Глава 2
Красный циклон
Проснулся я на следующее утро в удивительно хорошем настроении. Несмотря на то что отлично знал, чем закончилось дело на реке Черной. Куда лучше той атаки я помнил наше тяжкое отступление, брошенные на Телеграфных высотах орудия, обстрел приободрившихся нашим отходом сардинцев.
Отчетливей всего помнится мне ужас в глазах генерала Липранди – потомка карфагенских басков, покинувших родину и осевших в России при Петре I. Прибыл вестовой от Реада с сообщением, что его тяжелая бригада пошла на штурм Федюхиных высот и Реад требует нашей помощи. Ровно с тем же требованием к Реаду Липранди отправил вестового за десять минут до этого. Именно тогда всем стало ясно – мы проиграли битву на Черной. И сразу же Липранди, обещавший до того накормить всех в своем корпусе сардинами, раз мы так хорошо сардинцев бьем, приказывает играть отступление. Гасфортовых высот без тяжелой пехоты, оставшейся у Реада, нам не взять, а гибнуть на Телеграфной горе и дальше смысла нет.
Мы завязли в перестрелке с пехотой сардинцев, но очень скоро сюда подтянут их кавалерию, да еще усилят ее британцами или французами, и тогда нам всем точно амба.
Я понял, что снова проваливаюсь в сон, и тряхнул головой, прогоняя его окончательно. Проснулся, как обычно, не первым. Корень уже сидел на своей кровати, почесываясь спросонья, – неистребимая привычка запорожца, чаще ночевавшего в стогах, нежели в постели. Не спал и Армас – он в одном исподнем прошествовал к выходу из нашего номера. И только Ломидзе дрых как убитый, отвернувшись от первых солнечных лучей к стене и поплотнее закутавшись в одеяло.
– Силен наш Князь поспать, – усмехнулся Корень, – неужели совесть чистая?
– Все может быть, – зевнул я и выбрался из кровати.
Часов в номере не было, но, судя по тому, что солнце показалось из-за горизонта, мне стоило поторопиться. В Борцовской слободе, куда я собирался сегодня, был установлен весьма строгий распорядок дня, и вставали там еще затемно, даже летом.
– На сегодня свободны все, – объявил я Корню, прежде чем отправиться вслед за Армасом в общую уборную приводить себя в порядок перед поездкой. – Но быть готовыми завтра же покинуть столицу.
– И куда мы теперь отправляемся? – без особого интереса спросил Корень.
– В Бухару, – ответил я. – Там будут проводиться Большие игры по случаю восшествия на престол нового хана – наше посольство хорошо платит вперед за участие в них.
– Будем тамошним показывать силу русского оружия, – понимающе кивнул Корень, однако мне показалось, будто за этими его словами звучит некий не до конца понятный мне подтекст.
– Вроде того, – согласился я, выкинув сомнения из головы, и вышел из номера.
Прокатиться до Борцовской слободы – вотчины знаменитого в прошлом, да и сейчас не забытого Виктора Зангиева – оказалось делом не дешевым. Если прошлый визит в Москов, когда мы вместе с Гладким навещали школу, обошелся мне в двугривенный за дорогу туда и обратно, да еще и с ожиданием, то в этот раз пришлось заплатить пятнадцать копеек. Иначе никто ехать за город не рядился.
– Транваи это все, барин, – объяснил мне по дороге в слободу словоохотливый извозчик, – будь они неладны. – Он хотел было плюнуть через левое плечо, словно отгоняя нечистую силу, но понял, что так и меня оплевать недолго, и сдержал порыв. – На них через весь Москов, почитай, можно за полушку проехать. А что прикажете нам делать? Это лихачи летают. Им все нипочем, каждый будочник проплачен на полгода вперед, возят парочки да господ из театров с ресторациями. А по нам, честным, – он сделал ударение на втором слоге, – ванькам, энти самые транваи ой как ударили. Сколько уже нашего брата ушло. Кто в ломовики подался, а кто и вовсе до дому. Да почти все не с прибытком, а с долгами, едва-едва по недоимкам перед хозяевами извоза рассчитавшись. А иные так и просто бегут, бросив все, – не крепостные, чай, с приставами искать не будут.
Вот так я узнал, что неизбежный прогресс бьет по людям часто куда сильнее, чем войны и потрясения. Интересно, а в Лондиниуме кебмены тоже подняли цены, когда по всему городу пустили электрическую надземку? Ведь она куда удобней и быстрей трамваев, на которые жаловался мне горемычный ванька.
Накидывать извозчику за горемычность все равно не стал – не в моих правилах. Он и так с меня содрал весьма приличную сумму.
Борцовская слобода была выстроена вокруг большого крытого манежа, где проводились тренировки. Однако сейчас, пока еще тепло и осень не вступила окончательно в свои права, Зангиев выводил учеников бороться на свежем воздухе. Боролись они сейчас прямо на лугу за крайними домами слободы. Одетые лишь в набедренные повязки, словно борцы Древней Греции или Рима, молодые ребята валяли друг друга по зеленой еще траве, отрабатывая приемы. Другие уже с минимальной защитой обменивались тяжелыми ударами, стараясь как можно быстрее отправить противника в нокаут. Все это, конечно, под присмотром старших учеников. Соперничали еще несколько пар с железными руками, кулаки и локти которых были покрыты каучуком во избежание серьезных травм. Хотя сразу видно, что даже с такими мерами предосторожности вполне можно лишиться зубов или остаться со сломанным носом, а то и парочкой ребер. Именно поэтому эти пары тренировались под наблюдением самого Виктора Зангиева.
Он ничуть не изменился с нашей прошлой встречи. Расставшись с идиотским гребнем волос на голове и совершенно невозможной бородой, Зангиев выглядел обыкновенным уроженцем Кавказских гор, пускай и в возрасте, но сохранившим отличную форму. Я знаю, что он мог дать фору иным молодым бойцам. В общем-то – многим из них.
Мы общались запросто, называя друг друга по именам, несмотря на мое глубокое уважение к этому человеку. Зангиев был не просто ланистой, готовящим живое мясо для многочисленных арен и борцов для цирков, он любил своих учеников и выпускал только тех, кого сам считал готовыми для смертельного риска или красивой борьбы на публику. Многие оставались в слободе и учили новых мальчишек, при этом ни разу не побывав на арене. Как говаривал Зангиев: «У некоторых куда лучше получается учить других, чем бороться самим».
– Виктор, – окликнул я борца, подходя к нему на тренировочную поляну.
Зангиев сразу же обернулся, приказав жестом остановиться двум бойцам, азартно лупцевавшим друг друга.
– Иван, – обрадовался он мне вполне искренне. – Какими судьбами в наши Палестины? И отчего один пришел, без Тараса?
В глазах опытного ланисты горел огонек беспокойства – пока еще беспричинного.
– Ты прости, Виктор, но я в этот раз с дурными вестями.
Ничего больше не говоря, положил на землю перед ним завернутую в чехол стальную руку, принадлежавшую раньше Тарасу. Конечно, он далеко не с этим агрегатом покинул слободу – тогда рука у него была хуже и намного проще конструкцией. Однако я решил, что раз первую боевую руку Гладкого все равно не вернуть, то та, что была на нем в день смерти, заменит ее ничуть не хуже.
– Где лежит Тарас?
– На лондиниумском кладбище.
Я коротко пересказал Зангиеву всю историю – от травмы, полученной Тарасом в Гамбурге, до его гибели на улицах Уайтчепела. Конечно, в подробности не вдавался – смысла впутывать в эту историю еще и старого ланисту не было никакого.
– Он был одним из лучших у меня, – с теплотой, свойственной лишь родителям, произнес после короткого молчания Зангиев, – и потенциал для развития был еще о-го-го. – Помолчал, глядя на чехол у себя под ногами, будто в нем лежала не стальная рука, а тело самого Тараса Гладкого. – Ты пришел только для того, чтобы вернуть мне оружие Тараса?
В вопросе подразумевалось продолжение, но озвучивать его Зангиев не стал. Это был весьма прозрачный намек, однако мне срочно нужен был рукопашный боец в команду, и лучше, чем в Борцовской слободе, мне его нигде не найти.
– Завтра уезжаю в Бухару на Большие игры, и принять в них участие можно только с полной командой. Я уважаю тебя, Виктор, и если ты не дашь мне бойца, я уеду несолоно хлебавши. Никаких претензий к тебе у меня нет и быть не может.
– У меня к тебе тоже, Иван, – неожиданно ответил Зангиев. – Тарас был моим учеником, но тебя в его смерти я не виню. Если боец погибает, значит, он в этом виноват. Только он сам, и никто, кроме него.
Он легко закинул на плечо увесистую стальную руку и обернулся к замершим старшим ученикам.
– Продолжать тренировку без экипировки, – велел он, и никто спорить не стал, парни тут же принялись снимать конструкции. – Поддубный, остаешься за меня, отработаете полную тренировку. После берите молодых и побегайте с ними в эту британскую забаву. Ты ее правила лучше моего знаешь.
– Понял все, – кивнул успевший уже обзавестись густыми усами парень с растрепанными черными как смоль волосами. – В лучшем виде оформим.
– Бросай эти уличные замашки, Ванька, – тут же осадил его, хлестнув гневным взглядом почище, чем плетью, Зангиев. – Ты не первый год живешь у меня в слободе, а никак не вытравишь из себя эту гниль.
– Понял все, – кивнул успевший уже обзавестись густыми усами парень с растрепанными черными как смоль волосами. – В лучшем виде оформим.
– Бросай эти уличные замашки, Ванька, – тут же осадил его, хлестнув гневным взглядом почище, чем плетью, Зангиев. – Ты не первый год живешь у меня в слободе, а никак не вытравишь из себя эту гниль.
Усатый парень тут же стушевался и, кажется, покраснел. За его спиной послышались сдавленные смешки остальных учеников. Мой тезка показал им внушительный кулак – и все притихли. На эту угрозу Зангиев никак не отреагировал по вполне понятным причинам – драки в слободе только приветствовались.
Зангиев отвел меня в небольшой домик, который занимал сам. Семьей он так и не обзавелся, и за домом присматривала мать одного из мальчишек, что жила тут же в слободе. Все ученики Зангиева были выходцами из весьма небогатых семей – другие редко шли в борцы. Многих родители отдавали в слободу, чтобы не кормить лишний рот, а другие сами приходили вместе с детьми. Мастеровым и крестьянам – в общем, людям, привычным к какому-либо делу, – тут всегда были рады. Гнали взашей только тех, кто ничего делать не желал, да еще пьяниц не жаловали. Оно и понятно. Зангиев правоверный мусульманин и в этом вопросе строго следует букве Корана.
– Водки у меня в доме нет, – заявил он, садясь за стол и приглашая меня занять место напротив, – так что помянем Тараса добрым словом. После расскажешь мне, как он дрался.
Я кивнул и ничего говорить не стал – слушал Зангиева.
– У меня сейчас только трое готовы к выпуску, но, честно скажу, ни одного я не хотел бы отправлять на арену. Тем более в Бухару. Там не схалтуришь – придется насмерть драться. Я был там еще с первыми посольствами к хану Насрулле, пришлось драться против лучших его бойцов, и драться насмерть. Без крови в Бухаре никакое зрелище даже годным не считается. Половину отряда мы зарыли тогда на кладбище для христиан, землю под которое нам выделил сам хан Насрулла.
– Больше мне пойти не к кому, Виктор.
Я постарался, чтобы слова прозвучали не так, будто я пытаюсь давить на Зангиева.
– Двое из троих, Иван, – после минутного молчания произнес Зангиев. – Посмотришь на их поединок и сам решишь – подойдет ли тебе один из них.
– Вот этот разговор мне нравится, – усмехнулся я. – Можешь для начала мне про них рассказать?
– Одного ты должен был уже заметить – это Иван Поддубный, лучший ученик в моей школе. Хороший парень с Полтавщины – с самой польской границы. Силач, каких поискать, но не сказал бы, что он подходит для игры. Ему больше по нраву цирковая борьба. А вот про второго мало что сказать могу. Его привел пристав, он многих беспризорников водит ко мне в школу. Но этот был особенным. Он знает приемы какой-то монгольской борьбы и умеет применять их весьма эффективно. Вот только, когда его привел пристав, парень был настоящим волчонком, двух слов по-русски связать не мог. Я только через месяц узнал, как его зовут. Имечко, скажу тебе, язык сломаешь. Дорчжи. Какими судьбами очутился у нас, он так и не рассказал. Да и не расспрашивал я его особо об этом. Молчит и молчит. Пристав говорил, что парень попался на воровстве, но сумел раскидать приказчиков в магазине и даже городовому такого тумака отвесил, что бедолага отлеживался три дня. Вот и определил его ко мне. Не захотел на Урал отправлять.
– Хороший человек твой пристав, – кивнул я. – С демидовских рудников на Урале никто не возвращается.
Такова была суровая правда. Тот, кто отправлялся по приговору суда на рудники, принадлежащие уже несколько сотен лет семье Демидовых, никогда не возвращался обратно. Тяжкая работа с утра до ночи, скверная еда в таких количествах, чтобы быстро не помер и мог работать, и главное, близость границы с Сибирским царством этому никак не способствовали.
Зангиев поднялся на ноги, сделал мне знак следовать за ним. Мы вышли на ту же поляну, где отрабатывали приемы его ученики. Руководил ими Поддубный, которого, похоже, просто распирало от осознания собственной значимости.
– Остановились, – велел Зангиев, не повышая голоса, однако услышали его абсолютно все и тут же прекратили тренировку. – Иван, Дорчжи, берите стальные руки. Я хочу поглядеть на ваш поединок.
Остальные ученики расступились, давая место Поддубному и его оппоненту. Я пригляделся к этому самому Дорчжи. Парень был примерно того же возраста, что и его противник, однако уступал в росте и телосложении – правда, не сильно. Хорошо развит физически, торс бугрился мускулами, что можно было легко разглядеть. Кроме безрукавки и свободного кроя штанов, на Дорчжи не было никакой одежды. Голову он брил, оставляя лишь длинную косу на затылке. Я слышал, что в его народе в косу вплетают остро отточенные куски стали и используют ее как оружие. Правда, не сильно верил в эти байки – мало ли что болтают про жителей столь дальних земель.
Надев стальные руки, бойцы разошлись на некоторое расстояние. Оба шагали почти вприпрыжку, пружинисто, разогревая мышцы ног. Оба играли плечами отнюдь не на публику, не перед кем тут было красоваться, а чтобы размять так спину. Разойдясь, оба приняли боевую стойку и ждали только команды Зангиева начинать.
– Вперед, – негромко сказал ланиста, и бойцы тут же сорвались с места.
Схватка их была короткой, но показала мне обоих почти со всех сторон. Поддубный сделал ложный выпад стальной рукой, вроде бы целя в лицо Дорчжи, сам же явно собирался повалить его наземь. Он сильно оттолкнулся обеими ногами и ринулся на врага, при этом позабыв о том, что собирался бить. Дорчжи легко отвел в сторону его стальную руку, тут же нырнул под нее и врезал изо всех сил по ногам Поддубного. Подножка вышла на славу – Иван не сумел удержать равновесие и предпочел прыгнуть вперед. Он ловко перекатился через плечо, вскинул стальную руку в защитном жесте. Вовремя! Дорчжи не собирался упускать возможности для атаки. Обе стальных конструкции звонко лязгнули друг о друга, рассыпав целый сноп искр. Поддубный снова оттолкнулся обеими ногами от земли – и прямо из полуприседа бросился на Дорчжи. На сей раз ему удалось ухватить того за пояс левой рукой. Он приподнял Дорчжи на пару вершков, а после попытался повалить его наземь. Однако пропустил удар левой от монгола. Раз, другой, третий – кулак Дорчжи врезался в ребра Поддубного, но тот как будто не обращал на удары никакого внимания. Он отшвырнул Дорчжи от себя, едва не сбив того с ног, и бросился очертя голову в новую атаку. Но лишь для того, чтобы налететь на вовремя выставленную стальную руку Дорчжи. На этот удар, усиленный еще и его же собственным натиском, Поддубный уже не мог не обратить внимания. Он буквально переломился пополам, задохнувшись, словно весь воздух разом вылетел из его легких. Дорчжи поспешил развить успех – кулак левой руки его врезался точно в скулу Поддубного, рассадив ее до крови. Тот быстро ударил в ответ – стальной рукой Поддубный наотмашь врезал Дорчжи. Не закрытое каучуком металлическое предплечье угодило точнехонько в живот Дорчжи – теперь уже он согнулся пополам, хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. И без остановки Поддубный добивал его левой – прямо по зубам. Вот только и дальше развивать успех не стал, вместо этого отступив на пару шагов назад.
– Довольно, – заявил Зангиев. – Иван и Дорчжи, вы свободны на сегодня. Остальные заканчивают тренировку по расписанию.
Мы вернулись в дом, занимаемый Зангиевым, и уселись за стол. Только после этого он спросил у меня:
– Так кого ты берешь, Иван?
– Дорчжи, – не задумываясь, ответил я. – У него и внешность более экзотичная, так что лучше подойдет для боев на арене.
– В Бухаре монгольской физиономией ты никого не удивишь, – усмехнулся Зангиев.
– Мы все-таки больше по европам гастролируем, а там монголы – редкость и дикость. Придумаем костюм поэффектней – и вся публика наша.
– Но дело ведь не только в этом.
Проницательности Зангиева я мог только позавидовать, он как будто видел меня насквозь.
– Поддубный не создан для боев на арене – цирковой борец из него выйдет отличный. Быть может, он еще прославит твою школу на весь мир, Виктор. А если я его возьму с собой – не протянет и первого боя. В нем нет жестокости, он начал по-настоящему драться, только сильно получив от Дорчжи по морде. Да и то не стал добивать его, хотя мог бы. Уверен, окажись в такой же ситуации Дорчжи, он бил бы Поддубного до тех пор, пока тот не рухнул бы.
– Хочешь сказать, у Дорчжи достаточно жестокости для игрока?
Зангиев задавал этот вопрос больше для проформы – ответ был отлично известен ему самому.
Через четверть часа умывшийся и приведший себя в порядок после тренировки Дорчжи стоял перед нами в доме Зангиева. Парень переоделся, сменив безрукавку и шаровары на просторную крестьянскую рубаху и порты. Обувь он не носил, предпочитая оставаться босиком.