Как это случилось? Она и не заметила, и это особенно было ей неприятно. Не доверять человеку, который должен лечить — это было даже опасно. Властолюбие его все расширялось, все больше выпирало, и недоразумения росли…
Из этих мыслей вытащил ее веселый голос Порсенны:
— Как все у тебя вкусно, княгиня! А уж мед — особенный! Не зря, не зря наши предки всегда женщину и мед воспринимали как близких друг другу. Смотри, ведь в нашем календаре через 40 дней после медового Спаса–Спасения — это после изгнания‑то из рая — как твои христиане говорят, княгиня! — не забыл присовокупить старик, — в восьмой день вересеня–сентября — рождение древнейшей богини Бабы. Ты скажешь — Богородицы, матери Христа? Но прежде ее была богиня Баба… Бабье лето… Новый счет времени, когда полагалось зажигать огонь через трение друг о друга двух кусков дерева… А готовиться к ее рождению начинали за 6 дней…
— Почему ты говоришь об этом в прошлом? — спросила княгиня Ольга, — ведь Бабье лето мы празднуем каждый год. А в Бабьем яре стоит у нас сама Баба — глиняная… Ты знаешь, как на поклонение к ней собираются все женщины, трут ее маслом, кладут цветы…
— Ах, княгиня, я столько всего видел в жизни, что уже и будущее различаю… Не тот стал народ… нет у него прежней веры в старых богов… охладели они… Уж на что любимые всеми зимние Святки — в честь Световида, Коляды, Святой Небесной Воды, так и то мне жрецы Коляды — колдуны — жаловались, что они не собирают столько еды и монет, чтобы и жертвоприношение достойное совершить, и своих колдунов оделить. Ведь колдуны — могучая часть жреца, но Коляда — только зимний бог, и колядуют только раз в году…
Княгиня Ольга задумалась. Мятное питье остывало перед ней, и легкие струйки последнего тепла расплывались в воздухе.
— Я знаю, что они никогда не выражали никакого недовольства и не ссорятся с волхвами Перуна. Ведь Перун — покровитель нашего княжества, и князь Святослав и его воины клянутся именем Перуна…
— …Белеса, — закончил Порсенна. — И Велеса!
«Да, Порсенна, — вспомнила княгиня Ольга, — ведь мой отец был жрецом Велеса, а я — берегиней…»
Княгиня Ольга приложила флакон со святой водой к груди и продолжала:
— Иногда это кажется сном… Оте–князь — верховный жрец Велеса, а я — маленькая девочка — берегиня… А ведь это тоже жрица, волхова… Не только Велеса — еще и Перуна, Но я тогда думала, что Перун — бог неба и войны, а Велес — бог скота, всех наших коров, коней, лошадок… Впрочем, все это так и есть… Но вот берегинь здесь, у Киева, нет… как на моей родине — на севере… Берегини выбирались из маленьких девочек… наверное, по смелости. Ведь так страшно иногда плыть по реке совсем одной… Когда дождь и ветер… и течение уносит.
— Ты была берегиней?! — с изумлением спросил Порсенна. — В это трудно поверить, отец–князь…
— Да, это так, — медленно ответила княгиня Ольга. — Мне трудно тебе все объяснить, но к тому времени, когда меня отдали в берегини, моей матери уже не было в живых… А мачеха хотела от меня избавиться… Вот, кажется, и я тебя удивила, — вскинула брови Ольга, — это было нелегко. По обеим сторонам реки стояли хоромы из березовых стволов, посаженных вкруговую. Ветви смыкались шатром, и летом там было прохладно и хорошо. Когда река замерзала, мы жили неподалеку, но постоянно ухаживали за хоромами, выметали из них сухие листья и ветки… Они стояли друг против друга — на обоих берегах реки… А мы, берегини, едва проходил лед, на челнах плавали от берега к берегу.
…Берег… берегини… береза… хором…
— На берегу росли березы, нам заповедали, что березы — это священные живые существа, души берегов. Каждый берег отделен от другого водой, никогда не может соединиться, обняться, одинок и поэтому враждебен. Над малыми речками только березы, если сумеют, коснутся друг друга ветками, сплетутся. И вот берегини вечно снуют меж берегами — чтобы они не вступили в борьбу и войну. Вода и земля — разъединены берегами, милостиво уложившими воду в свои берега, чтобы она не разлилась безмерно, не утопила людей. Выйдет вода из берегов — беда людям. И только молоденькие берегини молят берега, молят березы помочь бедным людям.
Порсенна смотрел ошеломленно.
Княгиня Ольга засмеялась:
— А ты и не знал, не ведал, с кем ты водишься, с кем беседу ведешь..
— Правда твоя, княгинюшка, — сказал Порсенна и отхлебнул мяты.
— Я иногда ночью очнусь — и мне чудится, что я в хороме, на берегу, что я опять берегиня и служу березе. Мы собирали каждый листочек ее, каждую веточку… В поле за березами стояла круглая глиняная печь, где только при ветре можно было все это сжечь… Все листики и веточки складывали в льняной мешок, его укладывали на березовую лопату — и в огонь… Одни собирают, другие метут, ну а я на челне плавала меж берегами… Там меня и увидел князь Игорь… Но только он сразу не понял, что была я берегиня…
Княгиня Ольга посмотрела на Порсенну и сказала:
— Только ты не говори, что у этрусков тоже были берегини…
Порсенна даже не улыбнулся. Он склонил голову, посмотрел куда‑то в дальний верхний угол окна.
— Хорошо, что ты меня упреждаешь… А то ведь сказал бы… Вы, русы и россы, как дети, не знаете своего прошлого… Так сказали когда‑то египетские жрецы о греках, но вы еще хуже греков… Вы не знаете, что Гиперборея —это ваше княжество Черниговское, оно и называется Северское. И пифийский треножник Аполлона там хранится с незапамятных времен… Я сам его видел, когда был в Чернигове… Мне показали его волхвы Чернобога. И Аполлон прилетал сюда… сюда… И матушка его была славянка Лето. И имя вам даже сохранили, а вы все не верите, отдаете чужим… Все готовы отдать… Как этруски…
Порсенна остановился, замолчал, затем продолжил так же горячо:
— Лето бежала из Гиперборейской страны на остров Делос рожать близнецов — Аполлона и Артемиду. И родила их в течение 12 дней — это время ваших Святок, и славянский Световид — это и есть Аполлон греков….Княгиня, поверь мне, сердце у меня болит, глядя на все, что делается у тебя в княжестве…
Ольга напряглась. Как истинный правитель, она не терпела никакой хулы, пусть даже и заслуженной… Но россказни Порсенны так далеки от жизни!
Княжеские заботы были воистину тяжелы, особенно ее мучили мысли о внуках… А невестки? Марина и Малуша…
С тех пор как княгиня Ольга стала христианкой, ей было иногда непереносимо сознание, что сын ее имеет не одну жену. Впрочем, таков был обычай и нравы, ничего дурного в этом не было… В сердце был какой‑то уголек… Он не жег и даже не тлел, а что‑то вынимал по частичке…
Но старик не унимался:
— Это мы, мы основали Рим, дали ему имя — Рума. У нас ведь нет буквы и звука О. Это римляне потом назвали РОМА. Мы основали город, выстроили храмы, стены, гробницы, мосты… И что же?! Когда сожгли Трою и Эней приплыл на кораблях в Этрурию — ветром принесло корабли, — то женщина Рума посоветовала сжечь их. Вот ее именем и назвали город. И тогда этруски Эней его товарищи возблагодарили небо, потому что это была их родина, родина предков… С той поры жены этрусков и римлян стали целовать своих мужей в губы…
— Ах, Порсенна, и чем только занята твоя голова! — воскликнула княгиня Ольга, потому что устала уже от этого изобилия ненужных ей далеких сказок.
— Подожди, подожди, княгинюшка, — отозвался Порсенна. — Я‑то о том, что тебе близко. Аполлон называл себя именем матери — Летоид, он всегда защищал мать. Он строил стены Трои и потом помогал троянцам в Троянской войне… Это наш бог, бог этрусков — Аплу, а значит, и ваш бог, бог русов и росов… Не зря он носил имена Дубового — Дримас, а ведь вы поклоняетесь дубам, вы, славяне… И еще — он был лебедем, а у вас лебеди — священные птицы. И гуси — священные, а они Рим спасли, наш Рим, Рим этрусков… И еще Аполлон — это волк. Имя Ликийский — волчий. Ведь зовут же у вас волка лыкусом?
— Зовут, зовут, Порсенна, поешь осетрины, — сказала княгиня Ольга устало.
— Но ведь лыкус — это ликийский! — вскочил старик. — И не зря близнецы в Риме сосали волчицу на Капитолии, а ведь он основан был этрусками. Волчица — это наш Аплу, это наша Ликия, и Аполлон Ликийский…
— И все‑таки, Порсенна, я не могу радоваться этому так, как радуешься ты… Просто у меня столько скорбей и горестей…
— Грешно, грешно, княгинюшка, не радоваться, глядя на белый свет! Что сказал бы твой прежний бог Радогост? Ведь только твой Христос велит все тужить да плакать… Этот мир проплачем, так в слезах и на тот свет приплываем… Я люблю этого вашего бога. Бог радости, бог радости гостям. Как только у вас могут обрадоваться и одарить гостя… Только у вас, на Руси это в обычае…
— Но ведь и у этрусков тоже? — лукаво спросила княгиня.
— Но ведь русы и этрусски — это прадеды и правнуки… — ответил Порсенна просто. — Я давно живу с вами и чем больше живу, тем больше вижу сходства….Прости, княгиня, я вижу, что ты устала, но я хочу, чтобы ты это знала: зеркала в жизни этрусков играли особую роль, зеркалами они смотрели в загробный мир. Туда смертному заглянуть нельзя, боги запрещают, и человек тут же погибнет. А зеркало навести можно, и на нем — вернее, в него увидишь то, что от нас всех скрыто. Ты думаешь, почему этруски остались и в Риме лучшими предсказателями? Да потому что они в зеркалах видят загробный мир, а там они получают прорицания будущего… Прости, прости, княгиня, я очень взволнован мыслью об отъезде. Да и я стар уже… Вдруг не увидимся?
Княгиня Ольга остановила его рукой, и он вдруг увидел в глазах ее слезы…
Старик наклонил голову над ее пальцами, сжимавшими и чашу с остывшей давно мятой…
— Но ведь и вы, русы, как и этруски, гадаете с зеркалами… И всегда только на Святках — а это время нашего Аплу–Аполлона… Да, да, этрусские зеркала — это магическое наведение того света… А ведь там знают и наше будущее… Мы только во сне иногда видим его… Ваши девицы при свечах гадают о будущем, о женихах…
Княгиня Ольга уже не знала, как ей остановить старика, он был неукротим.
— Только этруски знали и вы понимаете, что зеркало — это путь на тот свет. Ведь запрещено же у вас подносить зеркало к ребенку, пока он мал — иначе не вырастет. А роженице тоже нельзя смотреться в него — иначе может умереть… Вот теперь ты поняла, княгиня, как важно мне было у вас тут прожить годы… чтобы все увидеть… понять нашу связь… Наше родство меня все больше поражает, княгиня… Вот даже твой рассказ, как ты девочкой была берегиней…
— Неужели и у этрусков берегини? — засмеялась княгиня Ольга. — Не пугай меня!
Порсенна уже устал. Волосы на затылке были мокры от пота. Влажными были и ладони, и он беспрестанно потирал руки. Он отрезал кусочек осетра, но забыл положить его в рот.
— Это древний–предревний обряд. Вы переплывали воду подобно лебедям, а лебеди уносили Аполлона в страну Гипербореев… Наш Аплу прилетал к вам на Черниговскую землю… А вы ничего не помните… Берегини — это как наши крылатые богини, вечно наливающие воду — или несущие воду, или выливающие воду. Крылатые лебеди, любимые этрусками, крылатые богини с вечной водой… А наш бог Усил всегда плывет в челне! Не правда ли, Усил звучит почти по–русски? Наши демоны имели головы петухов, а у тебя до сих нор стоит двор для священных кур… И даже ты, княгиня, не тронешь их — иначе в Киеве будет бунт…
— Все войско моего сына и большинство горожан верят» своих древних богов, Порсенна, и ты это знаешь, — сказала княгиня Ольга холодно.
— Знаю, знаю, княгиня, — горячо отозвался старик, — я ведь не о том… Чем больше и крепче будут верить в богов своих предков, тем сильнее станет твое княжество… я об этрусках… Волки указывают путь в подземное царство. А имя Хорса вашего — это ведь наш этрусский бог смерти Харун… И ведь образом вашего Хорса часто служит волк. Ты же знаешь это… Но я надеюсь, княгиня, что вам, русам и россам, предстоит долгая жизнь потому что о смерти вы думаете мало, а мы, этруски, будто предчувствуя свое будущее, только и думали что о смерти… Путешествовали в это загробное царство постоянно, а вы любите жизнь, радость, Радогост у вас… Все гробницы этрусков обращены на восток, откуда они пришли, на западе для нас — мир зла… А слово «волки» — по–этрусски — вольчи… Пан был самым древним богом этрусков, а от них уже перешел к грекам… Даже богиня Аега — ваша Баба–яга — наша этрусская… древняя… И алтарь нашему Аплу–Аполлону ставили колонной с острием наверху, и называлась она алтарем Агийеусом… Впрочем, прости, прости, княгиня… Иногда, когда я хожу по Киеву, мне кажется, что меня может разорвать от тех мыслей и чувств, что меня обуревают… И оттого что мне некому все рассказать… Вот поэтому я и обрушиваю все на тебя… Копится в тебе, копится, а потом — вдруг прорывается… Как водой сметает все… И я не могу уже остановиться… Ведь ваша самая древняя вера — еще древнее Перуна и Велеса — еще когда вы только пришли на эту землю — а это было давно… Когда ваши жрицы назвали себя русалками — жрецами религии русов, когда главными богами у вас были Даждьбог, Троян и Дева–Обида. А у нее‑то за плечами крылья колыхались лебединые. Это ведь потом римляне у этрусков переняли богов делить на троицы и двоицы, у греков этого не было. Так, свалка. Да, княгинюшка, недавно я вспомнил, что по–этрусски «сваль» означает «жить», а у вас свальными звали игрища… знаешь, про что я говорю. Да скажу тебе, что и у христианских ангелов — крылья‑то тоже лебединые…
Княгиня Ольга уже очень устала, но она только покачала головой:
— Ах, Порсенна, Порсенна! Как мне жаль, что все твои мысли обращены лишь в прошлое… да еще такое далекое… а мне так нужно с тобой посоветоваться… Приходи ко мне завтра с утра. Только обещай, что не будешь говорить со мной об этрусских и римских и наших древних богах… У нас дел полно».
Как учуял за дверью Акила, что разговор уже окончен… Он неслышно вошел…
Порсенна поцеловал руку княгини, и опять у нее сжалось сердце.
Глава 15
Откуда прилетает кукушка?
Княгиня Ольга не раз впоследствии вспоминала тот вечер в гостях у древлянского князя Мала. Тогда ей совсем не казалось важным, какое княжество древнее — Древлянское или Киевское. Какие готы, где жили, как их звали, куда они ушли. Воевали ли древляне в войске Аттилы, и как он умер… Кто победил Аттилу, и что помнят древлянские жрецы.
С той поры и князь Мал приезжал в Киев, и княгиня Ольга с князем Игорем бывали и в святилищах — знаменитейших! — древлянских, и в Искоростене, и других градах… Но тот дым костров Красных горок, вероятно, будет помнить всегда.
Иногда бывают мгновения женской жизни, когда всего важнее полнота, ощущение возможности счастья, дороже, чем оно само, всегда недостижимое. Тогда вдруг что‑то почудилось в воздухе ли, в доносившихся песнях хороводов, светящихся огнях костров, в просторе, открывшемся с крепостной стены, — как будто ты приподнимаешься над собственной жизнью. А что случилось? Да ничего… Стрижи пролетели…
Князь Игорь был суров. Она знала его любовь к себе и знала свое чувство к нему. Но мужское восхищение трогало ее. И восхищение князя Мала было столь неподдельным и вместе с тем сдержанным, что оно чем‑то задело ее.
Князь Игорь был ревнив. Он даже ревновал к ней князя Олега, который искренне ее полюбил. Только теперь княгиня Ольга и стала понимать, что князь Олег своим особым даром распознавания людей увидел в ней то, что другие не понимали, о чем никто не догадывался. Он угадал в ней будущую правительницу — дар, редкий в женщине.
Князь Игорь этим был удивлен и даже не очень обрадован, он любил Ольгу, но не видел в ней того, что прозевал князь Олег. Все это вызывало в княжеской семье ревнивые переглядывания, потому что на большее никто не осмеливался — князя Олега все боялись.
Князю Игорю даже как будто не хотелось, чтобы Ольга занималась чем‑либо, кроме семейных обязанностей и княжеских, ведь все женщины находились в ее ведении и подчинении — от княгинь и боярынь до простых холопок и смердок… Забот у нее хватало, и княгиня Ольга радовалась всякий раз, когда удавалось выехать с князем Игорем за пределы Киева…
…Как тогда — видимо, уже после Красной горки — князь Игорь отправился вместе с ней к святилищу Ярилы на реке Ярынь в Древлянском княжестве.
Озабоченный военным союзом, князь Игорь старался показать всем древлянам, что боги у них одни, старые, славянские, единые для всех, еще с той поры, как шли с Дуная…
Да и сербские славяне, что на Балканах остались, также поклонялись Яриле, как и другим богам… Боги одни — значит, и душа одна, значит, и семья единая…
На реке Ярыни стояло огромное святилище, куда приходили на поклонение со всех земель. Ярила — бог плодородия, всего живого, чем ярится земля, родящей силы ее, плодоносящей ярости. Ярила же и бог молодых, недавно рожденных. Поэтому четвертый день четвертого месяца весны (новый год начинался с травеня[154]) толпы молодых из всех земель и княжеств русских устремлялись на поклонение к Яриле. В его святилище стояли белые кони, как у Световида, и сам он, одетый в белоснежную льняную рубаху, украшенный ржаными колосьями и венками полевых цветов, смотрелся добрым русским молодцом, с невероятной силищей. Все зависит от расположения Ярилы к людям — и урожай посеянного, и приплод скота, и умножение семьи. Рассердится Ярила — не взойдут посевы, высохнут дубравы и травы, падут стада без всякого приплода и люди останутся без детей… Могуч, могуч Ярила, все люди и вся жизнь их — в его власти. Захочет он, чтобы уродило поле пшеницу, рожь ли, ячмень, овес — и Стрибог не сумеет развеять зерен, и Даждьбог не сожжет леса… Отовсюду пробьется своей силой Ярила, все одолеет… Молодая сила, молодая ярость каждый год заставляет траву покрыть зеленью все поля, луга, леса, выбросит на ветках листву, выгонит из посеянных в землю зерен колосья, чудом достанет из‑под земли неизвестно откуда явившиеся грибы, только Ярила и может их вызвать — без веток, без листьев, а растут…
Сплетаются корни, является Ярь — ползут, ползут: березовая ярь — подберезовик, осиновая ярь — подосиновик, дубовая ярь — дубовик, сосновая ярь — рыжик… Вот только от корней трав рождаются поганки, поганая ярина…
Впрочем, под Киевом рыжики не растут, они на псковской земле ярятся, так и сыпят повсюду, едва в лес войдешь…