Оттого что княгиня Ольга опускала голову, у нее вдруг потемнело в глазах, на мгновение стало ногам жарко, и она почувствовала, что с трудом слушает Порсенну.
«Стареет, стареет, — подумала княгиня. — Ничуть, — тут же она поправила себя, — это я не поняла, что Порсенна — очень высокий жрец, но скрывал это. И я не поняла, не догадалась… В самом деле, как я не догадалась», — сказала она себе.
Княгиня Ольга старалась никогда не говорить собеседнику, что она догадалась о том, что он пытался скрыть. Но действовала и отвечала, будто он ей все сказал. Поэтому и шли легенды о мудрости княгини Ольги.
— Ты нашел то, за чем прибыл на Русь, — сказала княгиня медленно. И казалось, эти простые слова пробили брешь в горячности Порсенны, остудили ее.
— Да, княгиня, — ответил он, — я нашел, чтобы снова потерять… Я ведь понимаю, чем все окончится… Ты — мудрая правительница, и ты отреклась от веры твоих предков… Ты не хочешь торопить народ, но в Киеве уже стоят храмы новым богам. А новые боги неминуемо несут смерть старым богам…
— Порсенна, я люблю тебя. — Старик остановился. Они посмотрели друг на друга — и засмеялись…
— Да, да, да… Все прибывают сюда, ищут новых земель — их тут много, холопов, мехов, меда, кож, серебра… А ты… ты ищешь своих богов и любишь людей.
Порсенна чуть сдвинул брови:
— Ты знаешь, княгинюшка, что не всех, не всех… И этим мне не нравится твой новый бог.
Порсенна никогда не называл Его:
— Как это можно? Любить всех? А как же тогда быть с врагами? Ведь они есть у каждого…
— Вот–вот, и Святослав тоже твердит. — Ольга подняла руку, и камень в перстне — подарке князя Олега Вещего — сверкнул неожиданным лучиком.
Порсенна улыбнулся:
— Твой языческий — почти свекор! — посылает тебе помощь…
И вдруг княгиню Ольгу пронзило острое чувство, что она недооценивала старика, не понимала его полного знания — о многом… о многом…
Будто в подтверждение этих мыслей княгини Порсенна сказал:
— Твой Бог велит любить всех!.. Хорошо! Но скажи — как можно любить ехидну — ту, что убивает свою мать, рождающую это чудовище, ведь она разгрызает у нее чрево, чтобы самой выйти на свет. Я — что, тоже должен любить и ее?
Княгиня молчала, пораженная тем, что Порсенна так точно ударил, может быть, в самое больное место. Слова Святослава: «Как можно христианам ходить на войну, если они призывают прощать своих врагов? Греки лицемеры, им все нипочем, но нам‑то зачем?» — опять ей — уже в который раз! — припомнились вживе.
— И хорошо бы ехидна разгрызала чрево матери, если та родить не может. Но ведь просто рвется на волю поскорей, ей ждать невтерпеж…
— Спаситель говорит о людях, а не об ехиднах, — промолвила наконец Ольга.
— Ах, о людях?! — почти зарычал Порсенна. — Что же ты тогда древлянам‑то не простила смерти мужа? И правильно сделала! Нельзя было этого простить. Если бы ты не пошла тогда войной на них, столицы града Киева уже бы не существовало. И Перун ваш Полянский валялся бы на кострищах… Ты скажешь, что тогда была язычницей. А если сейчас вновь печенеги нападут? Простишь им? Отдашь Киев на разграбление? Что же ты молчишь, княгиня?
Порсенна вскочил и подбежал к столу, налил воды из ковшика, в маленький, с вырезанной на нем утицей, улыбнулся:
— Все внуков балуешь? А ведь именно им придется решать судьбу богов…
Холодок сжал сердце княгини.
— Да, придется им, — эхом ответила она старику.
— Я не верю во всемогущество одного Бога…
— Почему же одного? — сказала княгиня Ольга почти спокойно, — там три бога, троица, как у всех…
Порсенна пробормотал:
— Бог отец, Бог Сын, Бог Дух Святой… У каждого отца — почти! — у меня нет! — есть сын. Значит, тут настоящий Бог Отец и Дух Святой… Так?
Теперь встала княгиня Ольга. Она любила старика, но не выносила, когда он принимался рассуждать о христианстве…
Однако верная своей выдержке и правилу не показывать сразу собеседнику своего недовольства — кем бы он ни был, — княгиня Ольга подошла к резному угловому ларчику, открыла его и взяла, почти не глядя, длинную маленькую склянку с прозрачной жидкостью. Открыла пробку, понюхала и поставила на стол.
— Вот смотри, Порсенна, могу дать тебе в дорогу в Растов Великий — мало ли что может случиться в пути! — Княгиня долго протянула а–а-а, взглянув лукаво, показывая, что ничего не пропустила из объяснений про этрусское прошлое княжества. — Это святая вода. Из Царьграда. Стоит уже у меня два года. Ничего с ней не происходит — ни цвет, ни запах не меняется… Вот это и есть могущество христианской Троицы…
Старик неподвижно смотрел на княгиню Ольгу.' Она не поняла этого взгляда и продолжала:
— Шестого второго зимнего месяца Бог открыл небеса, когда в воды реки Иордан вошел Господь наш Иисус Христос, — Ольга осенила себя крестным знамением, — и тогда Бог Отец отворил небеса, выпустил Святой Дух, и он голубем сел на голову Христа… А вода вся — не только в Иордане, но во всех реках, источниках, озерах, морях сделалась священной. Вода этого дня целительна, она излечивает раны, и ты, Порсенна, знаешь, что рана Святослава была излечена именно этой водой, хотя он не христианин. Но по моей молитве Бог ему помог. И святая вода также…
Порсенна молчал, и княгиня подумала: «Ему нечего мне возразить!»
— Да, княгиня, ты права… — наконец заговорил он. — День, когда небеса или те, кто там находится, делают воду спасительной для человека, целебной, лечат его болезни, освобождают от злых сил и демонов, — благословенный день богов…
Княгиня Ольга почувствовала, как щеки ее вспыхнули, словно у девушки. Она была рада услышать такие слова от непокладистого старика. Но он продолжал:
— Этот день — единственный во всем году. И тайна этого дня сохранялась жрецами тысячелетиями…
Он подвинул к себе флакон, взял его в руки и прислонил к щеке.
— Подумай, княгиня, какая великая тайна заключена здесь… Один день в году… То, что хранилось бережно и тщательно… Сколько поколений жрецов Египта, Вавилона знали и охраняли тайну этого дня как величайшую тайну пирамид, христиане выбросили всей толпе… Теперь каждый холоп и смерд на Руси, не говоря уж о других народах и землях, знает, в какой день после зимнего солнцеворота наступает сокровеннейший день человеческого спасения… Вода становится лекарством и может спасти…
Княгиня Ольга молчала, пораженная.
Старик, казалось, ушел в себя. Он не отнимал склянки от лица.
Наконец Порсенна поднял голову, морщины на его лице будто резче прорезались, глаза ушли глубже, и Ольга невольно подумала: «Как же он стар! Какой Ростов, какие этруски… Никуда его не отпущу…».
Но он словно почувствовал ее настроение, медленно–медленно заговорил:
— Княгиня, я не знаю, вернусь ли я из Ра–а-а–стова живым. Поэтому признаюсь тебе в том, что никогда бы не сказал прежде…
Флакон был поставлен на стол, и княгиня, открыв его, пробкой, смоченной в святой воде, провела линию по лбу, потом по вискам, где уже давно отдавались удары ее сердца. Она и не заметила, как взволновал ее этот разговор.
— Я — жрец высокого ранга… Скажу тебе, что этруски знали тайну священной воды… Когда боги выгнали людей из рая — так написано в вашей Библии, но так повествуют и все священные сказания-— что когда люди сделались или возомнили себя равными богам, они были изгнаны оттуда… Кто как это отразил — это уже зависело от народа… Евреи написали, что бог изгнал людей из‑за женщины. Очень все туманно. Они сумели скрыть тайный смысл. Так вот, при изгнании из рая Бог открыл тайну священной воды, чтобы люди не погибли все от болезней и укусов злых зверей…
— Ты утверждаешь, Порсенна, что вода делалась священной и прежде Богоявления Христа? — спросила княгиня Ольга и перекрестилась.
— Да, — спокойно ответил старик. Он смотрел поверх головы княгини, куда‑то далеко–далеко… — Но это — жреческая тайна, она всегда скрывалась от людей, пока не пришли христиане… А вот тайна меда и яблок дана была им сразу, когда изгнанные покидали рай… Мед и яблоки они ели и в раю, и вот память о них была им оставлена, чтобы люди смогли на земле отыскать эти райские подарки. Все чтут яблони и мед, но только у вас на Руси сохранились с тех самых времен — изгнания! — настоящие праздники: Яблочное и Медовое Спасение… Сколько я ездил по странам, по землям, ходил по разным народам, никто и нигде этого не уберег… А Яблочное Спасение у вас празднуется ровно через 211 дней — спустя семь месяцев и тоже 6–го числа — в третий месяц лета,, когда с полей потом убирают зерно. А за пять дней до Яблочного Спасения — празднество Медового…
Княгиня молчала, не в силах вымолвить ни слова. Сколько лет прожил с ней бок о бок этот человек! Любил ее и Святослава — и молчал о таких важных, самых важных событиях… Впрочем, почему же — событиях? Разве можно всерьез назвать событием изгнание из рая Адама и Евы, о чем ей рассказывали еще в Царьграде перед крещением?
Княгиня молчала, не в силах вымолвить ни слова. Сколько лет прожил с ней бок о бок этот человек! Любил ее и Святослава — и молчал о таких важных, самых важных событиях… Впрочем, почему же — событиях? Разве можно всерьез назвать событием изгнание из рая Адама и Евы, о чем ей рассказывали еще в Царьграде перед крещением?
Дверь чуть–чуть приоткрылась, и голова слуги едва показалась, но Ольга махнула рукой…
«Господи! Как странно! Опять это удивительное общение с Порсенной. Она правительница, у нее столько забот, а тут — изгнание людей из рая…»
— Но ведь Медовое и Яблочное Спасение проходят каждый год, это праздники, в них принимает участие весь народ княжества… Это наши славянские торжества…
Княгиня не раз думала о том, что даже когда все киевляне и другие княжества Руси примут крещение, не следует отменять эти дни ликования. Они так объединяют народ!.. В память предков и в память трудов своих. Достать мед с деревьев очень трудно, пчелы кладут мед в дупла высоко, чтобы туда медведь не добрался… Бортники часто погибают, срываясь с большой высоты… Вот на днях только она давала приданое юнице из семьи княжеских бортников — отец погиб, сорвавшись с высокой липы еще прошлым летом…
И все‑таки княгиня Ольга нашла что ответить Порсенне:
— Ты забыл, что есть еще одно Спасение — Полотна… через девять дней после Яблочного Спасения…
«Последний этруск» рассмеялся и ударил себя ладонями по коленам.
— Ах, княгинюшка, ведь не зря же тебя называют Мудрой… В вашей христианской Библии написано, что когда Бог изгонял людей из рая, он изготовил и надел на них кожаные одежды… Значит, дело происходило зимой, в период дождей… Но когда наступило тепло, во что должны были одеться люди? Спасение во Полотне — это праздник Льна… Как у греков — прядущие мойры. Я очень люблю ваши русские летние Святки — медовые, яблочные, полотняные… Они нисколько не уступают зимним — когда и рождение бога света Световида, и Освящение Воды, и праздник Коляды на восьмой день после рождения бога…
Порсенна закатил глаза и пропел нараспев колядку:
Сеяли, растили гречу во все лето,
Уродилась наша греча и крупна и румяна,
Звали–позывали нашу гречу во Царь–град побывать.
Княгиня Ольга рассмеялась от всей души:
— А я и не знала, что ты так хорошо все запомнил! Жаль, что когда я была в Царьграде, не догадалась, чтобы мои гребцы исполнили во дворце колядки…
Княжой пир пировать…
Поехала греча во Царьград побывать
Со князьями, со боярами,
С честным овсом, золотым ячменем…
Ждали гречу, дожидали у каменных врат,
Встречали гречу князья и бояре
Сажали гречу за дубовый стол пир пировать,
Приехала наша греча к нам гостевать…
Порсенна оживился, вскочил и начал прохаживаться по византийскому ковру, постеленному в покоях Ольги.
— Я, княгиня, теперь никуда не хожу без главного снадобья ваших колдунов — золой из семи печей да земляным углем из‑под чернобыльника. Если что померещится — тут же Порошу…
— Тогда сознайся, Порсенна, что ты уже получил от няньки чертополох, зашитый в лен, который и возьмешь с собой в дорогу, — сказала княгиня. Она несколько напряглась, так как всякие разговоры о колдовстве часто и невольно приводили к невестке Марине, а этого Ольга не хотела.
Однако старик в своем увлечении не уловил перемены настроения княгини и продолжал:
— Как‑то я попал в дом, когда ведьму нужно заговаривать, чтобы через трубу не влетала… А гостя не должно быть… Так мне пришлось сделать вид, что я пришел лошадей посмотреть и убежал на конюшню, пока они еще и весь двор золой обсыпали и к воротам ходили, там трясли золу… У западной стороны, чтобы ведьма из трубы да на Лысую гору сразу бы не помчалась…
— А ты, я вижу, Порсенна, все, однако, подметил, — сказала княгиня Ольга, улыбнувшись: у нее отлегло от души. Невестка была ее постоянной заботой. Да и воспитание внуков, сыновей Святослава и Марины — Ярополка и Олега — часто не давало ей заснуть спокойно.
— Да, Порсенна, я тоже люблю наши летние Святки, наши Спасы — и медовый, и яблочный, и на полотне… Весь народ собирается, все рады друг другу, волхвы окуривают мед, яблоки, полотно. Юницы тут же стараются скорее проглотить кусочек освященного яблока, чтобы поскорее исполнились желания… Ведь тогда не нужно и к колдуну идти. Само исполнится. И я всегда так загадывала. Особенно когда молодой была, — сказала княгиня.
— Вот–вот, ты только подтверждаешь мои слова об особых свойствах яблок и меда в Спасы… — воскликнул Порсенна. — И этруски отмечали эти дни. Они благословенны небом и не катаются в разные годы по разным дням. Нет, это крепкие столбы… Таким и должен быть календарь — нерушимым, как скала. А То христиане придумали свой праздник Пасху менять каждый год — то так, то эдак, разве что можно упомнить человеку без священника, по–нашему — жреца. Ведь они временем ведают…
Княгиня Ольга смотрела на Порсенну и вспоминала все долгие годы, что они провели вместе. Никогда он ничем ее не обидел и никогда не дал ей повод усомниться в его доброжелательстве. Нет, это слово ничего не передавало. Он ее любил и никогда не дал ей возможности заподозрить его в том, что он бы спокойно выслушал от самого близкого человека, тайно сказанное о ней дурное слово. Княгиня знала — никогда!.
А ведь это единственное, на что может надеяться не только правитель, облеченный властью, но и любой беззащитный человек… Да, да, каждый беззащитен перед недобром, завистью, злобой тебя окружающих… И сколько бы ни сделал хорошего, всегда можно остаться недовольным, что этого хорошего сделано мало… Недостаточно… Надо было бы сделать другое, оно более важное… Как ей теперь остаться без него, когда он отправится так далеко? И неизвестно, надолго ли? С кем и когда сумеет вернуться?
Порсенна глубоко вздохнул и замолчал. Он понял, что княгиня его не слушает.
— Прости, княгинюшка, что я докучаю тебе своими этрусскими дисциплинами. — Он выделил это слово и повторил: — Его ведь римляне у нас украли. Как и все остальное. Тяжело тебе слушать меня… Но я боюсь — что станет с Русью?.. Ты думаешь, почему к князю Аскольду на могилу весь Киев бегает? Потому что Аскольд первым принял Христа и то, что он был любимым правителем, невинно погибшим, обманутым. Да, да, обманутым твоим князем–свекром Олегом. Потому что поворачивает у людей сердца к Христу…
— Что ты, Порсенна, — очнулась Ольга, — там у Аскольда часто языческие игрища ведут, свадьбы под ивой справляют…
Порсенна посмотрел на княгиню долго, молчал, потом вздохнул:
— Ты не знаешь тайны Аскольдовой могилы…
— Нет, не знаю, хотя слышала много, — громко проговорила княгиня, чтобы не уронить достоинства княжеского всеведения.
— Об этом потом, — глядя почему‑то в угол, почти прошептал старик, — а сейчас — кончим с календарем… Пока я все помню…
И он помахал в воздухе рукой, будто отбиваясь от кого‑то невидимого.
— У тебя что‑то болит? — спросила княгиня Ольга встревоженно.
И он просто ответил, будто о постороннем:
— Болит, болит…
«Не пущу в Ростов», — подумала она, но улыбнулась и сказала:
— После пойдем к няньке, если не хочешь к Валегу… А теперь — рассказывай…
Княгиня знала, что если человек одержим желанием что либо рассказать, что‑то выложить перед тобой, лучше его выслушать до конца. Она так и делала — это было ее правилом, которому она не изменила.
Откровения Порсенны были княгине Ольге интересны, потому что впервые бытовые, родные праздники, которые были известны с детских лет, окружали ее всегда, вдруг предстали в таинственном и загадочном, каком‑то чужом свете.
Княгиня Ольга вдруг тронула звонкий колокольчик, так что старик от неожиданности вздрогнул, и в ту же секунду явившемуся Акилу она сказала:
— Горячую мяту и ячменные лепешки с медом! И еще — спичака жареного, из вчерашних, что осетреник доставил.
Старик любил лакомиться рыбой, это княгиня знала и потому приказала принести спичака из доставленных сборщиком подати осетрами к княжескому столу. Спичаками звали красавцев–осетров, выловленных в Днепре, которые по вкусу были предпочтительнее самок–кашиниц.
Акил принес все так быстро, будто все стояло у него за дверью. И Ольга сказала ласково:
—Поешь как должно, Порсенна.
Нестерпимая жалость к нему стиснула ей сердце, и она подумала горько: «Не к добру…».
Жизнь — бесконечное прощание с теми, кого любишь. Они или уходят и не возвращаются, или умирают. Или становятся врагами, и тогда особенно страшно, если они остаются рядом с тобой.
Княгиня Ольга знала, что ее придворный лекарь Валег давно стал тем, на кого нельзя положиться.