдесят один патрон, высящиеся на пятнадцать футов вверх через каждые один-два квартала, безмолвно взирали на всё это, словно не будучи уверенными: это ли они защищали и эту ли жизнь они сделали возможной, сражаясь и умирая?
Окружённый девятиэтажными высотами жилого комплекса с адресом: Кутузовский проспект, дом семь и угнездившийся под деревьями ресторан «Хачапури» работал на полной мясной скорости. Это место специализировалось по кускам животных, насаженным на палочки. Они подавались хрустящими и блестящими от жира, вытопленного из них открытым огнём — куски чистого протеина, чей аромат наполнял воздух и вызывал в памяти картины казацких лагерей вдоль Дона, отдыхающих после целого дня сражения с царской пехотой где-нибудь в 1652 году. Ресторан сам по себе имел казацкое свойство, поскольку располагался в палатке на открытом воздухе недалеко от кухни и бара в отдельном здании, отделённом пешеходной дорожкой и служил местом сбора подрастающего поколения, ищущего пропитания, водки и общения, которые он исправно предоставлял.
Суэггер не стал пить водку, зная, что очнётся в Сибири с женой-узбечкой, девятью детьми и новыми татуировками. Не был он и голоден, хотя аромат мяса взывал к каким-то первобытным инстинктам в нём. Товарищество же, которого он искал, было особенного рода.
Он сидел в баре один, потягивая «коку», как в этом столичном городе называли Кока-колу и поглядывал на прохожих настороженным глазом, однако же не углубляясь в детали. Что-то сдерживало его: наверное, история. Как его собственная, так и история его страны и его культуры. Было трудно поверить: его воспитывали в ненависти ко всем этим людям, а они оказались такими красивыми, энергичными и счастливыми. «Отлично, парни,»— подумалось ему, — «что мы не взорвали вас в ядерную труху где-нибудь в 1977 м. Это было бы большой ошибкой».
Шёл его второй день в Москве. Первый он провёл, слоняясь по Красной площади, на которой находилась его гостиница — «Метрополь» — и по окрестностям, в качестве первого впечатления получив ошеломление от той чистой радости, которой был наполнен этот город — пыльный, обветшалый, но всё ещё стоящий на своём посту после восьмисот шестидесяти пяти лет службы. Ряды сурово выглядящих сталинских жилых домов, полных древней памятью о слезах и убийствах, сдались вторжению торговли на первые этажи и нашествию хвастливых, кричащих вывесок и плакатов с изображениями самых разных товаров, всевозможных роскошных автомобилей, духов и модных дизайнеров, что только были известны людям. По крайней мере в семи точках горизонта небо пронзали новые Далласы из стали и хрома, господствуя над пятиэтажной плоскостью ныне павшей к их ногам коммунистической реальности. Это был настоящий город золотой лихорадки, хоть и бывший одновременно тысячелетним залом кровавой славы, и Суэггер не мог свыкнуться с ритмом этого места.
Но тут он увидел ту, кого ждал. У неё была внешность ловкого, цепкого журналиста без намёка на претенциозность и напыщенность и лишь лёгкая ирония играла в её взгляде из-под стрижки в американском стиле. На ней были брюки и чёрная футболка, как позволяла тёплая погода и среди местных она смотрелась вполне органично.
— Мисс Рейли? Я Суэггер.
— О, — сказала она, — великий Суэггер! Рада встретить героя.
Рукопожатие, милые улыбки, лёгкое замешательство.
— Я просто старый козёл, пытающийся усидеть трезвым посреди всего этого картофельного сока, — ответил он.
— Действительно, русские отменно выжимают картошку. Давайте присядем.
— Действительно, русские отменно выжимают картошку. Давайте присядем.
Боб проследовал за ней к посту метрдотеля, который провёл их сквозь палатку мимо семейных и офисных компаний — пьющих, смеющихся и плотоядных людей — к маленькому столу на самом краю заведения, из-за которого открывался вид на простор обширного парка, заполненного отдыхающими гражданами и прогуливавшимися как на двух, так и на четырёх ногах.
— За тобой не следили? — спросил он.
— Удивительно, никто раньше меня об этом не спрашивал. Нет, не думаю. Русские больше не следят за американскими журналистами. Теперь их больше интересует как денег заколотить.
— Я так и слышал. В Москве всё продаётся.
— Что угодно, — согласилась она.
— А как насчёт аренды? Скажем, я бы снял Лубянку на ночь.
Она рассмеялась:
— Удачи. Должно быть, у тебя есть знакомые олигархи.
— Поскольку я не знаю, кто такие олигархи, то не знаю, знакомы ли они мне. Кто это, кстати? Слово я видел в англоязычной газете.
— Богатеи. Магнаты, миллиардеры, скупают всё, что захотят. Главным образом бывшие офицеры КГБ. Они были друзьями Ельцина в 93 м. Когда он разрушил государственный экономический аппарат, они проложили себе дорогу наверх и прибрали весь пирог к рукам, в короткий срок сказочно разбогатев. Теперь они ездят на золотых лимузинах, женятся на стюардессах, покупают спортивные клубы в Америке, пытаются попасть на шестую страницу[67] и заведуют всем, что здесь есть. Абрамович, Крулов, Алекперов, Вексельберг, Иксович.[68] Один из них женат на дочери Ельцина, кстати. Уилл и я писали про них. Петонин, Таркио, ещё некоторые — не помню.
— Имена я всё равно забуду, но звучит достаточно обычно. Обычно дела в столицах так и делаются. Рад, что встретилась со мной.
— Как бы я отказалась? Проверив немножко, я поняла, что если слухи хоть наполовину правдивы — то это всё равно что встретиться с Джоном Уэйном,[69] Тедом Уильямсом[70] и Оди Мёрфи[71] в едином человеке. Да и твоя дочь сказала, что ты настоящий плюшевый медведь.
Эту встречу с Кэти Рейли, московским корреспондентом «Вашингтон пост», организовала Никки, его дочь, телевизионный журналист, работающая в Вашингтоне.
Подошла официантка, и журналистка пробежалась по меню, которое состояло существенным образом из мяса с ещё мясом, некоторых других видов мяса, обычного мяса, необычного мяса и, конечно же, мяса. Кэти Рейли заказала мяса.
— Так ты работаешь на ФБР, верно? — спросила она.
— В каком-то роде. Так считает Никки, так считают русские. Но они также думают, что меня зовут Джерри Хоман и что я спецагент.[72] У меня есть все бумаги и дипломатические одобрения, подкрепляющие это. Я встречался с их человеком из министерства иностранных дел, работающим на ФБР, и он тоже считает меня тем, кем я представился.
— Ух ты. Работа под прикрытием! Это интригует. Так зачем же это всё?
— Вкратце — ко мне обратились с тем, чтобы я пригляделся к гибели человека в Балтиморе, сбитого скрывшейся машиной. Он только что вернулся из Далласа, где задавал кое-какие вопросы. Я поехал в Даллас и стал задавать те же самые вопросы. Тут и меня попытались сбить.
— Не получилось у них, как я погляжу.
— К счастью, я связался с агентом ФБР из Далласа, отличным человеком, с которым я работал раньше. Он согласился дать мне прикрытие как контрактнику, хоть я и был тем, кто принёс ему это дело. Держалось всё на соплях, но сработало. Тут выяснилось, что тот, кто пытался убить меня, оказался настоящим трофеем. Русский бандит, связанный с местной группировкой по имени… Из-май-лов-ска-я.
— Впечатляет…
— Хреново, э?
— Очень.
— Этот тип разыскивался московско полицией и Интерполом по всей Европе, и потому перебрался в форпост Из-май-как её там… империи в Кони-Айленде[73] и выполнял там дела как для них, так и сам лично подрабатывал. Так что говоря технически, я здесь для того, чтобы с русского конца найти тех, на кого он работал. Не на какую семью, а именно тех, кто нанял эту семью, давшую ему поручение, а также узнать — зачем это было сделано. У меня назначена встреча с высокопоставленным чином в русской криминальной полиции через несколько дней, так что, может быть, что-нибудь нарою. Со стукачами пообщаемся и всё такое.
— Поверь, ты не захочешь подходить ближе к измайловским парням, — сказала она.
— Я просто задам несколько вежливых вопросов и пойду своей дорогой. С местными связываться нет нужды.
— Звучит разумно. Я тебе скажу — и ты не слышал от меня этого — что олигарх Крулов тесно связан с измайловскими. Его враги обычно пропадают или оказываются сбитыми машинами, которые никто не находит.
— Крулов… — постарался запомнить Суэггер.
Прибыл обед. Это было похоже на мясо. Были ещё какие-то подозрительные овощи, которых Суэггер избегал и супы, в равной степени угрожающие. А вот съеденное животное действительно понравилось. Какой бы породы оно ни было, оно было мёртвым.
— Отлично, — сказал он.
— Никки сказала, что тебе нужна услуга. Похоже, что сейчас самое время. Мой муж в Сибири — нет, я не сослала его, он там освещает съезд нефтяников— так что я сейчас сама по себе. Могу сводить тебя куда-нибудь, представить тебя разным людям — если хочешь.
— Не думаю, что тебе стоит показываться рядом со мной. Это серьёзные люди. Поэтому я и просил встретиться после наступления темноты, ближе к дому и в публичном месте.
— Ты думаешь…
— Я не знаю. Но я знаю, что если мы роемся в делах русской мафии, то можем оказаться мёртвыми вдруг и сразу. У меня могут быть какие-то навыки, которые могут мне помочь выбраться из замеса, но ты вряд ли сможешь — если только ты не проходила подготовку в «Морские котики»,[74] в чём я сомневаюсь.
— Не проходила, если только это у меня из головы не выпало.
— Никки сказала, что ты хорошо говоришь по-русски и очень хорошо читаешь.
— Ну, на улицах я справляюсь, а читаю как местная.
— Я пытаюсь найти, где хранятся некие сведения. Копии тут не помогут, мне нужно видеть настоящие дела и нужно попытаться понять, не были ли они подделаны, а если были — то насколько и с какой целью. Надеюсь, ты прочитаешь их для меня. Или по крайней мере отсканируешь. Я надеюсь организовать это дело незаметно, так что тебе не грозит публичность. Возможно ли это?
— Думаю, да. Что ты ищешь?
— Русского Джеймса Бонда, — ответил Боб. — Около 1963 года. Я чувствую его. Узнаю его талант, его воображение, его волю, его решимость, его изобретательность. Он был их лучшим агентом, и в 1963 году он, возможно, провернул операцию века. Я в Москве ради него.
Это здание было такой же коробкой, но много большей. Кирпичной кладки не было видно под чем-то вроде жёлтой штукатурки. Около десяти этажей в высоту, со всей мишурой из начала двадцатого или, может быть, конца девятнадцатого века — колоннами, арками и каменными обрамлениями окон, а его плоская крыша была утыкана всевозможными антеннами. Гигантское здание занимало почти целый квартал, раскинувшись огромным куском недвижимости перед пустой круглой площадью в миле от другой площади, Красной.
— Оно, да? — спросил Суэггер.
— Как есть, во плоти. Или в жёлтой штукатурке. Источник зла, коварства, убийств, жестокости, заговоров, измен, мучений. Очень плохое место. Не стоит вести себя так, чтобы тамошние люди сердились на тебя.
— Ясно.
— Тут нет ничего военного, — сказал Михаил Стронский. — Только секретные агенты и шпионское дерьмо, игры в игры в игры. Вечно людей наё. вают.
Перед ними была Лубянка — бывший дом Чека, ГПУ, ОГПУ, МГБ, НКВД, КГБ и теперь ФСБ. Во время чисток многих доставляли сюда из роскошного отполированного отеля, в котором остановился Суэггер — «Метрополя». В тридцатых там останавливались разрушители и противники Коминтерна, а в подвалах Лубянки им стреляли в голову позади уха. Никто не знал, что делалось с телами. Может, они и сейчас там лежали.
— Трудно ненавидеть здание, — сказал Суэггер.
— Именно это — легко.
Стронский был крепко сложенным человеком с сердитым лицом, которое было настоящей картой неудач восточного блока. Глаза его были серого цвета, мрачные, под поседевшими волосами. Казалось, что сам он, мощный и ширококостный, легко мог раскрошить между пальцами алмаз или хотя бы расколоть его. Несмотря на медвежье тело и свои пятьдесят семь лет, двигался он с удивительной ловкостью. Они со Суэггером были в одном деле, но его подразделение называлось «Спецназ» и в Афганистане он довёл свой счёт до пятидесяти шести.
Американский писатель-оружейник, побывавший в России для того, чтобы ознакомиться с новой русской снайперской винтовкой КСВК калибра 12,7 мм,[75] встречался с ним и брал интервью, которое попалось на глаза Суэггеру. Боб связался с писателем, получил адрес электронной почты и рекомендацию, после чего пересёк океан и увиделся с тем, кто так же, как и он, ползал в высокой траве и был братом в деле одного выстрела на каждый труп, так же не раз проникавшим и уходящим, знавшим о некоторых вещах слишком много и никогда не рассказывающим о них. И Стронский слышал о Суэггере — всё-таки, их мир был тесен— так что эти двое сразу ощутили общность тех, кто убивали ради короля, в котором позже усомнились, потеряли много хороших друзей из-за причин, которые сегодня для всего мира ничего не значили, но всё же сберегли сложнейшее мастерство, которое никогда не устареет.