Затем пришел черед дивизии «Посубио». Ее 80-й полк, находившийся возле Горловки, был атакован нашими бойцами с тыла. Командование дивизии послало на выручку два батальона 79-го полка и две роты противотанковые пушек. Подкрепление… заблудилось. Солдаты 79-го полка были частью уничтожены, частью взяты в плен, а 80-й полк был разбит.
Не пощадили наши бойцы и дивизию «Торино»: ее 81-й полк был окружен и разгромлен. В декабре в районе Волынцево наши части разбили 82-й полк дивизии «Торино». Его должен был выручить 63-й легион чернорубашечников. На этот раз чернорубашечники не опоздали и не заблудились: их разбили под Ново-Орловкой.
С января итальянцы занимались грабежом и преследованием своих дезертиров. Лейтенант Леандро Коделуппи заявил: «Нашим солдатам опасно показывать противника, — как только они видят русских, они тотчас сдаются в плен». Очевидно, после этого Муссолини и выдал генералу Мессе крест «Савойского ордена», объявив: «Генерал Джованни Мессе дал новое подтверждение духа самопожертвования итальянского народа».
Плохие у немецкого барина слуга — правды не кроешь. Ордена орденами, синяки синяками. Петушиные перья на шляпах итальянских куроедов выглядят достаточно плачевно.
Итальянцы не трусы. В свое время «красные рубашки» Гарибальди поразили мир своей отвагой. Почему же итальянцы удирали в Ливии? Почему они опешили перед греками? Почему показали себя столь малодушными на Украине? Да потому, что итальянскому народу не по душе быть слугой немецкого барина. Муссолини, тот искренно служит Гитлеру: судьбы этих двух людей тесно связаны, — когда загорится господский дом, не спастись и дуче в его лакейской. Но итальянский народ — это не Муссолини. Рабочие Милана и Пьемонта, крестьяне Тосканы, Калабрии, Сицилии, виноделы и рыбаки, каменщики и штукатуры, трудолюбивые, веселые, простодушные люди Италии не хотят умирать за чужое и черное дело фашизма.
Что принес им Муссолини? Сначала парады, балаганные речи, жизнь впроголодь, а потом, беспрерывные войны.
Уже девятый год, как Италия истекает кровью. Полтораста граммов хлеба в день — вот ее трофеи. Где былые макароны с маслом? Их едят прусские помещики и баварские пивовары. А итальянцы, забыли, как выглядят макароны. Фашистская верхушка наживается на войне. Муссолини, хлопая себя по тучному брюху, еще рычит: «Мы боремся против плутократии!» Но Италия стала вотчиной плутократов, разжиревших на войне. Газета Муссолини «Пололо д'Италиа» пишет: «Мы ввели фашистов в правление акционерных обществ, этим мы связали прошлое с будущим. Вместо того чтобы фашизировать акционерные общества, мы превратили фашизм в крупное акционерное общество». Сказано достаточно ясно. Зачем же сицилийскому пастуху умирать, за акционерное общество, именуемое фашизмом?
Самые крупные акционеры этого общества — немцы. Они хозяйничают в Италии, как в завоеванной стране: вывозят оливковое масло, вывозят рабочий скот — итальянских рабочих, вывозят пушечное мясо — все эти «Торино» и «Челере». Все чаще и чаще слышится в Италии клич эпохи освободительной войны: «Вон немцев!» Эти слова доходят и до итальянских горемык, привезенных немцами в Россию.
12 апреля 1942 г.
Венгерский кур
В Будапеште торжественно провожали новую партию пушечного мяса. «Мясо» молчало. Говорил один из холопов Гитлера, венгерский министр Каллаи. Он сказал:
«Перед вами стоит задача, которая еще ни разу не стояла перед венгерским народом. За тысячелетия своего существования венгерский народ много раз воевал с врагами, подступавшими к границам Венгрии. Теперь, впервые в нашей истории, вам придется воевать далеко от родины».
Да, но раз приходилось венграм воевать против немцев: защищать свою родину. Теперь они превратились в жалких наемников: их посылают за тридевять земель добывать для Гитлера нефть, а для обер-лейтенантов — сало.
Венгрия, страна золотой пшеницы и тенистых дубрав, стала страной горя. Люди боятся уснуть. Они прислушиваются к каждому шороху: уж не за мной ли пришли?.. Рабочий Енэ пишет брату на фронт: «Мобилизация у нас не прекращается. Даже не знаешь, что делать. Я не решаюсь жениться, так как меня могут забрать в свадебную ночь. Это уже приключилось со многими…»
Когда венгры сражались за свою независимость, они пели мужественные песни. Теперь они умирают в России, как скот на бойне, и перед смертью они поют песни отчаянья. Вот песня венгерских гонведов, ее записал; солдат Кочиш Жигмонд:
В Эгереете, в Эгереете останавливается поезд.
Там велят входить в вагон венгерским парням.
Вхожу я, вхожу в вагон.
Поезд может отправляться.
Плачет навзрыд паровоз,
Плачет старушка-мать.
На Украине, на Украине останавливается поезд,
Там велят венгерским парням выходить из вагона,
Выхожу я, выхожу из вагона,
И болит мое сердце-сирота.
Если умру, если умру,
Кто будет по мне убиваться?
Кто склонится над моей могилой?
Ржавый заступ будет по мне убиваться,
Над моей могилой склонится крапива.
Министр Каллаи в Будапеште прославляет «воинские доблести венгерской армии, сражающейся против России». Однако на месте виднее, и командир 3-го батальона 33-го венгерского стрелкового полка придерживается другого мнения. В своем рапорте этот командир пишет:
«В 16.00 батальон ушел в село Лукашенково под прикрытием 9-й роты. На ночлег в Лукашенково не останавливались. В 20.00 вышли в село Почаровку и расположились на отдых. Солдаты отказываются воевать. Есть нечего. Фуража для лошадей нет, дорога плохая; надо ехать назад, а лошади не везут. Партизаны сильно обстреливают. Шестнадцать солдат остались без винтовок. Была пушка и много снарядов. Когда мы возвращались, снаряды исчезли. Солдаты не сознались, куда они дели снаряды. Венгерские солдаты здесь не могут воевать, так как они не знакомы с местностью. Среди солдат много убитых и раненых, а у партизан, видимо, нет потерь».
Воистину, такое приключается раз в тысячелетие, как сказал министр Каллаи. Оказывается, что воевать гонведы не могут, так как не изучили местности.
Солдаты теряют снаряды, как носовые платки. Лошади и те бастуют…
Каллаи соблазнили хорошим кушем. Немцы пробуют соблазнить и венгерских солдат. В записной книжке одного венгерского унтера я нашел украинский перевод некоторых особенно необходимых слов:
«Дайте. Гусь. Курочка. Куда пошел? Красивая девушка… Напрасно вы просите. Иди со мной спать. Молоко. Живей! Яйца. Иди туда, куда я скажу».
Этот гонвед сильно смахивает на обыкновенного фрица. Но венграм теперь не до гусей и не до девушек. Перед ними Красная Армия. Позади партизаны. Песнями делу не поможешь. Снаряды улетают, а красивые девушки идут на гонведов с вилами и с цепами.
Напрасно мадьярский унтер мечтал о курочке. Фрицы покрепче венгров, но даже фрицы забыли дорогу в курятник. Куда везут новые эшелоны венгров? На убой. Эти даже не поют. Эти молчат.
Глупый гонвед, ты тоже мечтал о курочке? Попал ты в Россию, как кур во щи.
19 мая 1942 г.
Гад
В Финляндии женщинам запрещено носить траур. Но траур носит в сердце вся Финляндия — по солдатам, погибшим за Гитлера. Когда-то в Финляндии жили люди. Теперь, ней нет людей: осталось пушечное мясо. Когда-то Финляндия была маленькой страной. Теперь она стала большой немецкой скотобойней. В Финляндии голод, вдовы солдат мечтают об восьмушке хлеба. Едят в Финляндии только лакеи Гитлера: этим бросают кости с немецкого стола. И финские лакеи, наевшись в пустой и голодной стране, мечтают.
Финский фашист Кар Гадолин рассказал нам, о чем именно мечтают лакеи. Вот цитата, из «сочинения» этого немецкого холопа, озаглавленного «Новый порядок и восток», изданного «Дагенсбеккер»:
«Предстоит объединение Европы под знаком германизма… Мы надеемся, что русская государственная традиция будет уничтожена. В Россию надо послать многочисленный руководящий слой немцев… Восточную Карелию нужно присоединить к Финляндии. Архангельская область должна быть присоединена к Германии как колония. Украина должна быть присоединена к великогерманскому государству… Крым станет популярным европейско-немецким курортом… Северный Кавказ, как мы надеемся, станет европейской колонией Германии. Остается — важная деталь — Ленинград. Финляндия хотела бы, чтобы он был полностью разрушен, но вряд ли такое искусственное разрушение осуществимо… Скорей всего Ленинград будет „вольным“ портом, вроде Данцига или Шанхая, под немецким контролем. Преобладающим языком в Ленинграде будет, конечно, немецкий. От Урала до Москвы будет простираться своего рода, русское генерал-губернаторство под германским управлением… Москва потеряет право на существование в качестве большого города… Германская администрация может избрать как резиденцию Горький или Рязань. Вокруг Казани и Астрахани возможно образование вассальных единиц. Сибирь постепенно будет оккупирована германскими войсками… Для обеспечения прочности нового порядка Германия должна будет наводнить немцами всю территорию между Финским заливом и Черным морем, германизировать все, вплоть до Волхова и верховьев Волги и Днепра…».
Пышно мечтает лакей. На бумаге он лихо кроит Россию. Финские солдаты умирают в Карелии. А бойкий Карл Гадолин уже подносит Гитлеру и Северный Кавказ и Сибирь. Поднести на бумаге нетрудно, только вряд ли такая щедрость особенно обрадует немцев. Они, пожалуй, прикрикнут на размечтавшегося лакея: «Чем писать книги о превращении Сибири в немецкую колонию, иди лучше воевать!..»
Финский холоп понимает, что даже в самых дерзких мечтах нужно все отдавать барину, а себе вымаливать крохи. Карл Гадолин отдаст немцам Россию, а себе просит только Восточную Карелию. И мимоходом мелкий гад Гадолин признается: хорошо бы уничтожить Ленинград.
Никогда не бывали в Ленинграде чужеземные войска, а из Петербурга русские диктовали мирные условия побежденному Берлину. За Ленинград сражается вся наша страна: и Сибирь, и Волга, и Кавказ, и Украина. Защитники Ленинграда, которые бьют каждый день немцев, не обойдут меткой пулей и финских холопов Гитлера. Они вспомнят о мечтах гада Гадолина, и с особенной яростью они бросятся на финскую челядь:
— Ты хотел снести с земли Ленинград? Получай!
А немцы действительно заселят пространство от Финского залива до Черного моря, но не на земле, а под землей.
16 июня 1942 г.
Тайны мадридского двора
В начале войны немцы выписали из Испании «Голубую дивизию». Она состояла из породистых бездельников, безработных чистильщиков сапог и воришек. Наши части благополучно истребили свыше половины дивизии. Несколько тысяч окончательно разложившихся гидальго пришлось отправить в Испанию. Командующий дивизией генерал Муньос Гранде получил из рук Гитлера высший орден. Однако немцы требовали в Мадриде новых «добровольцев». Шли длинные разговоры. Наконец в августе этого года двенадцать тысяч наемников были отправлены из Ируна в Новгород.
Легко понять, почему Гитлеру нужны гидальго. Труднее догадаться, почему пылким фалангистам захотелось воевать в России. Мы не говорим о чистильщиках сапог Я о воришках: эти ищут — кто буханку солдатского хлеба, кто «трофеев». Но зачем понадобилось изнеженным испанским бездельникам мерзнуть среди снежных сугробов?
Разгадку мы находим в трех письмах, захваченных нашими разведчиками. Эти письма адресованы другу генерала Муньоса Гранде, графу Энрике Мальгару Гонсалесу. Как все испанские аристократы, названный граф страдает рассеянностью: он не спрятал в надежное место откровенные письма двух своих приятелей — дона Сальвадора и дона Альберта.
Дон Сальвадор лежит раненый в госпитале. Главное счастье дона Сальвадора — чесотка. Несмотря на голубую кровь, дон Сальвадор завшивел, как самый вульгарный фриц. Он пишет сиятельному дону Энрике: «Ужасная экзема — следствие завшивленности и отсутствия всякого ухода в предыдущие дни — покрыла меня струпьями и грязью».
Однако дон Сальвадор не только чешется. Он занят важными политическими вопросами. Дон Сальвадор, как и дон Альберт, встревожен одним: испанская дивизия находится на фронте и несет потери. А по замыслу мадридских стратегов, дивизия должна находиться на фронте и не иметь потерь. Это кажется парадоксальным, однако для гидальго это яснее ясного. Дивизия поехала в Россию не для того, чтобы воевать, а чтобы сделать себе рекламу. Фалангисты думали об артистическом турне испанского танца, а немцы не поняли этих тонкостей и послали гидальго на передний край, как самых заурядных фрицев. Дон Сальвадор пишет: «Поскольку фаланга создала такую значительную и трагическую силу, как эта дивизия, для достижения своих политических целей, мне кажется неправильным расходовать свою кровь… Эту силу необходимо сохранить, расходуя ее минимально, только постольку, поскольку это требуется хорошими взаимоотношениями… Надо ограничиваться самым необходимым, не увлекаясь веселой перспективой импровизированных боев, которая сейчас, видимо, соблазняет генерала».
Очевидно, зима, проведенная в России, остудила сердце завшивевшего дона Сальвадора. Он возмущен «воинственной трескотней» генерала Муньоса Гранде. Он говорит, что «цель заслоняется средствами». Какова же цель фалангистов? Ее формулирует дон Альберт: «Имея за собой отдаленную славу русской кампании, дать в Испании широкое удовлетворение всем нашим фалангистским желаниям». Гидальго метят высоко. Дон Сальвадор мечтает: «Мы должны стать поставщиками раздора для заседаний совета министров».
Они хотят воевать, не воюя. Дон Сальвадор пишет: «Необходимо потребовать перевода на более спокойные позиции, добиться этого любым дипломатическим путем, а там ждать событий». Дон Сальвадор пишет далее, что генерал Муньос Гранде, беседуя с Гитлером, «не поставил важных вопросов», а именно: не указал, что гидальго для немцев только пушечное мясо. Все свои надежды дон Сальвадор возлагает на переговоры Франко с фюрером.
Впрочем, оба фалангиста не убеждены, что Гитлер окажется сговорчивым. Дон Сальвадор предлагает саботировать военные действия: «Этого можно достичь, только создав различного рода препятствия при вербовке новых добровольцев в Испании. Тогда наша дивизия, истощив свои небольшие резервы, станет небоеспособной дли серьезного участка фронта».
Наконец дон Сальвадор откровенно говорит, что «боевое упрямство» генерала Муньоса Гранде, который хочет воевать не за страх, а за совесть, ставит фалангистов в «смешное положение»: «Ты сам понимаешь, что значит подмоченная репутация. Нас могут счесть оригиналами, способными умирать ни за что, ни про что. А за это немцы нам ничего больше не дадут. Это ты сам знаешь». Дон Альберт предвидит неудачу: «Мы вернемся в Испанию увенчанные славой, с ранцами, полными икон, но только с этим и с удрученным сердцем… Удобный случай будет упущен».
В последнем письме дон Сальвадор решительно протестует против посылки в дивизию пополнения. Он считает, что возвращение в Испанию мелкими группами невыгодно. Он хочет, чтобы вся дивизия отправилась домой: может быть, «удобный случай» еще не упущен? Вместе с тем дон Сальвадор понимает, что решает дело не граф Энрике Мальгар Гонсалес, а Гитлер: «Эту зиму нам придется провести здесь. Видимо, это уже наверно…»
Вторая зима чесоточному гидальго кажется весьма неутешительной. Он предлагает все же использовать зиму для рекламы: «Создать себе авторитет посредством ряда корреспонденции из Берлина». Он видит, что в Испании на «добровольцев» плюют даже фалангисты. Он заклинает: «Надо приблизиться к партии, поскольку она не приближается к нам».
Во время борьбы испанского народа против Наполеона сторонников последнего называли «афрансесадос» — «офранцуженный». Это слово стало синонимом отщепенца. Дон Сальвадор признается, что он, граф Мальгар и воришки из добровольческой дивизии — «афрансесадос, и только».
Как и следовало ожидать, победили не гидальго, а немцы: из Испании были посланы новые «добровольцы», среди которых половина — офицеры и солдаты испанской армии. Однако испанцы помнили еще прошлогодний снег. Тысячи испанских могил заставили многих призадуматься. Пошли только самые мизерные гидальго. Получилась эрзац-дивизия.
Боевое крещение новая дивизия получила во Франции, возле испанской границы: французы закидали камнями воинственных босяков. Дальнейшие боевые действия протекали в немецком городке Графенвере. Арийские блондины не очень-то жалуют гидальго, у которых и чернью волосы и горбатые носы. Генеральное сражение разыгралось в Новгороде, где был устроен футбольный матч Германия — Испания. Забыв о воротах и мяче, обе стороны занялись взаимным избиением, причем одного немца пришлось направить в полевой лазарет.
Наконец 7 сентября испанская дивизия прибыла на Ленинградский фронт. Дня два спустя наши бойцы увидели первого гидальго, который шумно требовал, чтобы его незамедлительно взяли в плен. Перебежчики зачастили. Чистильщики сапог, конечно, не имеют понятия о переписке трех мадридских аристократов. Чистильщикам сапог просто неохота умирать. Они явно предпочитают плен.
Где же реклама? Где тот «авторитет», о котором мечтали дон Сальвадор и дон Альберт? Перебежчики и могилы, могилы и перебежчики — вот «слава» испанской дивизии. Дон Сальвадор лежит, чешется и вздыхает. Перед его глазами встают элегические видения: он возвращается домой с ранцем, набитым старыми новгородскими иконами… Русская кампания должна была принести этим честолюбивым бездельникам министерские портфели. А вместо этого предстоит еще одна зима. Неужели дон Сальвадор вернется домой только с чесоткой?..
Мы можем утешить злосчастного гидальго. Вряд ли он вернется домой. Немцы охотно нанимают. Отпускают они неохотно. У Гитлера теперь с пушечным мясом туго. У него теперь на счету каждый вшивый гидальго. Придется фалангистам разделить судьбу обыкновенных фрицев: умереть на чужой и далекой земле.